– Теперь пробежка! – и он побежал с ней по улице. Две бабки, вышедшие в такую рань проводить своих коз на лужок, прервали разговор и уставились на эту картину. – Доброе утро, Антонина Семеновна и Клавдия Ильинишна! – прокричал Гюнтер, пробегая мимо. – Вы сегодня очаровательны! – Здравствуйте… – кивнула Аня, поднимая голову. – Эй, там, внизу, потише! Трясет вообще-то! Спать неудобно… Сделав круг почета, он вернулся обратно. – Я бы прокатил тебя на велосипеде, но, боюсь, когда ты свалишься мне под колеса и я по тебе проеду, ты даже не заметишь. Ладно, побудь хоть утяжелителем… Он брякнулся на траву и стал отжиматься. Аня уютненько улеглась у него на спине. – Вот это другое дело, – пробубнила она, – еще бы одеялко… Переложив Аню на лавочку, Гюнтер принес из бани два ведра холодной воды и вылил одно из них себе на голову. Вода хлынула с макушки до пяток. Аня открыла глаза, содрогнулась и отвернулась. – Смотреть холодно… Ну всё, товарищ… партия, бодрящая зарядка закончена, можно идти спать дальше? Он посмотрел на Аню. – М-да, бесполезняк полнейший… – Ну наконец-то ты это понял, – оживилась Аня и встала, чтобы идти домой. – Секундочку, товарищ олимпиец… – Гюнтер взял второе ведро и вдруг вылил воду из него ей на голову. Аня, глубоко вдохнув воздух, резко проснулась от холода и неожиданности. Сон как рукой сняло. Ледяная вода стекала с нее потоками. Она яростно взглянула на Гюнтера и не спеша подняла ведро… – О-ёй… – сказал Гюнтер. Кажется, партия немного переборщила… За это она будет пристукнута ведром… – и он драпанул от нее на улицу. Аня побежала за ним, размахивая ведром… Раскопки были продолжены. Сегодня решили копать под сенями. Только войдя в дом, Аня спиной почувствовала, что что-то изменилось. Она не знала, что именно, но что-то, не бросающееся в глаза, было не так, как вчера, будто стояло не на своих местах. – Здесь кто-то был! – сказала она. – Да брось, ключ есть только у тебя. Даже если бы кто-то и залез в окно – зачем? Здесь брать нечего. – Не знаю… но что-то изменилось… – Ане стало немного не по себе. Она села среди пустой комнаты на «табуретку висельника» и стала присматриваться. Гюнтер зашел в чуланчик. – Не иначе как домовой, – донесся оттуда его голос. – Обиделся, что мы пришли в его владения. Говорят, если при переезде хозяева не пригласили его с собой в новый дом или бросили старый дом без присмотра, то домовой сильно обижается и становится злым… – Тон его стал зловещим, как в детских ужастиках. Аня слушала, затаив дыхание. – Злым бабайкой! Из брошенного дома по ночам слышны детский смех и плач, и даже сам по себе включается и выключается свет. – Он зловеще замолчал. И вдруг резко выскочил из чулана: – Бу!! Аня вскрикнула от неожиданности и чуть не грохнулась с табуретки. – Дурак! – она сняла с ноги эспадрилью и запустила ею в Гюнтера. Он засмеялся и пошел вскрывать пол в сенях. Аня надела тапку и заняла свое дежурное место в уголочке. Стало тихо, только слышно было, как Гюнтер гремит инструментами. «И всё же что-то изменилось…Сегодня пойдем к бабе Марусе – подумала Аня. Может, она прольет свет на нашу историю. – Она вспомнила о вчерашнем дяде Паше и улыбнулась: «Ванечка…» Мы всегда остаемся детьми для тех, кто нас растил. «Ванечка…» С ним так легко общаться. Постоянно забываешь про пресловутую субординацию. С ним хочется быть самой собой. И странно, но хочется ему нравиться… Ее размышления, словно в ответ, прервал голос Гюнтера из быстро образовавшейся ямы: – Ну хоть бы спела что-нибудь, Брунгильда! А то тошно в такой тишине. Музыки нет… – Все для тебя, мой рыцарь! – обрадовалась Аня и запела: – Жил в одном замке король, ло-ло! Славный богатый король, ло-ло!.. Когда песня закончилась, Аня на секунду задумалась: – Что б тебе еще спеть? – она вспомнила компанию, которую они подвозили до Починок, и завопила: – Знаю! Есть одна душевная песня! Коровка на лугу, на лугу, на лугу-у-у! Гюнтер подхватил, и они заблажили дурными голосами вместе: – Мычала на луну, на луну, на луну-у-у!.. – Кто такая эта баба Маруся? – спросила Аня, когда они вечером ехали в гости. – Это мама дяди Паши, – пояснил Гюнтер. – Она уже совсем старенькая, давно не выходит из дома. Комната бабы Маруси дышала