— Это интересная история. Бо, подтверди! — Бо подтверждает! — Замечательно, — встревает Салим, массируя переносицу двумя пальцами. — И как это поможет нам стащить оттиски из сейфа? — Ну, теперь вы знаете, что вы в надежных руках. — Рид зачесывает волосы назад, продолжая пристально смотреть Кирихаре в глаза. — В надежных, искусных руках. И своей умной головой Кирихара понимает, что это призвано просто развлекать народ — мол, посмотрите на меня, я опять пристаю к очкарику, — а вот эмоции снова начинают штормить. — Ты невыносим, — выносит вердикт Салим. «Подтверждаю!» — говорит внутренний Бо Кирихары. — А все началось с того, что я сказал, что через канализацию мы пробраться не сможем. Сколько можно отвлекаться? — Рид лепит из своего выразительного лица почти взаправдашнее осуждение. — Так как же мы попадем внутрь? — Арройо выпрямляется и складывает руки на груди. — Я ждал этого вопроса, моя благодарная публика, — хмыкает Рид. — Короче, в Хамайма-Тауэр можно попасть с трех основных входов и… веснушечка? — Он вопросительно смотрит на Николаса, а когда тот совершенно теряется от этого обращения, начинает подгонять его рукой. Кирихара не испытывает желания броситься грудью на амбразуру с кличем «Нет, доставай меня!», но на периферии сознания ловит мысль, как жалко же, оказывается, со стороны выглядят такие ситуации. — Два… — слабым голосом говорит Николас, а потом пытается более уверенно повторить: — Два черных входа. — Итого в нашем распоряжении пять дверей. Мы выберем те, что главные. — Отлично, — кривится Салим. — И почему ты решил, что они не расстреляют нас, как только увидят? — Ну вот ты снова не дослушал, а уже критикуешь! — Рид изображает страдание. — Они и должны нас расстрелять! После секундной заминки, пока Секретная служба переглядывается между собой (мол, он правда это сказал?), Салим кивает и произносит: — Ах, ну да. Как же это я не догадался. Потом молчит. Потом не выдерживает: — Рид, твою мать, хватит паясничать, объясняй! И Кирихара почему-то уверен, что это далеко не первый раз, когда планы Эйдана Рида звучат как групповой суицид: его товарищи только дружно закатывают глаза, а Шестакофф даже не отвлекается от игры в смартфоне. — Да, да, окей, давайте начнем с прелюдии. Епископ сказал, что в кабинете Басира нет камер слежения. Из этого я, с высоты всего своего богатого опыта, делаю такой вывод, что… Ай, Салим, прекрати топтать мне ногу! Не видишь, я рисуюсь перед симпатичным мальчиком?! — Ваша репутация уже безвозвратно загублена. — Кирихара улыбается ему одновременно дружелюбно и сочувственно, откидываясь на спинку стула. Рид чуть наклоняется в его сторону: — Ах и ох. Ну, у меня и вправду репутация плохого парня, знаешь ли. — У вас репутация эксцентрика, — Кирихара останавливает себя, чтобы не сказать «дебила», — который мешает всем заниматься делом. — Эксцентрика, на которого кое-кто в этой комнате запал. Рид ни разу не называет его по имени — факт проскальзывает где-то на задворках сознания, и Кирихара решает подумать об этом позже. — И кто же? Шестакофф? — ах-кто-бы-это-мог-быть-голосом предполагает Кирихара. Шестакофф на заднем плане удивленно вскидывает голову, отрываясь от игры. — Еще попытка! — На самом деле я думаю, что, кроме Диего Боргеса, у вас тут больше ни с кем нет шансов. — Да ладно тебе! Я, между прочим, очень популярен. Бо, подтверди. — Бо подтвержда… — Господи, — не выдерживает Салим, — сил нет больше это терпеть! — Слабак, — хмыкает Рид, мгновенно переключаясь на священника. — Сила воли в нулину, Сэл, — добавляет Боргес. Кирихара моргает: эти двое как будто только и ждали, когда же отец Салим не выдержит. Теперь же их лица выглядят удовлетворенными. А маленький священник, кажется, сейчас взорвется и оставит после себя нехилых таких размеров кратер. — Олигофрены, — шипит он. И отталкивается руками от стола, чтобы подняться и продолжить: — На хер пошли, я курить. Кирихара тоже с радостью послал бы весь этот цирк в то же место, но он — что удивительно, учитывая специфику работы, — не курит. — Перерыв? — Арройо поднимает брови и смотрит на Бирч: дескать, ваше «на хер пошли» еще не значит наше «на хер пошли». Та одобрительно кивает, поправляя очки, но потом обводит взглядом противоположную часть стола. А там творятся страшные вещи: Боргес и Рид обступают Салима, не давая ему подойти к двери, отпускают дурацкие шуточки про лошадь, никотин и маленькие легкие у людей в метр роста. Кирихаре остро не хочется находиться с ними в одной комнате, но он только вздыхает и поднимается с табуретки. Весь этот богобоязненный кавардак и