Александр медленно поднялся с постели. Ноги опустились на осколки и обломки. Огляделся по сторонам. Смертельная усталость. Вот, что он чувствовал сейчас. Нужно было переодеться. Вызвал клининг. Поручил специально обученным людям обновить интерьер комнаты. При наличии денег всё становилось в разы легче. По щелчку. Нестерпимо болела голова. Отменил на сегодня все встречи, совещания. Это было впервые за всю практику. И он думал, думал много. Соображал, стараясь просчитать все риски и возможные исходы. Приехал на работу. Кабинет встретил его неприветливо. Ровно, как и вошедшая помощница. Он отвернулся к окну от ее испепеляющего взгляда. И набрал Громову. — Как оно? — Пока никак. Работаю над этим. — Что значит никак? Неужели такая проблема найти одну перепуганную девушку? — Взорвался мужчина. — Без денег, без телефона и документов! — Я работаю над этим. Пока не нашёл. Она, как сквозь землю провалилась. Ледяным тоном отозвался Громов. Сокольский же был уверен, что она скрывается у Максима. В его логике жизни, ей больше некуда было податься. Кстати, Максим считал также. В этом их суждения совпадали. После обеда собрав мало-мальски мысли в кучу, Губернатор позвонил в банк. И ближе к вечеру, часа в четыре, отправился в контору к Астахову. Переступил порог уверенно, самодовольно, в сопровождении охраны, с полным ощущением хозяина жизни. Вошел в переговорную. Адвокат можно сказать удивился, но больше удивились клиенты, сидевшие за столом. Астахов вежливо всех проводил. И вернулся за свой стол. Он уселся в кресло, поудобнее, развалившись, как следует. Всем своим видом показывая свое пренебрежительное отношение к пришедшему. Сокольский лишь усмехнулся, жестом попросив охрану выйти. И они встали у дверей переговорной, как грозные воины без каких-либо эмоций на лицах. — Кого я вижу! Собственной персоной! Ну, привет! Издевательски выдал Макс. — Прекрати паясничать! Противно! Она у тебя? Грозно спросил он. — А с чего ей быть у меня?.. ааа, понял! Она сбежала от тебя! Рассмеялся во весь голос адвокат, продолжая издеваться и выводить из терпения гостя. — Ой, какая жалость! Но это было предсказуемо! Я вообще не понимаю, как она могла терпеть столько времени такого мудака! — Борзеешь! — Угрожающе рыкнул Александр, Астахов и сам это понимал, решив взять себя в руки. — Ладно, ладно… Успокойся! А то кровь носом пойдет или сердечко прихватит. Нет, ее у меня. Я серьезно. На полном серьезе. У меня ее нет. Признаюсь, меня это несколько печалит. Но дело не в этом. Зачем пришёл? Я слушаю. Губернатор поставил сумку на стол. Открыл молнию и подтолкнул к собеседнику небрежным жестом. Пачки купюр номиналом 5000 и 1000 в банковских корешках. Астахов усмехнулся, и озадаченно посмотрел на Губернатора. — Здесь 5 миллионов. Забирай и проваливай! — Как ты предсказуем! Ты меня обижаешь! Неужели, ты считаешь, что у меня денег не хватает? Давай наоборот! Я тебе 5 миллионов, и ты проваливаешь ко всем чертям! — Цену себе набиваешь?! Сколько ты хочешь?! — Утроишь? — Хитро прищурился Максим. Александр задумался на пару минут, сверля его глазами. — Утрою. Но тебя больше в нашей жизни никогда не будет, ни словом, ни духом. И сейчас успешный адвокат обалдел, полностью потеряв всякий дар речи. В его голове это не укладывалось. Но признаться алчность взыграла. Она слепила. И к собственному стыду, мысль о том, чтобы уступить сейчас была сильнее всех остальных чувств и желаний. Сокольский видел эти размышления. Они ярко отражались на лице мужчины. И Губернатор терпеливо ждал. — Ни одна женщина столько не стоит. Заметил Астахов. И в глотке предательски пересохло от жажды халявных денег. — Моя стоит. Решай. И мужчина понимал, чем дольше затягивается пауза, тем больше