Ван Хэвен — Первое время наблюдайте и копируйте друг друга. — Я тут же с неприязнью уставился на Соло. Мне играть этого дохляка? Подражать его вечно хмурому лицу? Дал же куратор напарника… — Тц. — Кажется, белобрысый прыщ тоже не был в восторге. Цыкнул языком и отвернулся. Ой, можно подумать! Я повторил его движение в точности — копировать так копировать. Миллионы раз мы еще будем повторять движения друг друга. Чтобы научится чувствовать. Чтобы действовать слаженно, буквально слиться в единое целое. Чтобы слышать мысли друг друга на расстоянии. Прошло много лет и его голос до сих пор звучит в голове: «Не дай им себя сломать, Ван, не дай…» Меня разбудил звонок Дока. «Ж-десять», — голос резкий, какой-то взвинченный. С чего бы вдруг? 013 Глава первая Ван Хэвен «Ж-десять». Слишком близко к Центру. Морщусь как от зубной боли. Здесь нет привычных кофеен и баров V-территории. По левую руку и за спиной осталось заграждение масштабной стройки. Неспешно возводилось что-то монументальное, судя по высоте и протяженности строительных лесов. Отбойный молоток бьет по нервам. Я поспешно перебежал дорогу — широкую, на четыре полосы без намека на островок безопасности. Светофор на активном участке поставить не рискнули, а на свеженанесенные полосы зебры не смотрел никто: ни случайные пешеходы, ни, тем более, водители. В Центре Сити если ты не на колесах — ты никто. Окунулся в прошлое, словно лицо холодной водой умыл. Накрыли воспоминания: ты всегда должен быть в потоке. Агрессивность водителей, доминирующее поведение окружающих: «Или ты или тебя», буйство тестостерона. По-другому здесь не выжить. Мир Центра. Мир Синдиката. В последнюю секунду проскочил прямо под колесами, получил вслед возмущенные гудки и порцию мата. Впрочем, тут это нормальное поведение. Огляделся. Несколько нижних этажей ближайшего небоскреба занимал пафосный ресторан. Фасад здания щедро усыпан движущейся рекламой и вспыхивающими огнями призывных слоганов. Сенсор уже захватил мое изображение и теперь рисовал привлекательные картинки «будущего»: по-Голливудски улучшенного-Меня. В строгом костюме, не такого мятого и небритого, сидящего за столиком с шикарной блондинкой. Поедающего спагетти, или карбонару, или что там у них сегодня в меню… Вообще-то довольно приевшаяся, назойливая реклама. Это только первые разы собственное лицо в красивой обертке привлекает внимание. Позже — раздражает. По крайней мере, меня. Или я просто не вижу себя достаточно привлекательным? Не все, знаете ли, начинают любоваться собой и позировать перед зеркалом. Курить хотелось сильно. Очень. Здесь, конечно, тоже можно. Если ты сидишь в том самом ресторане, пообедав на сумму, равную ежедневному обороту крупного банка, то да — кури, смоли, плюй под ноги, вытирай руки о скатерть или лицо официанта, — никто и слова не скажет. Какие штрафы? На тебя будут взирать с почтением, но что позволено Юпитеру… Я сглотнул и переборол навязчивое желание. Попутно объясняя подсознанию, что дело вовсе не в потребности табака «здесь и сейчас». Все проще: ты, Ван, на враждебной территории, в некомфортной для себя среде, торчишь тут как одинокий х… на солнцепеке. И движет тобой желание слиться с обстановкой, а заодно успокоится. Не спеша потянуть табак, медленно подышать, подержать сигарету в зубах — та же соска из детства — рефлекторное седативное. Релаксация, твою ж медь. Терпи. Что до неприметности, то опусти голову и плечи, чуть согнись, сгорбись и сядь во-о-он на ту приступочку к фасаду. Один в один горгулья Нотр-дама, часть готического украшения. Человек-сидящий органичен в пространстве. Он не просто встал в незнакомом месте, не зная куда девать руки-ноги, готовый в любой момент поспешить дальше по своим делам. Нет, сидящий человек право имеет находится там, где он есть. Если еще и по сторонам не смотреть, состроить рожу равнодушную, так и все, — незаметен для окружающих. Данте Доу Когда я пришел в себя, прошло несколько минут и паника захлестнула с головой. «Не вижу! Я ничего не вижу!», — забился, силясь скинуть повязку с глаз. Зашарил руками по лицу, но там ничего не было! Не было! — Тише, тише. Я доктор. Хочу помочь. — Вкрадчивый голос проник в темноту и слился с ней. Он звучал отовсюду, будто внутри головы. Я определенно раньше слышал его, доверял ему. А сейчас? — П-почему… я ничего не вижу? — К сожалению, вы потеряли зрение в результате травмы. Мне очень жаль. Было ли для меня что-то страшнее? Я ощупывал все, до чего мог дотянуться и одновременно