Рид потирает переносицу и неверяще щурится. — Чтобы такой осторожный человек, как вы, и только ради возможности печатать деньги, которые все равно рано или поздно обнаружат — если не Картель, то правительство… Я не понимаю. — Он взмахивает рукой. — Сколько вы занимаетесь наркобизнесом — двадцать, сорок лет? Он стабилен и приносит отличные бабки. Так на хрена? — Они безупречные, Эйдан, — снисходительно улыбается Эчизен. — Подделку нельзя обнаружить. — Да прекратите! Это же чушь! И тогда епископ делает жест в сторону Лестари. Тот кивает, отворачивается к сейфу и достает оттуда сверток: обычный пакет с пачкой денег, какими с Церковью расплачивались покупатели. — На, посмотри, — кивает Эчизен. Рид, не скрывая недоверия, тянется к пакету, потом плюхается обратно на стул и достает пару купюр. Он, конечно, не фальшивомонетчик, но в наличных, особенно в долларах, разбирается — специфика профессии. Салим бы сейчас сказал, что на самом деле его профессия — выводить окружающих из себя, и как же славно, что тут нет Салима. — Это работа Гринберга? — уточняет он. Епископ кивает, делает знак Лестари, и тот протягивает ему еще одну стодолларовую купюру. — Так, а это настоящие? Ну посмотрим… И тут же приходится признать: на ощупь они действительно одинаковые. Никакой целлюлозы — только хлопок и лен. Пропорция подобрана настолько близко к оригиналу, что вполне могла бы отличаться только на одну сотую процента. Но на то Гринберг и гений. Структура бумаги передана так точно, что ни чернила, ни их цвет, ни их состав не выдают никаких отличий между купюрами, сколько бы Рид ни крутил их под насмешливым взглядом Эчизена. Краска ощущается выпукло, цвет будто взят пипеткой, а проведя ногтем по старому доброму старику Бену, Рид ощущает очевидную рельефность. Он практически скребет обе купюры, пытаясь найти хоть что-нибудь, но нет. Одинаковая толщина. Детализация. Окаймление. Серийные номера. Рид хмурится. — Как он подделал волокна? — спрашивает он, не отрывая взгляда от денег. — Они не нарисованы. Они в самой бумаге. Трафарет? Офсетка? — Оттиски, которые сейчас гуляют по городу, — это не просто трафарет для чернил. Это сложная комплексная техника, предусматривающая перестановку серийных номеров для того, чтобы можно было их менять. Конечно, немаловажную роль играют и сами печатные станки — мы закупали их в Иране, они имитируют те, что стоят в Монетном дворе в Вашингтоне. На самом деле ноль выгоды, как казалось мне: эти станки вышли из оборота в четвертом году и должны были быть уничтожены в полной секретности, но их успели вывезти из страны. Тем не менее еще полгода Карл занимался… — Эчизен подбирает слово, — модификацией этих станков. Их сложно, но можно достать, если ты знаешь, где искать, и не боишься последствий. А вот его клише… Это ювелирная работа. Он уговорил меня провести одну… акцию, — тщательно подбирает слова епископ. — Мы запустили одну из финальных партий фальшивок на Гавайях и сымитировали донос — партию изъяли. — Нет, — говорит Рид, внезапно понимая, к чему все идет. — Нет, да вы… — Ее… — Вы издеваетесь? — Признали подлинной. А донос — дезинформацией. Такого не может быть. Это сказки для малолетних преступников, считающих, что преступный мир полон бандитской романтики, как в фильмах Гая Ричи. Все любят байки про бандитов, которые совершают невозможное. Но Рид отлично знает, что преступники не могут творить чудеса. Они не умеют уклоняться от пуль, как Нео[1], они не исчезают, разлетаясь деньгами, как Джей Дэниел Атлас[2]. И они не создают идеальные фальшивые деньги, которые признает подлинными Монетный двор США. Тем не менее он пытается разобраться: — Если у вас все было на мази, зачем было прикрывать лавочку? — Мы и не планировали. Но когда в дело вмешивается Картель, — епископ слегка сводит брови — жуткое зрелище, учитывая, что он продолжает улыбаться, — ты ничего не можешь планировать заранее. — Ну, естественно, они пронюхали, — бормочет Рид. — Это же Картель. Но если полетели головы, почему Церковь еще не сровняли с землей? — Потому что мне много лет и я не дурак, Эйдан, — улыбается епископ. — А еще потому, что самым