— А-а-а, я все маме расскажу. Фредди толкает меня, в глазах у меня темнеет, я набрасываюсь на него, молочу кулаками и коленками, пинаю ногами. — Перестань, перестань! — кричит он. А я не перестаю, потому что не могу и не знаю как, — если я перестану, Мэйлахи совсем заберет у меня сказку. Фредди отпихивает меня и убегает с воплями: — Меня Фрэнки убивает! Меня Фрэнки убивает! Я не знаю, что делать, я же никого раньше не убивал, а теперь еще Мэйлахи рыдает: — Не убивай меня, Фрэнки! А вид у него такой беспомощный, что я обнимаю его и помогаю слезть с качелей. — Не буду рассказывать твою сказку, — обнимает он меня в ответ. — Не буду рассказывать Фредди про Ку-ку. Все это смешно, но я не смеюсь: близнецы ревут в коляске, на площадке темно, а что толку корчить рожицы и ронять бумажки с головы, если все равно ничего не видно? В лавке итальянца через дорогу лежат бананы, яблоки, апельсины. Близнецы едят бананы. Мэйлахи любит бананы, да я и сам люблю. Но нужны деньги, итальянцы не дадут бананы за просто так, особенно Маккортам, которые и так уже в должниках. Мама все время твердит мне, чтобы мы никуда не уходили с площадки, но что делать с близнецами, они же воют от голода! Я говорю Мэйлахи, что сейчас вернусь. Оглядевшись по сторонам, хватаю связку бананов, припускаю по Миртль-авеню и, оббежав квартал, возвращаюсь на площадку с другой стороны через дырку в заборе. Мы закатываем коляску в темный угол и чистим бананы для близнецов. Бананов пять, и у нас настоящий пир. Близнецы пускают слюни, жуют бананы, размазывают их по лицу, волосам, одежде. Ну вот, теперь мама спросит, почему близнецы в бананах изгваздались и где я их взял. Нельзя ей рассказывать про лавку итальянца. Скажу, что один дядя дал. Да, точно. Один дядя. И тут происходит нечто странное. К калитке подходит какой-то человек и зовет меня. Боже мой, это же он, итальянец! — Эй, сынок, поди-ка сюда. Да-да, ты. Я плетусь к нему. — Это ведь у тебя два братика-близнеца? — Да, сэр. — Вот тебе кулек фруктов. Бери, а то все равно на выброс пойдут. Яблоки тут, апельсины, бананы. Ты же любишь бананы, да? Точно любишь, я знаю, хе-хе. Ну, бери скорей. Мама у тебя хорошая. Что, опять отец, да? Ох, знаю, знаю, беда с ним эта ирландская. Дай бананчиков близнецам, а то их на всю улицу слыхать. — Спасибо, сэр. — Господи, культурный-то какой. И в кого же? — Папа велел всегда спасибо говорить, сэр. — Папа? Надо же. * * * Папа сидит за кухонным столом, читает газету. Говорит, что президент Рузвельт — хороший человек и скоро у всех в Америке будет работа. Мама сидит напротив, кормит Маргарет из бутылочки. Взгляд у нее какой-то строгий, и я пугаюсь. — Откуда у тебя фрукты? — Дядя дал. — Какой дядя? — Итальянец. — Ты их украл? — Дядя, — говорит Мэйлахи. — Дядя дал Фрэнки кулек. — А что ты Фредди Лейбовицу сделал? Его мама приходила. Милая такая женщина. Не знаю, что б мы делали без нее и без Минни Макэдори. А ты бьешь бедного Фредди. — Он не бил, не бил, — подскакивает Мэйлахи. — Он не хотел убивать Фредди. И меня не хотел убивать. — Тише, Мэйлахи, — говорит папа. — Иди сюда. — Он берет Мэйлахи к себе на колени. — Иди к соседям, извинись перед Фредди, — велит мама. — Хочешь извиниться перед Фредди? — спрашивает папа. — Не хочу. Родители переглядываются. — Фредди — хороший мальчик, — говорит папа. — Он не обижал