старостью. Вроде бы и ремонт недавно был сделан, а всё равно сразу видно, что человек здесь живет сильно пожилой. Может, ее выдают плетеные половики на полу или несколько старинных икон в углу, или советские свадебные фотографии в одной большой самодельной раме на стене. А может, это бабы Марусины грустные мысли и груз прожитых лет витали в воздухе… Баба Маруся в черном платке, в темном ситцевом платье и коричневых чулках уже ждала их на своем любимом стуле. Аня с Гюнтером присели на диванчик. – Да, я знала Анну Матвеевну… И про Дмитрия слышала… И про внучку тоже… – Аня обрадовалась и воодушевилась этими словами, а баба Маруся продолжала. – Анна Матвеевна всю жизнь молчала и никому не рассказывала о своем брате. Его будто не существовало. До 90-х годов болтать было нельзя, болтать было опасно! Но как-то раз она мне рассказала, открыла душу незадолго до смерти… Аня слушала ее рассказ как сказку. Мозг отказывался верить, что это история про реальных людей, реальная история про ее семью! У отца Дмитрия и Анны было 9 человек детей – 6 сыновей и 3 дочери. Все они жили крепкой и дружной крестьянской семьей под одной крышей, хотя двое сыновей на тот момент уже были женаты и имели собственных детей. Все строго слушались батюшку и матушку, поэтому хозяйки на кухне никогда не ссорились, а братья ничего не делили спорами. Это была работящая семья – отец и сыновья уходили в поле с первыми лучами солнца и возвращались ночью. Кровью и потом добывали они свой хлеб насущный. Зато их семьи нужды не знали – зимой тепло одеты-обуты, во дворе стояли несколько коров и лошадей, а в каше всегда было масло. Дом – полная чаша. Но в 1927 году в Ильинском началась коллективизация. Новые власти решили, что под крышей одного дома не может быть больше одной коровы и не должно быть лошадей, а большой дом их очень подходит для нужд строящегося колхоза. У них отняли всё. Выгнали из собственного дома, а взамен дали крохотную дырявую избушку. – Скажите спасибо, что легко отделались! – говорил председатель. А соседи роптали: у работящих всё забрали, сделали нищими, а бездельникам отдали… Все лошади зимой напрасно издохнут… Дмитрию на тот момент было 17 лет, младше него были еще три сестренки и двое братишек. Старшие братья стали разъезжаться, прихватывая с собой младших. Дети пошли по рукам. В избушке остались только мать с отцом и три младшие дочери. Дмитрий на новую власть сильно осерчал. Он отказался работать на колхоз, а чтобы не посадили, аргументировал свой отказ откреплением в другой колхоз, в Саратове. И действительно уехал в Саратов. Вот только ни в какой колхоз там он, разумеется, не пошел, а занялся торговлей. Как говорят сегодня, «открыл свое дело». Дела у него, видимо, пошли в гору, потому что вскоре он начал тайно присылать деньги родителям. Наличие денег афишировать было нельзя – за это могли и расстрелять, причем и отправителя, и получателя, и доставщика – поэтому деньги вкладывались в рыбу, зерно или в другие продукты. Сам он из толпы не выделялся, ел хлеб и кашу, носил пролетарские штаны и жил в общаге. Но потом заболела и умерла мать. На руках у отца остались три дочери и разбитое корыто… Дмитрий прислал отцу письмо, в котором звал его с сестрами в Саратов – работать на новом заводе. В колхозе денег не платили, люди годами работали «за палочки», то есть за отметки о трудоднях в журнале. А в городе деньги, пусть мало, но были. Собрав свой незамысловатый скарб и дочерей, отец поехал в Саратов. Но черная полоса не заканчивалась: по дороге, в поезде, среди всеобщей нищеты и антисанитарии, отец и самая младшая дочка заразились холерой. Любимая малышка умерла в страшных мучениях на руках больного отца, не доехав до Саратова… Отец же передал оставшихся от семьи двоих дочек из рук в руки Дмитрию, схоронил умершую дочь и умер сам. Так у Дмитрия на руках остались сестренки 8 и 4 лет – Нюся и Лиза. Он устроил Нюсю, а потом и Лизу в школу, одевал и обувал, кормил и лечил, заменял и мать, и отца, и при этом упорно работал. Свою семью он не создал. Так они прожили несколько лет. Нюся уже заканчивала 6-й класс – последний по тем временам год обучения. Дела торговые у Дмитрия процветали. Чем и как он торговал – никто