секретным из всего было не производство денег, а мое партнерство с Карлом. Никто из ребят не был в курсе, знал только Лестари. — Не хотели подставляться? — Ты даже представить себе не можешь насколько. Если бы Басир узнал, что не то что я, а вообще кто-либо из Джакарты поддерживает Карла, он бы уничтожил этого идиота подчистую. Вместе со всей бандой. Рид уже не знает, радоваться ему новым сплетням или жалеть себя: раз Эчизен рассказал ему о своем сотрудничестве с Гринбергом и раз он до сих пор жив, значит, это все еще тайна за семью печатями. А это означает, что Рид слишком много знает. Очень чреватое для него клише. Он уже отчетливо ощущает, какими крутыми становятся повороты в истории, куда его собираются втянуть. — Звучит так, будто у Басира с Гринбергом какие-то счеты, — несмотря на тревогу, Рид сохраняет легкомысленный вид. — Какая-нибудь грязная тайна? Люблю грязные тайны, но, знаете, если она совсем грязная, я не буду настаивать, можете сохранить ее при себе. — Ты вряд ли слышал эту историю. — Эчизен молчит некоторое время, качая в руке чашку, но, когда Рид уже надеется, что ему так ничего и не расскажут, он продолжает: — Карл и Басир не ладят. — «Не ладят» в каком смысле? — уточняет Рид. — Мы ведь о лидере Картеля Восхода говорим, а не о янки из японского квартала. У этого «не ладят» степень «ты плохой, вылезай из моей песочницы» или «ты плохой, я брошу твой труп в Китайское море»? — В самом ярко выраженном, который ты можешь себе представить. Ага, то есть «ты плохой, и если ты появишься в моей стране, то твой труп не найдут даже в Китайском море». — Басир ненавидит Карла. Вопрос «почему?» можно не задавать: он и без того витает в воздухе. И епископ на него отвечает: — В шестидесятых мы с Басиром отсидели из-за него почти двадцать пять лет. В «Гитараме». Рид ничего не может с собой поделать: вздрагивает и моргает, глядя на лицо Эчизена. Он знает, что тот сидел, но про «Гитараму» слышит впервые. Боргес, отбывавший срок в «Райкерсе», иногда мрачно шутил насчет таких тюрем: «В моей жизни все четко, пока я не загремел в “Гитараму” или “Карандиру”». «Гитарама» — ад на земле, где заключенные жрут друг друга, чтобы выжить, трупы не убирают неделями и не хватает не то что кроватей — даже места, чтобы лечь. Люди вынуждены круглосуточно стоять, пока ноги у них не начинают гнить. — Вы сидели в «Гитараме»? — переспрашивает он, стараясь говорить серьезно. — Двадцать пять лет? Эчизен улыбается — Рид думает, что, отсиди он в подобном месте хотя бы пару суток, совсем разучился бы это делать, — и легкомысленно машет рукой: — Сбежал при бунте в девяносто первом и угодил сюда. Басира выпустили на несколько лет раньше — думаю, кто-то из его сообщников заплатил огромные деньги, чтобы это провернуть. У меня в ту пору денег не было вообще. — Как вы там оказались? — Очень долго объяснять, — качает головой Эчизен. — Крупное дело, высокие ставки, а Басир был пылок и неосмотрителен. — Он издал смешок. — Тем не менее он-то считает, что Карлу просто нужен был кто-то, кого можно было отдать на заклание. — А вы? — уточняет Рид. — А я… Ну, скажем так, мы с Карлом решили, что ради того куша, который нам светил, отсидка одного из нас — не самая большая потеря. Естественно, я не хотел проходить через такое, — признается он достаточно легко. — Но зато посмотри, что у меня есть сейчас. — Вы с Карлом решили? — Ну, конечно, в большей степени так просто получилось. Вариантов тогда было не особо много. Карлу пришлось выбирать, кем пожертвовать, он сбежал с деньгами, а нас с Басиром схватила полиция Руанды. — И после этого, — не верит Рид, — после того как вы четверть века провели там, он приезжает в Джакарту… И вы с ним решаете открыть магазинчик денег? После того как он вас сдал? Что за херня? Вы не похожи на святого, простите уж за каламбур, ваше преосвященство. Да вы должны были первым делом взять Басира под ручку и вместе посадить Гринберга в яму со скорпионами! — Все не так, как выглядит на первый взгляд, Эйдан. — Эчизен задумчиво чешет локоть. Это его старая привычка, и сейчас Риду начинает казаться, что под рукавом рясы может