инспектор Арройо в придачу вываливаются на улицу, чтобы перекурить; пара человек — из тихих — остаются в гостиной, а Кирихара уходит на кухню и делает вид, что не прячется. Тем более в такой духоте пить хочется постоянно, а где-то в холодильнике как раз есть минералка. Если Боргес ее не выпил, конечно. Он как раз тянет одну из бутылок, когда спиной ощущает, что в кухню зашел кто-то еще. Кирихара оборачивается через плечо. Да боже праведный, почему. — Мордашку попроще. — Рид опирается на косяк, всем своим видом показывая, что уходить не собирается. — Я не укушу. Кирихара выпрямляется и хлопает дверцей холодильника. В голове всплывает разговор с Чопингом. Ложь. Голову откусит и не заметит. — Я не сомневаюсь, — просто отвечает Кирихара. Бутылку закрывали с особой злостью: крышку едва удается скрутить. Он наливает в стакан холодную, брызгающую пузырьками воду, забрасывает бутылку обратно на нижнюю полку гудящего холодильника, громко хлопает дверцей и отпивает. — Думаю, вас очень ждут на улице. — Меня? О да, без меня они никуда. — Рид задумчиво чешет ссадину на подбородке, покрывшуюся корочкой, а потом ухмыляется: — А что, если я предпочту твою компанию этим вечером? — Удивительно, — равнодушно поражается Кирихара, — но я почему-то не польщен. — А должен бы. — Рид подмигивает ему и усаживается на один из стоящих под стенкой стульев. Кухня без стола кажется слишком просторной и еще более грязной: видны все немытые углы и отодранные края грязно-серого линолеума. — Так как там тебя зовут, говоришь? — Рид широко расставляет ноги и сцепляет руки в замок. Кирихаре не обидно, но самолюбие неприятно коробит. Из мальчика, которого пытаются цапнуть за больное, он превращается в мальчика, которого пытаются цапнуть за больное мимоходом. Как-то унизительно. Он старательно прячет лицо в стакане: делает несколько больших глотков, явственно ощущая, как становится прохладнее. По крайней мере, кожу с себя снять ему уже не хочется. — Я не говорил. — Он отставляет стакан в сторону и опирается руками о столешницу за своей спиной. — Так скажи. На первый взгляд звучит довольно безобидно. Но в Кирихаре взрослый рационализм борется с нелепым, детским упрямством. Он несколько секунд смотрит на Рида, не решаясь ответить. — Кирихара, — говорит наконец. — Эллиот Кирихара. — Вот ты вроде азиат, — Рид задумчиво наклоняет голову, — а с другой стороны, светленький и не особо похож. — Моя мать — американка, — признается Кирихара уже гораздо спокойнее. Как ни странно, но, когда Рид не паясничает, с ним даже можно разговаривать. — Ага. Как и ты сам, прямо до мозга костей. — Это было оскорбление? — Небось Лигу плюща окончил? — С чего вы взяли? — Едва удерживается, чтобы не сказать: «Как вы догадались?» Рид пожимает плечами, потом проводит ладонью по шее — Кирихара не сразу осознает, что провожает взглядом движение руки, — и, задумчиво блуждая глазами по кухонным тумбам, отвечает: — Твоя самооценка, — кивает сам себе и переводит взгляд на Кирихару. — Тебя настолько легко уязвить и ты настолько любишь быть умнее всех, что вряд ли простил бы себе, если бы не поступил в лучший колледж страны. И дураку понятно, что круче выпендриваться дипломом, — он хмыкает, — чем не выпендриваться. И от этого Кирихаре сразу становится рядом с ним еще более некомфортно, чем когда он пошло шутит и придуривается. — Еще какие-то гадания на ободранном линолеуме будут? — он очень старается звучать так, будто бы разговор идет именно так, как он загадывал. — Если ты так просишь, — задумчиво произносит Рид. Кирихара готовится его затыкать, но понимает: а нечего затыкать. Рид молчит, лениво его разглядывая. И молчит довольно долго, прежде чем заговорить: — Тебе кажется, что ты настолько сдержанный и обстоятельный, что окружающим должно быть трудно тебя прочесть или понять. На самом деле, — он ухмыляется, но эта ухмылка не обещает клоунских шуток; от нее Кирихаре хочется сбежать из кухни, — на самом деле ты раздражительный. И вспыльчивый. И задеть тебя проще простого, потому что твои мозоли — это не какие-то уникальные мозоли, а точно такие же болячки, как и у абсолютного большинства людей вокруг тебя. Самолюбие, — загибает пальцы он, — гордость, чувство собственной важности, парочка детских комплексов… Классическая смесь, банальнее только «Кровавая Мэри» на занудной готической вечеринке. И, поверь, я бывал на таких вечеринках, — он вздыхает, — и пил «Кровавую Мэри». На кухне, кажется, повисает звенящая тишина, несмотря на разговоры и шум под окнами. Пальцы, впившиеся в края пластиковой столешницы и уже побелевшие, ноют.