усиливается желание обогатиться. И от этого становилось страшно. Страшно и стыдно. В отчаянии ответил, чем раздосадовал Губернатора. — Засунь их себе! Знаешь куда! — Хорошо подумай! Последний раз предлагаю. Она все равно твоей не будет. Эта фраза была необдуманной и лишней, как красная тряпка для быка. Стратегическая ошибка, провалившая весь план. Максим взглянул исподлобья. — Это мы ещё посмотрим. — Нечего смотреть. Я пришёл с тобой по-людски поговорить. Пока. У нас в пятницу свадьба. — Неужели, ты до сих пор веришь, что она состоится??? — Громко рассмеялся Астахов. — Наивный глупец! Между Вами все кончено. — Как я уже сказал, у нас в пятницу свадьба. Она ждёт от меня ребёнка. Поэтому, это ты наивный глупец. Я пришёл сюда, только из уважения к ней. У тебя был небольшой выбор. Деньги и беззаботная жизнь. Или, мне приходится тебе напомнить, что я уже однажды почти вытравил о тебе все воспоминания. Она пожалела тебя тогда. Запомни. Заруби себе на носу, в этот раз я пойду до конца. Я уничтожу всё, что касается твоего имени. И приложу максимум усилий, чтобы твоё небо надолго стало в клеточку. Хотя бы за то, что ты сотворил с ней в этот раз за городом. Это не угроза. Это констатация факта. Максим слышал всё, но только одна фраза убила его. Уничтожила. Развалился весь его хваленый план. — Ты лжёшь! Сокольский прекрасно понял, о чем речь. И теперь уже он громко и густо рассмеялся, с упоением наблюдая, как раздавил оппонента. — Она действительно ждет ребенка. От меня. Не будь глупцом! Неужели ты думаешь, что я позволю тебе разрушить нашу с ней жизнь? Астахов молчал. Он просто не мог говорить. К такому жизнь его не готовила. В этот момент у обоих мужчин пришло оповещение. С разницей в доли секунды. Они озадаченно переглянусь, отвлекаясь от разговора. Сообщение на электронку. Максим сел за свой стол, открывая вкладку в ноуте. Александр же замешкался, копаясь в телефоне. Перевёл взгляд на адвоката, который внимательно смотрел на экран, не моргая. Лицо его стало серо-белым. Это немного испугало гостя. Он понимал, что тот что-то видит. Глубоко вздохнул и зашел в свою почту, ткнув пальцем на новое сообщение. И теперь и его лицо было таким же. Это было короткое видео. Минуты полторы максимум. Первые кадры показывали подвешенные женские руки в наручниках. Какое-то подвальное, плохо освещенное помещение. И уже от этого кровь стыла в жилах. Дальше за волосы поднимали в кадр окровавленное женское лицо. Видео обрывалось. Это была Анна. Мужчины смотрели друг на друга, забыв, как дышать. Это, как плохой фильм ужасов. Сердце Сокольского предательски защемило. И он неожиданно кинулся на Максима, осыпая его бранью и обвиняя в этом. Завязалась драка. Они уже катались по полу, яростно рыча и молотя друг друга. И каждый обвинял другого. Чем бы это закончилось, если бы не вмешались люди Губернатора и не растащили их по углам. Смотрели друг на друга волками. Помятые растрепанные, местами порванные дорогие костюмы. Начищенные до крови физиономии. И такое дикое осознание, что никто из них к этому не причастен. Злая шутка. Если так, то чья? Оба остались здесь в конторе, в этой переговорной, став заложниками этой страшной реальности. Забыли и о делюге, и о прочих проблемах. Все их разговоры были только о том, леденящим сознание, видео. Мила присоединилась к ним спустя пару часов. Шок. Ужас. Паника. И время-палач, мучительно медленно отмеряющее свой ритм. Громов последним приехал на эту вечеринку, уже после девяти вечера. Он поднял на уши полгорода. Но ничего. От слова совсем. Ни следа, ни тени, ни намека. И сегодня им не помогали ни деньги, ни власть, ни положение в обществе. Аня исчезла, как будто ее и не бывало. И лишь одна зацепка. Это