твоего братика, просто на качелях качал, разве нет? — Он хотел украсть у меня сказку про Кухулина. — Да не нужна Фредди твоя сказка. У него своих куча. Он еврей. — А кто такой еврей? — Евреи… евреи… ну, это люди, у которых свои сказки, — смеется папа. — Им не нужен Кухулин. У них Моисей есть. И Самсон. — А кто такой Самсон? Вот пойдешь к соседям, извинишься, тогда расскажу. Хотя Фредди и сам тебе расскажет, если попросишь. Главное, извинись сначала, ладно? Малышка на руках у мамы хнычет, и папа тут же вскакивает с места, роняя Мэйлахи на пол. — Чего это она? — Да ничего, — отвечает мама. — Ест просто. Что ты какой нервный? * * * Они принимаются обсуждать Маргарет. Про меня все забыли, ну и ладно. Я иду к соседям: надо спросить Фредди про Самсона, узнать, сильнее он Кухулина или нет, и убедиться, что у Фредди и правда есть своя сказка и он не будет красть мою. Мэйлахи просится со мной — папа встал и на коленях больше не посидишь. — А, Фрэнки, заходи, заходи, — говорит миссис Лейбовиц. — И малыш Мэйлахи тут. Скажи-ка, Фрэнки, что это ты с Фредди хотел сделать? Убить, что ли? Фредди — хороший мальчик. Книжки читает. Радио слушает с папой. Братишку твоего на качелях качает. А ты — убивать. Ох, Фрэнки, Фрэнки. А еще твоя бедняжка мать, и малышка болеет. — Она не болеет, миссис Лейбовиц. — Болеет. Ох, болеет. Мне ли не знать, я в больнице работаю, Фрэнки. Ну, проходи, проходи. Фредди, Фредди! Фрэнки пришел! Где ты там? Фрэнки не будет тебя больше убивать. Ни тебя, ни Мэйлахи. Красивое еврейское имя. Пирожок съешь? Почему тебя еврейским именем назвали, а? Вот молока стакан, пирога кусок. Какие ж вы худые, ребятки. Эти ирландцы не едят совсем. Мы сидим за столом с Фредди, едим пирог и запиваем молоком. Мистер Лейбовиц читает газету и слушает радио. Иногда он говорит что-то миссис Лейбовиц, но я совсем ничего не разберу — это не слова, а странные звуки какие-то. А вот Фредди их понимает. Мистер Лейбовиц снова издает странные звуки. Фредди вскакивает и относит ему кусок пирога. Миссис Лейбовиц улыбается Фредди и гладит его по голове, Фредди улыбается ей в ответ и тоже произносит странные звуки. — Ой, худышки какие, — снова качает головой миссис Лейбовиц, глядя на меня и на Мэйлахи. Она так часто ойкает, что Мэйлахи передразнивает ее и говорит «ой». Лейбовицы смеются, а мистер Лейбовиц наконец произносит что-то понятное: — Когда веселы ирландские ойчи[28]. Миссис Лейбовиц аж трясется вся от смеха и даже за живот держится, а Мэйлахи повторяет «ой», раз всем от этого так весело. Я тоже говорю «ой», но никто не смеется, значит, это «ой» принадлежит Мэйлахи, так же как Кухулин — мне, ну и пусть Мэйлахи забирает себе свое «ой». — Миссис Лейбовиц, папа говорит, у Фредди есть любимая сказка. — Про Сам… Сам… ой, — говорит Мэйлахи. Все снова смеются, а я пытаюсь вспомнить, что там шло после «Сам». — Самсон, — произносит Фредди с набитым ртом. — Не разговаривай с набитым ротом, — говорит ему миссис Лейбовиц. Я смеюсь, потому что такая большая, а говорит «ротом», вместо «ртом». Мэйлахи смеется, потому что смеюсь я, а Лейбовицы с улыбкой переглядываются. — Не про Самсона, — говорит Фредди. — А про Давида и великана Голиафа. Давид убил его из пращи — бац, и камень ему в башку, так что мозгá на земле. — Не мозгá, а мозги, — поправляет его мистер Лейбовиц. — Да, папочка.