не понимал, зачем вообще что-то делать? Все кончено. Кончено. Руки — тонкие. Какая-то одежда. На кушетке ткань — наверняка простыня. Белая. Больше не увидеть. Ничего не увидеть. Все вокруг черное. Мертвое. Я замер в центре, будто время могло помочь, но нет. Нет. Я стою на пепелище. Личное чистилище: без света, без цвета, без красок. Желая причинить боль, мог ли он выбрать кару страшнее? Он убил меня. Ван Хэвен Они подошли ко мне втроем: Док, его подопечный и незнакомая женщина в платье цвета фуксии. Встал: «Значит сегодня не она…», — настроение упало. Парнишка выглядел совсем как подросток, лет четырнадцать — пятнадцать, не больше. Еще не мужчина, но уже не ребенок. Худые, непропорционально-длинные ноги и руки. Такие же темные коротко-стриженные волосы, совершенно пустые глаза… Голод и особенности развития близнецов на нем сказались сильнее, чем на сестре. Или мне лишь так казалось? Ее хрупкое тело я готов был носить на руках, прижимая к себе и не отпуская ни на миг, словно у девушки проблемы с ногами, а не с памятью. Мальца тоже хотелось взять на руки — такой у него был потерянный и беспомощный вид. Но я, конечно же, этого не сделал. Пройдет немного времени и на этом лице появится совсем другое выражение. Чей-то отец, муж, брат… Тут редко совпадал возраст. Из хрупкого тела совсем скоро польются заумные и даже наставительные речи. Я перевел взгляд на женщину. Она по-прежнему неотрывно держала парня за руку. Жена? Дочь? Мать? Скорее всего мать или жена — слишком много опеки, она буквально окутывала парня, душила ей. — Дальше сам. — Неожиданно прошипел Док и буквально силком сунул мне в руки папку с документами. Сегодня он сам не свой. Я постоял, покачиваясь с пятки на носок, посмотрел растеряно как он уходит прочь, широкими размашистыми шагами. Вот и поговорили. — Пойдемте! — Незнакомая женщина уже тянула парня ко входу в здание. Я было подумал, что ресторана-таки не избежать — надо же, какая ирония судьбы, я и с блондинкой все же поем чертову карбонару, — но она решительно проследовала мимо, к дверям парадной и щелкнула запястьем по сенсору на панели. На входе не только не отпустила руку мальчишки, но и меня ловко цапнула под локоть. Система умного дома отметила нас как гостей. Удивительно, но отсутствие у парня идентификационного чипа никак не отразилось на панели. Краем глаза я заметил только зеленые значки. Никакого сигнала: «Опасно», никакой тревоги. Значит параметры были искусственно снижены до минимума — в этом доме принимали всех. Занятная информация. Лифт поднял нас на пятнадцатый этаж и выплюнул с другой стороны прямо в квартиру. Никаких коридоров, перегородок, прихожей. Одна большая студия с огромными панорамными окнами, залитая неизменным северным светом. В нос ударил запах краски и растворителя. Здесь не разувались. Я сделал пару неуверенных шагов, осматриваясь. Несколько мольбертов с незаконченными картинами. Палитра и кисти на подвижном столике с каплеобразной столешницей и регулируемой ножкой. Какие-то тряпки и скомканные листки на полу, которым место в утилизаторе. И картины. Множество картин. Прислоненные к стенам, расставленные группами и отдельно по углам, они делали студию визуально меньше, словно съедали пространство. Покрутил головой. Гости, очевидно, предпочитали сидеть у бара. Здесь обнаружились два глубоких кресла персиковой расцветки, один барный стул и даже большой двуспальный матрас прямо на полу, без каркаса кровати и постельных принадлежностей. Рядом стояла початая бутылка шардоне. Судя по всему, еда в этом доме не водилась, а вот запас алкоголя был немаленький. — Эту студию я снимала для ДиДи и часто приходила сюда. — Женщина привычным жестом бросила сумочку на одно из кресел и принялась хозяйничать в баре. Мне бокальчик не предложили. Вздыхаю. Люди часто путают работу копов и частного детектива. Им-то на службе нельзя, а я, может, и не отказался бы. — А вы?.. — Роуз. Роуз Финниганн. С двумя «н». — Она уже наполнила бокал и усаживалась на второе кресло, явно намекая, что к себе не приглашает. — Я его… скажем так, поклонница… да… — Румянец залил щеки. Женщина бросила говорящий взгляд на мальчишку. Тот стоял на середине зала. Как только рука поводыря выпустила из захвата его ладонь, парнишка будто потерялся. Стоял, прислушивался, дышал. Его цыплячья грудь тяжело вздымалась. Сочувствую. Сейчас, должно быть, мальчишку накрывает масса воспоминаний. Если, конечно, запахи и звуки пробудили их. — Я давняя поклонница ДиДи. — Еще