видео, пришедшее обоим с неизвестных источников. Жизнь моментально провалилась куда-то к центру земли. Сознание мужчин полыхало в этом удушающем огне страха и неведения. И сейчас ни связи, ни деньги, на безграничная власть… ничего не спасало и не помогало. Громову пришли на помощь все, кто как-то мог помочь. Но не было и призрачной тени надежды. Анна вышла в ночь из своего дома, из подъезда, дошла лишь до сквера в соседнем районе. Это подтверждали случайные камеры наблюдения. И больше не было ничего. Ни следов, ни теней. Она исчезла. Провалилась сквозь землю в этом злополучном сквере. Гипотезы. Предположения. Догадки. И вновь взаимные упреки, и выяснения отношений из серии кто виноват. Очередная словесная перепалка приводит к новой драке. Обессилевшие от переживаний двое мужчин, как два бойцовых петуха, бросаются друг на друга. Понимая, что это глупо. Но искать виноватых проще, чем взглянуть правде в глаза и признать свою вину. Боль прожигала сердце. Отчаяние убивало. Следующим утром было новое сообщение. Ее душераздирающий крик разорвал зловещую тишину маленькой переговорной. Страшный звук металлического хлыста разрезал воздух, словно он был здесь. Окровавленная девичья спина, с неровными рваными полосами, остающимися от мощных ударов. Сокольский оступился, выронил телефон. Перед глазами все закружилось. Ухватился за стол в попытке удержаться, но все же рухнул на пол, на минуту потеряв сознание. Астахов и Громов с белыми лицами и серыми губами. Это было ужасающе. Непостижимо уму. Крик ее еще надолго засядет в их памяти. Кому и зачем это могло понадобиться? Никаких требований. Никаких угроз. Никаких просьб. Открытая и откровенная жестокость. Телефон Громова звонил. Он то уезжал, то возвращался. Не прекращая контролировать и мониторить всю ситуацию в целом. Сокольский был раздавлен настолько, что сидел на стуле тихо, уставившись в одну точку. В его голове не укладывалась эта реальность. Он и сам намедни готов был собственноручно ее удавить… но это для него было, нечто другое… так словно, ему это было можно, а другим нельзя. Странная, воспаленная логика мужского мышления. Ее ужас, боль, отдавались в его мозгу, сердце. Он сходил с ума. Не мог совладать с эмоциями. Астахов держался более сдержанно. К вечеру очередного бессмысленного дня, не давшего никаких результатов, мужчины взрывались. Грызлись по малейшему поводу, как в стае бродячих собак. Уже и Захар был впутан в эти неуместные эмоциональные разборки. Лишь Мила молчаливо наблюдала за мужчинами. Она ещё хоть как-то умудрялась сохранять остатки спокойствия в этом адском кадриле. Ей было особенно тяжело ставить мужчин на место, охлаждать их пыл. День подходил к концу, и веры в лучшее не оставалось ни у кого. Мир привычный сломался, как хрустальная ваза. И новое оповещение, как разряд молнии среди ясного дня. Александр закрыл глаза и опустил голову на руки. Он не хотел. Он не мог этого выносить. Громов смотрел в ноутбук Астахова и одновременно звонил. Мила медленно переводила взгляд с одного участника истории на другого. До Губернатора долетали обрывки их фраз. Даже слух так предательски отказывал. В видео Анна лежала на земляном полу. Ее глаза медленно закрывались, она теряла сознание. Лицо-кровавое месиво. Платье грязно-кровавое изодрано. Руки в подтеках по-прежнему закованы в наручники. Захар, громко хлопая стеклянной дверью, куда-то спешно умчался. Максим от невозможности закурил прямо в помещении. Он шумно затягивался и что-то тихонечко бубнил и бубнил себе под нос. Тревожное утро четверга. Глаза Сокольского глубоко ввалились от переживаний. Он выглядел на десять лет старше своего возраста. Болезненный и уставший. Кисти рук его невольно дрожали. Кружка с остывшим