Ни один из этих результатов не является приемлемым, что оставляет нам только один вариант. Не попадаться. Делаю первый взмах топора. Вес его кажется таким правильным. Он поет, со свистом рассекая воздух, и громкий треск, следующий за этим, приносит огромное удовлетворение. Я чувствую этот треск, мои зубы стучат друг о друга, и отшатываюсь, глядя на гигантскую дыру, которую только что проделал в антикварном столе красного дерева Уэсли Фитцпатрика. Осколки торчат под различными углами; мелкие щепки дерева дождем падают в воздухе, приземляясь на рукава и капюшоны черных толстовок, которые мы надели на наше раннее утреннее приключение. Вытаскиваю топор, размахиваюсь и снова обрушиваю на стол. И еще раз. И еще. Я работаю топором до тех пор, пока руки не ослабевают, став бескостными, как лапша, и больше не могу поднять эту штуку над головой. Черт. Письменный стол разбит вдребезги. Как будто эта чертова штука самопроизвольно взорвалась. — Чувак, — говорит Пакс. — Это было чертовски круто. Так оно и было на самом деле. Обычно я чувствую себя таким живым только тогда, когда по моим венам течет запрещенное вещество. — Ты вообразил, что это его лицо? — спрашивает Пакс. — Что-то в этом роде. — Кого я обманываю? Все было именно так. Этот придурок пытался унизить меня перед классом. Он разговаривал со мной, как с маленькой стервой. С тех пор как отец отправил меня в Вульф-Холл, Фитц издевался надо мной из-за моего титула. И он играет в опасную гребаную игру с моим другом. Если бы мое здравомыслие было слабее, вместо стола было бы лицо ублюдка. Пакс забирает топор из моих рук, ухмыляясь, как дьявол с черным сердцем, которым и является. — Моя очередь. — Это было безумно громко. — Не волнуйся, — уверяет он. — Это не займет много времени. Белая доска получает его удар первой. Пакс уничтожает ее четырьмя мощными взмахами топора. Следующим идет стол, за которым сидит Дамиана. Диван. Полка. Книги каскадом падают на пол, свободные листы бумаги вырываются из переплетов. Хаос, разрушение и безумие... вот для чего я, черт возьми, был создан. Меня подавляли мать, отец и груз ответственности, лежащий на моих плечах. Подавляла эта чертова академия. И гребанный Фитц. Но это... это то, кто я есть на самом деле. У нас с Паксом есть одна общая черта. Мы были рождены, чтобы ломать вещи. Под покровом невероятно строгого детства я всегда был командой вредителей из одного человека. Просто никогда не мог свободно крушить… Пакс застывает, высоко подняв топор над головой. Оглядывается на меня, глаза блестят из-под капюшона, как лужицы ртути. — Какого хрена это было? — шипит он. — Что? В коридоре раздается громкий хлопок, за которым следует стук ботинок по полированному мраморному полу. — Это! — Мой сосед по комнате в последний раз обрушивает топор и лезвие вонзается в руины стола Фитца. Мы оставляем его там, с торчащей в воздухе ручкой, как средний гребаный палец, и выбегаем из логова. Столб света пронзает тьму, когда мы возвращаемся тем же путем, которым пришли. Голос Хью Полсона отражается от стен. — Ах вы, маленькие ублюдки! Остановитесь сейчас же! — Разделяемся! — Пакс подталкивает меня к западному крылу здания, а сам бежит на восток. Никто из нас не задерживается, чтобы поспорить, хорошая ли это идея. Хью за пятьдесят, и он много спит, но все еще в довольно хорошей форме. Колебаться — это не вариант. Остановимся слишком надолго и одного из нас поймают. Мое сердце никогда еще не билось так быстро. Позади меня Пакс вопит во всю мощь своих легких, устремляясь в обеденный зал. Невероятные ругательства, которые он выкрикивает, исчезают, когда я поднимаюсь по лестнице налево, перепрыгивая через четыре ступеньки за раз, взлетая на второй этаж. — Стой! Ублюдок! — рычит Хью. — Подожди, пока я доберусь до тебя, маленький... Не могу точно сказать преследует ли он меня или Пакса, но не задерживаюсь, чтобы узнать это. Я убегаю. Бегу так быстро, что мои ноги, мое сердце и мой мозг не имеют никакой надежды угнаться за мной. Действую инстинктивно. Только инстинкт заставляет меня остановиться, потянуться к дверной ручке, повернуть ее и ввалиться в комнату за ней. Темнота. Но только