раз повторила женщина, будто убеждая не только меня, но и себя заодно. — Здесь, в этой студии его и… О, боже! — Она всхлипнула и залпом осушила бокал. Потянулась за бутылкой. В моих планах не было задачи кого-то успокаивать. Вместо этого я открыл папку, которую передал Док, и впился взглядом в сухие строчки. ДиДи. Данте Доу. Вольный художник. С фотокарточки на меня смотрел стройный щеголеватого вида юноша с вьющимися волосами до плеч. Меня поразили его глаза: чистые, голубые. Они притягивали взгляд, дарили сочувствие, не отпускали, обещая искупление грехов. Теперь понятен интерес этой дамочки. С ореолом мученика, с внешностью херувима, он, должно быть, ворвался в ее жизнь как ангел небесный. Вот любит Док поставить меня в положение: «адаптируйся на ходу». Сам приверженец культа порядка, системы и последовательных действий, но со мной не церемонится. Отчего мое расследование — чаще всего импровизация чистой воды. «Ножевое ранение один расположено в пяти сантиметрах слева… верхний край раны заострен, нижний край притуплен… длина раны… раневой канал проходит между пятым и шестым ребром в левой половине грудной клетки…». «Ножевое ранение два…». Парня несколько раз ударили ножом. Странно, что нет никаких следов борьбы, хотя убийца стоял прямо перед ним. Традиционные следы борьбы при нападении с ножом — у жертвы зачастую порезаны руки и пальцы. Человек хватается за лезвие, отчаянно пытаясь защититься. Здесь ничего такого нет. Отличается лишь размер внутренней и наружной раны при втором и третьем ударе. В выводах судмедэксперта эта информация зафиксирована, так как свидетельствует о движении в момент нанесения ран. Похоже парень согнулся, возможно пытался отстранится. При первом ударе он был неподвижен. О чем это говорит? Не ждал удара? Доверял человеку? Подпустил его близко? «Ножевое ранение один привело к кровоизлиянию… Характер ран соответствует оружию с одним режущим краем шириной… Длина оружия не менее…» Значит его убили прямо здесь, в студии. Бросаю быстрый взгляд поверх документов. Полиция все тут осмотрела и добросовестно зафиксировала. Нож не нашли. В отчетах упоминается фото, видео, даже взяли пробы с полотен. А затем здесь еще и тщательно убрались — я не заметил ни капли крови на поверхностях. Ага! Вот и подчерк Дока на информативной записке. Интересно, что Роуз Финниганн сама сделала всё, чтобы его найти. Гадалки, экстрасенсы, тарологи, — она испробовала всё, прежде чем ей подсказали еще один способ связаться с убитым. У некоторых людей слишком много денег и слишком много свободного времени при столь деятельной натуре! И нашла ведь! Обратилась к Доку даже раньше, чем получила разрешение на утилизацию. «Настаивала на своем присутствии во время операции», — я рассмеялся про себя. Док тщательно блюдет секреты своей чудо-машины. Как и ее местоположение. В гости точно никого не приглашает. На миг в воспоминания ворвалась тонкая фигурка на его руках и вкрадчивый голос: «Уходи, Ван». Стиснул зубы. Прогнал мысли прочь. Хватит. И так весь полученный гонорар просадил в «Оазисе» и борделе, путешествуя между ними в сонамбулическом алкогольном бреду. В один из приступов взял ножницы и остриг волосы девицы неровными перьями. Прочитал в ее глазах страх, развернул и больше не поворачивал, чтобы не видеть лица. Совсем ты с ума сошел, Ван. 014 Глава вторая Ван Хэвен — Очень, очень талантливый юноша! Очень! — По мере того, как пустела бутылка, восторги Роуз Финниганн становились все эмоциональнее. Я кивал в такт ее словам и косился на мальчишку. Говорит так, словно его нет рядом. Поскольку никаких следов преступления не осталось, следовало хотя бы изучить полотна. Прежде всего я осмотрел надпись на картинах — две витые буквы «Д». Я не великий знаток искусств, но здесь могли быть какие-то зацепки. Почему-то не верилось, что рука художника, нарисовавшая все это, принадлежала юноше с фотокарточки. Краски яркие, завораживающие. Цвета насыщенные. Вот осень — цветастая, пылающая багрянцем жженой охры и шафрана. Порывистый ветер треплет ветки на тонких деревьях. Срывает с них листья, словно раздевает возлюбленную в порыве страсти. — Эту картину он нарисовал для меня. — Произносит женщина с гордостью. Верю. Вся неудержимость и распущенность ее характера выплеснулась на холст пламенем. На незаконченном натюрморте цвета, наоборот, прохладные, отстраненно-сдержанные. Лимон и полынь. — А эту? — Подхожу к мольберту. — Это моя. — Голос за спиной хрипловатый, будто простуженный.