кофе. Астахов много курил, ходя из угла в угол, никак не находя себе места. Вздрагивали от каждого звука, как от пушечного выстрела. Громов прилагал максимум усилий в этом деле, потому что был профессионалом. И ещё потому девушка была для него не пустым звуком, не посторонним человеком. Он был лично заинтересован, хотя и старался отстраняться и абстрагироваться. — Почему они ничего не требуют? — Тихим голосом, похожим на мольбу, обратился Губернатор к присутствующим. Ещё никогда он не был так близок к желанию пустить себе пулю в висок. — Почему не просят выкуп? Что им нужно? Зачем… Зачем всё это?.. Почему она… Почему… И все молчали. Потому что не было ответов, только куча вопросов. Последнее видео пришло около двух часов дня. Жертву жестоко насиловали. Это было хорошо знакомо Максиму. Стало дурно до тошноты. Он видел себя там, но только пейзаж вокруг изменился. Слабые крики ее глушились ударами. В какой-то момент девушка окончательно отключилась, превратившись в беспомощную, несопротивляющуюся субстанцию. Здесь же себя ярко видел Александр. Мужчины испытывали колоссальный стресс от происходящего. Это был их персональный ад. За грудиной Губернатора сильно пекло, не хватало воздуха. Его организм предательски сдавался. Мозг готов был лопнуть от боли и страдания. Нельзя выразить то, что они чувствовали сейчас, не имея возможности вмешаться, помочь и спасти. Она угасала, как свеча. Та жестокость, те извращённые пытки и избиения, которым она подвергалась. Ни один нормальный здоровый человек не смог бы вынести подобного. Сердце Александра Викторовича кряхтело, из последних сил стараясь выжить. Скорая. Астахова трясло в нервном припадке. Он сжимал виски, но крик ее звенел в ушах. Груз вины перед ней. Друг перед другом. Они могли всё предотвратить. Всё исправить. Гордыня, жадность, алчность, эгоизм и властолюбие… ограниченность и зацикленность. Сейчас им было бы проще поменяться с ней местами. Лишь бы облегчить ее унизительные страдания. Сначала она пережила всё это от них. И теперь этот ад продолжался, как божья кара за грехи. Это была пятница. День свадьбы. Самый счастливый день в их жизни. Но что-то пошло не так по сценарию изворотливой судьбы. Вместо бесконечного счастья, ушат кошмара и леденящего ужаса. Сокольский сдал слишком сильно. Сегодняшний день был до него персональным палачом. Их бракосочетание должно было состояться в половине двенадцатого. Злой издевкой судьбы именно в это время позвонил Громов. Нашли. Они, наконец, нашли её. И теперь каждый на своей машине. На бешеной скорости. Минуя все правила и светофоры. Они мчали далеко за город. И сердца мужчин бились гулко, оглушая. Слабая надежда ещё теплилась где-то в груди. Сокольский выскочил из машины, с заднего сиденья. Здесь было столько людей. В штатском, в форме, врачей. Полицейские машины. Скорая. Громов имел колоссальные связи. Астахов подъехал на пару минут позже, наблюдая ту же картину. Это был Элеватор. Заброшенный завод. Хорошо всем знакомый. Разоряемый, брошенный людьми на произвол судьбы и матери природы. Александра, словно магнитом тянуло к ней. Сквозь развалины и стены. Он спускался вниз на не сгибающихся ногах, по разрушенным ступеням, среди обвалившихся стен. Его пытались остановить. Оперативники. Образумить. Предостеречь. Но он рвался. Рвался к ней. К единственной. Спустившись вниз. Он рухнул всем весом. Осев, как кукла. Это было именно то место. То место, из зловещих видео, присланных неизвестно кем. Полумрак. Земляной пол. И кровь. Повсюду. Море крови. Девушка была распята в прямом смысле слова. Ее ладони были прибиты гвоздями к деревянным балкам. Кисти плотно привязаны к ним. Голова болталась на груди. Ноги крепко связаны. Она, как статуя