уж не скажет, но удача не приходит одна. Она всегда приводит с собой завистников… Однажды Дмитрий прибежал с работы раньше обычного и, ничего не объяснив, стал быстро скидывать вещи сестренок в узлы и чемоданы. Всё, что поняла Нюся – это то, что его о чем-то предупредили… Он посадил их на первый же поезд, наказал никуда не выходить из вагона ни в коем случае, в последний раз помахал им рукой и ушел… Больше Нюся его никогда не видела. Ему было 27… Видимо, по дороге с вокзала он успел дать телеграмму на родину, братьям, потому что на родной станции Ужовке их уже встречали на телеге. Спустя месяц братья получили письмо без подписи, написанное женской рукой. В нем сообщалось о том, что Дмитрия ждать больше не нужно – в тот же вечер, как он отправил сестер домой, за ним пришли и забрали… Никаких вестей от брата больше никогда не было. Вернуться на родину не было его судьбой. Это был 37-й год, и если ему каким-то чудом удалось тогда выжить, то вероятнее всего, он, как заключенный, попал в 41-м году в штрафбат, из которого живыми не возвращались… Баба Маруся замолчала. Аня сидела молча, осмысляя услышанное. Сердце ее сжималось от жалости к Дмитрию, к его отцу и матери, к сестрам и ко всем, кому выпало жить в те времена. – Я любила твою прабабку… – заговорила вновь баба Маруся. – Хорошая была женщина. Она была мне как старшая сестра. Всегда заступалась за меня… Павел ведь родился без отца – были послевоенные годы и мужей на всех не хватало… У многих мужчин дети были от нескольких женщин. И вся деревня знала, где чей ребенок. Когда родился Павел, был скандал, и только твоей прабабке я обязана тем, что меня не выгнали из колхоза – а это было бы смертеподобно по тем временам. Она рано умерла. Я ходила к ней, когда она болела. Умирая, она в больном бреду всё говорила старшей дочери, Шуре, про свою внучку Анну. А Шуре самой тогда было года 23, наверное, или меньше… А Анны никакой никогда не было. Нюся ее выдумала в бреду. Видимо, ей так хотелось иметь внучек, и чтобы одну из них назвали в честь нее. Имя, говорит, счастливое. Но Шура осталась старой девой. Не знаю, почему же она не родила ребенка без мужа. Я уверена, Анна Матвеевна ее бы не осудила. Но она жизнь прожила в одиночестве. Так и умерла одна, на полу старого дома, у порога, где ее и нашли… И я бы так прожила, если б не мой Пашенька… – она помолчала. – А у меня есть фотокарточка твоей прабабки. Сейчас найду. – Она медленно поднялась, достала из шкафа старый-престарый советский альбом и стала перебирать «фотокарточки». – Вот. Это Анна Матвеевна. А это ее дочь, Шура. На фотографии были несколько человек и среди них смеющаяся женщина в платке с медальончиком на шее, а рядом красивая хохочущая девчонка лет семнадцати. – Какая красивая… Грустно. А знаете, мечту бабы Нюси иметь внучку Анну осуществила ее младшая дочь, моя бабушка. Она дала мне это имя. – Береги его. Оно приносит счастье… Домой ехали молча. Ане не хотелось говорить, и Гюнтер понимал ее настроение. «Как я могла не знать всего этого раньше? – Ане почему- то стало стыдно перед давно умершими предками за то, что она проявляла к ним абсолютное неуважение, отмахиваясь от них, как от навязчивых мух. – Мне было даже не интересно, кто они и как они жили. Я ничего не знала о них. А ведь это их кровь течет в моих венах…» В последнее время – с тех пор, как она связалась с этим домом – наступление темноты гарантировало Ане приход страхов. Поэтому она с тоской смотрела, как за окном становится всё темнее и темнее… Ей хотелось поговорить об этом. – А ты не боишься темноты? – спросила она Гюнтера. – Нет. Это бессмысленный страх. Темнота – это тот же день, только с выключенным светом. – А мертвецов? – Нет. Чего их бояться-то? Они уже не причинят вреда… А ты боишься, что ли? – Ну не то что боюсь, но просто как-то не по себе… – соврала Аня. Гюнтер внимательно посмотрел на нее. – Понятно… Страх нужен человеку, чтобы защитить его, предостеречь от чего-то, чтобы человек вовремя предпринял меры по своему спасению или просто сделал выводы на будущее. Страх – это наш хранитель. Надо принимать и уважать его. Если же страх ни от чего не защищает, то он бессмыслен и не должен иметь места в твоей жизни.