на секунду. Загорается свет, и передо мной появляется Кэрри Мендоса, на ее лице смесь шока, страха и ярости. В ее руке кирпич. Боль освещает внутренности моего черепа. О... о, мой гребаный бог. Ой! Она швырнула его в меня. Запустила мне в голову кирпич. — Какого хрена ты делаешь, Дэш! Это был не кирпич. Это была... книга? Она валяется у моих ног — «Граф Монте-Кристо». — Убирайся! — Девушка бросается на меня, толкая спиной к двери, но у меня нет времени, чтобы понять, какого черта она пытается сделать. По коридору раздаются тяжелые шаги — шаги запыхавшегося пятидесятитрехлетнего фаната «Патриотов» из Нью-Джерси. Они направляются сюда. Я хватаю Кэрри, обнимаю ее, прижимая ее руки к бокам, и зажимаю ладонью рот. Она прижимается спиной к моей груди и извивается, как... ну, девушка, которую удерживает парень в капюшоне, который только что ворвался в ее спальню посреди ночи. Черт. — Ш-ш-ш! Мне очень жаль, ладно. Кэрри, все в порядке. Это я. Ш-ш-ш. Это Дэш. — Я знаю, кто... ты... такой! — рычит она. — Убирайся... из моей... гребаной... комнаты! Я крепче сжимаю ее, прижимаясь лбом к ее виску. — Ради всего Святого, перестань вырываться и заткнись к чертовой матери. Хью где-то там. Если он меня найдет, мне официально крышка. Девушка замирает. Слава богу, она, бл*дь, затихает. Хрюканье и стоны Хью отчетливо слышны через дверь спальни Кэрри. Он неуклюже идет по коридору, останавливаясь каждые пару шагов... и замирает у входа в комнату. Ублюдок! Раздается тихий стук в дверь. — Карина? Девушка кусает меня за большой палец. Я отдергиваю руку, обрывая крик, и Кэрри использует эту возможность, чтобы выскользнуть из моей хватки. Резко обернувшись, она злобно смотрит на меня. Вся моя гребаная жизнь в Вульф-Холле сейчас в ее руках. Если она скажет хоть слово, я улетаю следующим же самолетом обратно в Англию, и одновременно отец отстраняет меня от семьи. Я не любитель умолять, но делаю это молча, с отчаянием, о котором и не подозревал. Даже не знал, что меня это волнует.… Карина хмурится еще сильнее. — Да? Черт возьми, я так облажался! — Мисс Мендоса, не могли бы вы открыть дверь, пожалуйста? Я качаю головой. У Кэрри такой вид, будто она вот-вот обрушит мне на голову весь мой мир... но потом она вздыхает. — Залезай под кровать и не издавай ни звука. Нет ничего достойного в том, чтобы залезть под кровать. Ничего. Однако я предпочту забраться под узкую кровать Карины, чем быть вытащенным отсюда Хью, поэтому ложусь на живот и заползаю. Девушка открывает дверь, театрально зевая. — Ох... мистер Полсон? Сколько... сколько сейчас времени? Все в порядке? Что ж, черт меня побери, если она не говорит так, будто только что проснулась. Маленькая Карина должна быть на Бродвее с Мерси в этом году, если это представление что-то значит. — Уже почти половина пятого, — ворчит Хью. — Почему ты не спишь? — Я... я спала. — Ее голос хриплый от сна. — Меня разбудил стук в дверь. — У тебя горел свет, малышка. Ты говоришь правду? — Э-э, да, я говорю правду. — Теперь сонливости меньше. Добавилась обида. — Я уснула, когда читала. Мне жаль, что я оставила свет включенным, но думаю, что сумма, которую мой дядя платит за обучение здесь, все возместит, не так ли? — Хм... — Мужчина не убежден. — Не возражаешь, если я загляну в твою комнату? — Я вхожу в правление организации «Скромность и манеры для молодых христианских женщин» и не могу допустить мужчину в свою комнату после наступления темноты. Тем более, когда я одна. Это может быть истолковано как своего рода... сексуальное продвижение. Моя мораль может быть поставлена под сомнение. И вас могут уволить. — Она сейчас так сильно накалила обстановку. Может быть, даже слишком. Хью неловко ерзает. Я вижу, как носки его черных ботинок отступают в коридор. — Ну... ах, я бы этого не хотел. Нет, ни в коем случае. Наверное, парень поднялся на следующий лестничный пролет, прежде чем я смог его увидеть. А теперь возвращайся в постель, иначе простудишься. И выключи свет, когда закончишь читать, хорошо? Директор не любит тратить энергию впустую, независимо от того, сколько денег вы, ребята, платите за обучение здесь. Карина раздраженно фыркает.