Христа… но только за какие грехи и во имя чего… Сокольский невидящими глазами моргал. В это невозможно было поверить. Остатки домашнего трикотажного платья, похожие на окровавленные тряпки. На ней не было живого места. И здесь в этом темном подвале. Повсюду ее кровь. Он видел, как наяву, как ее избивали. Насиловали. И в окончании распяли, в назидание. Мозг разрывался. А сердце просто не выдержало. Невыносимая боль жгла по живому. Губернатор не мог вдохнуть. Лишь эти ужасающие картинки. Хотелось броситься к ней. Снять ее тело, и погрузить в объятия. Но человеческий предел решил иначе. Его вывели наверх на свежий воздух. Он был готов драться, чтобы остаться с ней, уже понимая, что поздно. Но не было сил. Под белы рученьки его вывели на воздух и усадили. Врачи окружили его. Глухими стонами он кричал, идите к ней. Но всё бессмысленно. Астахов смотрел на всё это и не понимал, где находится. Всё это было слишком. Разве Голливуд? Разве блокбастер? Все чужое. И только страх. Боль и ужас настоящие. Внизу оставались двое. В белых медицинских перчатках они неспешно и очень тихо разговаривали. Обсуждая жертву и в целом это дело, дикое для этого мегаполиса, оглушающее своей же жестокостью. Парни рассуждали вслух, как им лучше снять жертву, чтобы поменьше потревожить ее тело. И исход был один. Нужно было убрать вбитые в ее ладони гвозди. Осторожно откусил шляпку, причём молодого человека в этот момент бросило в жар. Медленно стал развязывать веревку на девичьей кисти. И стон, раздавшийся в тишине, показался обоим ужасающим. А дальше этот шёпот, переходящий в крик, доносился до самого верха. Сокольский в полу бредовом состоянии видел, как вниз бежали врачи, потом люди с носилками. За ними Громов. Полицейские. Казалось, что здесь остались лишь он и Максим, оглушенные и раздавленные. И теперь этот зловещий шепот: жива… оглушал уже и их. В это никто не мог поверить. Ее выносили на белый свет из подземелья. Трубки тянулись от рук и лица. Суета. И протяжный гул. Непрекращающийся ни на секунду. Машина реанимации. В неё не пустили никого. Этот день бесконечный набирал обороты. Клиническая смерть. Дважды. Но за неё боролись. Бились, как в последний раз. Вырывая ее из цепких лап смерти. Такую молодую. И в тоже время полностью уничтоженную. Довезли. А дальше больница. Оперблок. Бесконечный серый коридор. И сводящая с ума неизвестность. Александр сидел на металлическом стуле. От его руки тянулась трубка к капельнице. Он наотрез отказался ложиться в палату. Хотя и сидеть толком не мог. Максим курсировал по коридору. Безумно хотелось курить. Нервы уже давно сдали у всех. Мила, выжатая, как лимон, прислонилась к стене. Захар у окна, с плотно прижатой рукой к губам. И тишина. Настолько оглушающая, что было слышно, как тикают наручные часы. Одно связывало всех. Всем хотелось бы быть где-то далеко отсюда. Чтобы не было боли. Не было больше этого уничтожающего ужаса. Этой чёрной неизвестности. Забылось всё. Все разногласия, обиды, злоба и ненависть. Эта мужская война закончилась сама собой на время. Исчерпала себя. И лишь одна жертва у этой войны. Остальные отделались испугом, максимум контузией. Ожидание. Долгое. Мучительное. Минуты. Часы. Минуты. Часы. Операция длилась больше восьми часов. И когда к ним вышел уставший хирург, все замерли, забыв, как дышать. И даже сердца на секунду остановились. Мужчина медленно снял медицинскую шапочку. И здесь Максим с силой зажмурил глаза. А Сокольский ощутил, что сердце ухнуло, как в последний раз. Больнее было некуда. — Мы закончили. — Выдохнул он. — Сделали всё, что от нас зависело. Пациентка в коме. В тяжелом состоянии. В реанимации. Прогнозов никаких. Она потеряла слишком много крови. Удивительно, как её