Врач скорой оказался немолодым мужчиной с уставшим высохшим лицом и потухшим равнодушным взглядом. Немного хамовато спросил, что у них случилось, что потребовалась скорая. В ответ на сбивчивые объяснения Юли он глянул на нее немного насмешливо и раздраженно. – Это аллергическая реакция, – сказал он, – что-то не то съели. Дайте полтаблетки супрастина, и все пройдет. Зачем вам в больницу? Глупости говорите. – Аллергическая реакция привела к таким отекам? – Наверняка это аллергия, – встала на сторону врача Людмила Петровна, – в школе ест всякую дрянь: чипсы, шоколадки! – Катя уже две недели как в рот не брала ничего вредного! – Юля повысила голос, теряя терпение. – Мать, успокойтесь, – посмотрел на нее сердито врач, – незачем кричать. Если хотите, конечно, то собирайтесь, отвезем вас в детскую больницу. Там вам подтвердят мои слова и домой отпустят. Раз вы мне не верите. Только к чему вам это? Юля глянула на него теперь уже совсем неприветливо и кинулась в детскую собирать вещи Кати. Людмила Петровна без слов побежала в кухню, чтобы собрать кружки и ложки, чай и немного печенья. – Тапочки не забудь, – крикнула она дочери. Катя, увидев, как все засуетились, взяла в руки портфель и сложила в него пару кукол и планшет. Она не представляла теперь, что можно было вот так просто расстаться с цивилизацией и поехать в больницу, где не будет интернета и мультиков. Уже через пятнадцать минут они сидели в машине скорой помощи, которая везла их по унылому медгородку, состоявшему из множества старых зданий с пятнистыми осыпавшимися фасадами и невероятно грязными, словно плачущими от тоски окнами. В приемном покое Юля и Катя уныло сидели на кушетке, ожидая врача. Вечер воскресенья, дежурило мало людей. Минут через тридцать Катя достала планшет, и они с мамой стали смотреть мультики. Юля старалась видеть и понимать их сюжет, но у нее в глазах все плыло. Еще через полчаса пришел немногословный пожилой мужчина с бородкой и сердитым видом. Осмотрел Катю, померил давление, проверил рот, уши, послушал легкие. Убедившись, что она не болеет ОРВИ, спросил, зачем ее привезли. Юля стала сбивчиво рассказывать ему про набор веса, отеки, жажду. Врач смотрел на нее со снисходительной ухмылкой, словно говорящей, что он каждый день по тридцать таких паникующих мамочек встречает вот уже много лет. Такие мамы вызывают скорую, чуть только ребенок чихнет или зевнет, а потому доктора уже ничем не удивить. Юля почувствовала себя невероятно глупо, и ей даже подумалось, что сейчас их отправят домой, выписав только Новопассит для нее самой, однако врач не отказал в госпитализации. Он дал ей на подпись документы, которые она даже не прочла, и ушел. Когда он был в дверях, Юля дрожащим голосом, так несмело, словно на уроке в школе, спросила: – Доктор, это аллергия, да? Но врач ничего не ответил, словно это не мать его спросила, а назойливый ребенок. В этот вечер Катю больше никто не смотрел. Ее положили в палату, в отделение нефрологии, а Юлю отправили домой, потому что дети после восьми лет лежали без родителей. Шокированная этим обстоятельством, женщина так растерялась, что не смогла ничего толкового сказать медсестрам, выпроваживающим ее из отделения в грубоватой советской манере. Она не могла понять, как восьмилетний ребенок мог остаться один без присмотра. Еще она не могла понять, зачем Катю положили в больницу в воскресенье вечером, если все равно ни одного анализа не взяли, так как был выходной. С таким же успехом они могли приехать утром в понедельник. Она тоскливо побрела по улице в поисках автобусной остановки. Черная грусть поднималась внутри, крутя живот, мучая Юлю тошнотой. Она моментально распознала этот яд внутри – то была ненависть к себе как к