прятаться огромный уродливый шрам. — Они никогда не были друзьями. Мы с Карлом — да, а у них не сложилось с самого начала. И меня Карл не планировал подставлять. — Ну да, — зло хмыкает Рид. — Я приехал в Джакарту практически голым, сойдя с корабля руандийцев. Как ты думаешь, на чьи деньги строилась эта церковь? На чьи деньги я набирал людей? А кто, по-твоему, оплатил операцию, чтобы я снова мог ходить? — Эчизен посмеивается. — Не воображай себе лишнего, мальчик. Карл не предавал меня, а я не предавал его. В любом плане могут быть сбои. Рид тоже улыбается, вместо того чтобы раздраженно цокнуть языком. Лично он придерживается философии Басира: убить ублюдка, который заставил тебя пройти через ад на земле, — это даже не месть, это восстановление кармической справедливости. Впрочем, раз Эчизен на стороне Гринберга, у Рида нет причин плыть против течения. — Но ты прав, я сильно рисковал, согласившись на производство в городе Картеля. Тем не менее именно из-за него у меня было и остается самое надежное алиби на всем острове: Басир думает, что я ненавижу Карла точно так же, как и он сам. Рид качает головой. Он сваливает. Он покивает, будет поддакивать, посочувствует — ай, какая подстава, ай, как вам не повезло — и-и-и на полной скорости… Как будто мало у него своих проблем: за пять тысяч километров отсюда Руссо, наверное, уже слышал новости о террористе, захватившем самолет с помощью зажигалки и неотразимого обаяния. Может быть, уже даже выслал в Индонезию пачку своих ребят. У Рида очень плотный график, Картель в него не влезает, так жаль, так жаль, давайте как-нибудь в другой раз соберемся. На следующей неделе? Через пару лет? В прекрасном никогда? — Когда Картель вышел на него, Карлу пришлось бежать, — продолжает Эчизен, пока не замечая, как от его бывшего ученика уже побежала пунктирная линия в сторону черного хода. — С ними он бы не смог пересечь границу, а с нами у него связаться не получилось — и он пустил их на рынок. Иисус Христос Наркозвезда, какой же хреновый план. Спросили бы Рида — он специалист по лучшим планам, он бы вам сразу так и сказал: «План — дерьмо дерьма». А еще специалист по лучшим планам вам бы сказал: «Собирайте манатки, прячьте кокаин в фигурки Девы Марии и сваливайте, пока все это не закончилось резней». В итоге специалист по лучшим планам ничего не говорит. — Как всегда… Безбашенный риск очень в его духе. — Кажется, это эвфемизм, а епископ и сам понимает, что они крупно облажались. — Он покинул страну, не успев передать оттиски нам, и теперь мне приходится носиться по городу вместе со всеми, чтобы заполучить их обратно. Старый маразматик, во имя Господа. — Как я понимаю, мы наконец переходим к событиям нашего столетия? — вздыхает Рид с ювелирно выверенной ленцой. — Именно. Лестари, дай этому сыну божьему, пожалуйста, карту острова. И ручку. Он говорит это неизменно плавным голосом, однако Рид снова чувствует, как волоски на затылке готовы встать дыбом. Эчизена никто и никогда не смог бы заболтать: он всегда помнит, зачем ты ему нужен. И Рид ему нужен, чтобы… — Работа, о которой вы говорили, я должен буду рисовать схемы побега от Картеля? — пытается отшутиться он. — Когда ты только начал работать на меня… — любуясь игрой закатного солнца на витражах, будто бы рассеянно, с ноткой ностальгии говорит епископ, пока Лестари действительно кладет перед Ридом карту. Что за приколы? — …Ты был дерзким и совсем глупым белым пацаном, непонятно как выжившим в трущобах, с твоим-то наглым языком… При нашей первой встрече ты заявил, что… Как там было? Память уже подводит… Ага, сто раз, с нарастающим раздражением думает Рид. Ты все помнишь до каждой буковки, старый манипулятор. Тем не менее он подыгрывает: — Я сказал, что буду счастлив войти в сени святого дома, чтобы посвятить свою жизнь Господу. — Почти, — соглашается епископ. — Правда, звучало это как «только тронь меня, и я разрежу тебе горло и нассу в него, ты, пидор». Ой, да? — Это все мой селатанский акцент. Рид машинально берет в руки ручку и принимается ее вертеть. Нарастает ощущение, что епископ в своей обычной хитрой манере заманивает его в капкан.