вообще смогли довезти. С такой кровопотерей. В машине дважды клиническая смерть. И одна у нас на столе во время операции. Повреждение внутренних органов. Селезенку пришлось удалить. Пневмоторакс вследствие травм. Сломаны практически все рёбра. Сотрясение головного мозга. К счастью, субдуральных гематом нет. Множественные ушибы, рассечения мягких тканей. Массивное кровотечение. — В этот момент он глубоко вздохнул, и посмотрел прямо на Губернатора, подойдя к нему ближе. И голос его стал будто тише. — Из-за полученных травм… Случился выкидыш. Ещё там. Из-за несвоевременного оказания помощи… Мы не смогли сохранить матку. Ее пришлось удалить. Сокольский поднял на хирурга свой безжизненный взгляд. Столько всего сказано. Услышано. Но на чужом языке. И он задал свой самый страшный вопрос. — Она будет жить?.. — Честно? Я бы не надеялся. Чтобы не обнадеживать вас понапрасну. В таких случаях не делают никаких прогнозов. Молитесь. Мы вырвали ее у смерти. Будем надеяться, что у нее хватит сил выкарабкаться. И к ней никого не пустили. Ни в ту ночь. Ни позже. Нужно было жить. Возвращаться к работе, к обязанностям, которые никто не отменял. Дни были серыми, безликими, похожими один на другой. Астахов стал серьезней. В нем кончился запал дури. Эта история заставила его переоценить свою жизнь и ее смысл. Изменилось и его отношение к клиентам. Он чаще стал видеть людей, а не «их дела». Александр Викторович тяжело переживал. Вернее, не мог пережить. Не мог не возвращаться мыслями к этому кошмару наяву. Толком не ел, почти не спал. Ему казалось, он на грани и вот-вот лишится рассудка от горя. Мила помогала ему сохранять баланс и трезвость на работе. Его должность не прощала ошибок, погрешностей и недочетов. Все должно работать, как часы. И он был безмерно благодарен ей. За поддержку. За преданность и верность. За ее внутреннюю силу. Сам же он как духовно, так и физически медленно угасал. Громов вернулся в привычное русло. Но не оставлял попыток распутать это темное дело. Безуспешно. Это похищение не имело ни начала, ни конца. Даже ухватиться было не за что. Ни мотивов. Ни подтекстов. Ничего. Одна немыслимая жестокость. Беспощадная. И он не сдавался, штурмуя эту загадку, используя все свои связи. И все в действительности молились. И ждали. И этот день настал. День, когда Анна пришла в себя. Открыла глаза. Долго не могла сфокусироваться. Не чувствовала ничего. Так, словно тела не было. Одна голова. Люди в белом. Что они говорят? Не может разобрать. Гул в ушах. Жажда. Хочется пить. Невыносимо. Закрывает глаза. Там, в глубокой темноте было намного лучше. Спокойнее. Только об этом она будет думать сейчас. Шевелит пальцами. Ощущая ткань простыни. Она, как ребенок, который познает мир. Слышит незнакомый голос. Это заставляет ее снова открыть глаза. Врач. Он что-то спрашивает. Приоткрывает пересохшие губы. Веки самовольно тяжелеют. Наконец, дали воды. Через соломинку. Боже, какое это счастье, подумает она. Чувствует свои ноги. Намного яснее видит и слышит. Вместе с сознанием всё яснее проявляется боль. И она всюду. По всему телу разливается горячей волной. Помимо боли память выстреливает моментами так предательски, исподтишка. Хочется вернуться назад в темноту. Лишь бы всего этого не было. Прошлое, настоящее перемешались в калейдоскопе боли, страха, страданий, унижений. Начинает стонать, закрывая глаза. И чем дальше приходит в себя, тем острее понимает, что лучше бы сдохла. Не важно на каком этапе. И сейчас она начинает биться в истерике. Невольно. Это делает ее истощенный организм. Защитная реакция. Успокоительные. Обезболивающие. И так по кругу. Она не может справиться с этим. Уже не понимая, где прошлое, где настоящее. Ей все видятся врагами. И тот подвал… Руки Сокольского на ее шее. Мерзкая ухмылка Астахова. Всё перемешалось. Разорвав всю душу в клочья. Пустота. Темнеет в глазах. Периодически проваливается в забытье. В ней сломалось всё. От внутреннего до физического. Она мало походила на себя привычную. Ее глаза обезумевшие, абсолютно дикие. Прозрачная кожа. Угловатые кости торчат. Темные, почти чёрные синяки под глазами, на руках от капельниц. Скрюченные пальцы. Взъерошенные волосы. Она не принадлежит себе, или кому-то ещё. Ее сознание, разум застряли там… в том пережитом ужасе. Как день сурка, она переживает все это вновь. Последствия травм, операции оказались такими незначительными, в сравнении с тем, что случилось с женской психикой. — Она представляет угрозу в первую очередь для себя. Сокольский непонимающе смотрит на врача. Он непомерно зол. Зол настолько, что машинально сжимает кулаки до хруста. — Вы предлагаете закрыть ее в дурку??? Взрывается он. — Это перевод в психиатрическое отделение. Вы же взрослый человек! Это вынужденная мера. Она нуждается в специализированном лечении и наблюдении. В конце концов, никакая это не «дурка»!!! То, что пережила она, ни один нормальный человек не вынесет!!! Но Вы поймите нельзя держать ее всю жизнь на транквилизаторах! Это не выход! Вы ведь желаете ей добра… и не хотите, чтобы однажды она вышагнула в окно… Ей нужно лечение. Для неё в первую очередь. Для ее безопасности. Она угроза. Для себя. И окружающих. — Я не позволю закрыть ее в психушку. Сухо отрезал разгневанный мужчина. Он смотрел через стекло в палату. Анна белая, как простыня, лежала на больничной койке. Запястья ее были пристегнуты ремнями, ровно, как и щиколотки. Она была обколота лекарствами. От одного этого зрелища мужчине становилось дурно. Он проваливался в тот день, когда увидел ее распятой. Это было невыносимо. Мила смогла найти выход. И уговорить Сокольского. Это было самым сложным. Это была реабилитационная клиника. Не для всех. Далеко не для всех. Поэтому и о ее существовании мало кто догадывался. Скрытая от посторонних глаз. На лоне природы далеко от цивилизации. Их встретили радушно. Но Александру было страшно так, что дух перехватывало. Их встретила приятная женщина в медицинском одеянии. Она уже знала всё, что нужно. Мужчине провели экскурсию. А также показали комнату, предназначенную для Анны. Его по-прежнему всё это не устраивало. Одна мысль о том, что нужно оставить возлюбленную здесь сводила его с ума. Но спорить с помощницей было бесполезным. И он молчал, задавливая свои эмоции, как можно глубже. Аню, накаченную всем, чем можно, завезли в комнату на кресле. Она смотрела в одну точку тупым, ничего не видящим взглядом. Выглядела, как душевнобольная, умалишенная. Женщина-врач внимательно изучала медицинскую карту. Он же тем временем присел на корточки и взял девушку за руки. Нежно убрал волосы от лица. И никакой реакции в ответ. Безжизненная кукла. Это было невыносимым для него. Некогда цветущая молодая девушка превратилась в овощ. Только по этой причине он доверился Миле. И сейчас уезжал обратно домой. Их предупредили сразу, что никаких встреч и свиданий не будет. Ему предложили набраться сил и терпения. Терапия этого заведения требовала таких жертв. Он понимал, что не увидит ее достаточно долго… и воображение рисовало ужаснейшие картинки, подкрепленные зарубежными фильмами. Он был готов платить любые деньги, отдать все, что имел, включая свою жизнь, лишь бы она вновь вернулась полноценной, психически-здоровой девушкой. В тот момент он не отдавал себе отчёт в том, насколько это будет долго и тяжело. Дни. Недели. Месяц. И так по кругу. По первости Александр бунтовал. Рвался туда. Стращал. Угрожал. Умолял. Но ответ Милы всегда был одинаков. Она не боялась Босса. И знала к нему подход. Где подкрутить, где сбавить или наоборот нагнетать. Тонкий душевный манипулятор. Она была искренне преданной мужчине, поэтому никогда не пользовалась этим во вред. Первое время было тяжелым. Потом появилось чувство смирения. Сокольский уговаривал себя, старался убедить, что это единственный выход. Где-то в самом потаенном уголке души он это и сам понимал, но никак не хотел признать. Без нее не было смысла ни в чем. Жизнь замерла, хотя и текла размеренно своим чередом. Он не смог пересилить себя и вернуться в их квартиру. Жил в другой. Его часто накрывало. Каждый день. Особенно в одиночестве. Память убивала его медленно. Моменты их жизни. Ее улыбка или смех. То, как она варила кофе. Или ее мирный сон. Ещё не проснувшаяся провожала его в прихожей. Он помнил ее губы. Ее прикосновения на его коже были живы до сих пор. Он закрывал глаза, ощущая, как громадный ком отчаяния подкатывает к горлу. Это была их жизнь. Она полностью состояла из таких невесомых, ничего не значащих моментов. Это было их счастье. Такое тихое, такое тёплое. Невыносимо уютное счастье. Для двоих. Жгучий стыд. Такой никчемно запоздалый. За гнев, за несдержанность, за недоверие и ревность. И за ту боль, которую он заставил ее испытать. Он ненавидел себя. Проклинал за невозможность ценить настоящее. Теперь он готов был вырвать сердце из груди, оборвать свои крылья, отдав всё ей. Ей одной. Лишь бы она жила. Это было так странно… он никогда прежде не понимал, не сознавал сколь сильное чувство испытывает. Она питала его, как вода землю. Была его источником сил. Его персональным философским камнем. Астахов тоже много думал об этом. Но в своём ключе. Когда становилось совсем тошно, он напивался в одиночестве, чтобы никто не видел его. У него была своя правда. Он считал себя единственно правым. Хотя и жалел, что все зашло так далеко. Его воспоминания были иного сорта. Он был убежден в том, что Сокольский изначально разрушил всё. И виноватым в трагедии он искренне считал именно его. Он удивительным образом отгородился от своих поступков. Так словно их не было. В этом ему не было равных. Они встречались по работе, на каких-то встречах, мероприятиях. Меж ними исчезла та открытая, непримиримая, беспринципная война. Они вели себя, как подобает «нормальным», уравновешенным, деловым людям. Здоровались. Общались. Хотя оба избегали зрительного контакта и уж совершенно не хотели остаться один на один друг с другом. Соблюдали дистанцию. Оставив прошлое в прошлом. Их связывало только ожидание. Оба ждали. Терпеливо. Зима была холодной и долгой. За ней пришла весна. Грязная, промозглая и до невозможности затяжная. Даже природа издевалась. Чудила. Дурила. Сокольский… Астахов… С каждым днём всё больше теряли последние надежды на happy end. Прошлое, настоящее: все казалось сном. И не было будущего. Даже намека. Мила держала связь с клиникой. Единолично. Хотя и ее особо не посвящали во все подробности лечения, терапии. Она лишь слышала о том, что состояние удовлетворительное. И не более того. В медицинских терминах и препаратах мало кто разбирался, поэтому эти подробности были лишними и никому не нужными. В тот день, когда всё изменилось… Женщина заметалась. Она не знала, как поступить. Хотя часто прокручивала эти мысли у себя в голове. Но теперь, когда это случилось, оказалась совершенно не готова. С огромным трудом, но приняла решение. Как она считала единственно верное. Набрала номер, убеждаясь, что никто ее не может слышать. — Захар Петрович… Доброго Вам вечера. Я думаю, что для Вас не секрет, что я держу связь с клиникой. Мне сегодня позвонили. Громов полностью обратился в слух, забыв, как дышать и говорить.