матери, проглядевшей собственного ребенка. Катя давно чем-то болела, а что она все это время делала? Тратила себя в пошлых хлопотах за взрослую женщину, за работу, которая и без нее простоит. Ссорилась с Антоном, переживала, как девчонка, из-за его грубых слов. Все это вместе казалось столь пустым в сравнении с тем громадным, что она оставила позади, в больнице, и она корила себя, корила, что не заметила, пропустила, довела до того момента, когда, быть может, слишком поздно. Только мать так умеет винить себя во всем, что случается с ее ребенком! В вещах, на которые она при всем желании не смогла бы повлиять. Но кого-то винить было нужно. А кто отвечал за ребенка? Юля шла вдоль долгой улицы, не замечая, как темно было вокруг, и не помня, что ей нужно бояться, как это заведено в провинциальных городах, что на нее нападут, что отнимут сумку. Медленно к ней пришло насмешливое осознание того, что и корить-то себя было поздно, и что это ровным счетом ничего не могло изменить. Значит, она бичевала себя, чтобы очистить совесть, чтобы доказать себе, что все-таки она хорошая мать. Красовалась перед собой, когда ее дочь была в серьезной опасности. А в глубине души ей, быть может, было все равно. Ведь это Катя была там, в больнице, а не она, не Юля. Это Катя лежит в палате с другими детьми и мамами, дышит неприятным запахом больницы и смотрит на облупленные стены. Это ее будут кормить пустой, вываренной до безвкусия едой. А Юля вернется домой в уютную постель и утром будет пить свежесваренный кофе, как будто ничего не случилось. Нет! Если бы ей было все равно, то откуда эта пропасть внутри, эта отупляющая боль, это желание хлестать себя и ненавидеть себя? Нет, можно было врать про себя что угодно, но ей не было все равно. А затем вдруг, словно из ниоткуда, поднялась в ней положительная энергия жизни, жажда жить и побеждать, несмотря ни на что, настроение ее переменилось на боевое, и Юля стала говорить себе, что все ложь. Она только накрутила себя, а ее дочь здорова, и все это ошибка. Ее зря положили в больницу. Катя всегда была здоровым ребенком, Юля никогда не знала с ней проблем. За все восемь лет она болела только простудными заболеваниями. Значит, и сейчас с ней все в порядке. По-другому быть не могло. Но даже это настроение она приняла с некоторой опаской, боясь, что любая мысль второй, слабой, безвольной части ее души спугнет его. Так она и шла до дома, не понимая, чего ждать от завтрашнего дня, да мучаясь вопросом, будет ли завтра лучше, чем вчера. Глава третья Но завтра было не лучше, чем вчера, совсем не лучше, во многих смыслах этого слова. Алина встретила мужа и детей в воскресенье вечером с кислой миной. Ей хотелось, разумеется, сдерживать себя, но у нее не так хорошо получалось. Она ворчала и придиралась что к детям, что к мужу, и все кончилось тем, что обычно уравновешенный Константин огрызнулся: – Что ты злобствуешь? Плохо отдохнула от семейной жизни за выходные? Поехала бы с нами, позанималась бы детьми со мной. – Да уж знаю я, как ты занимаешься! – ответила она, немного взвизгнув. Ей самой стал неприятен ее голос, и она невольно поморщилась. – Получше некоторых! Алине сразу подумалось, что она вся противна Косте, раз он мечтал о другой женщине и, хуже всего, нашел ее, а после таких выпадов тем более. Алина впервые чувствовала себя неуверенной в своей красоте и женственности. Именно поэтому она ощутила просто физическую потребность в поддержке консультанта и в ее профессиональных советах. Лишь только детектив отчитается, она сразу снимет деньги и отвезет своей новой многообещающей наставнице. На следующий день так и случилось. Получив фотографии, адреса, контакты, Алина сразу позвонила консультанту, а затем поехала на встречу. Дети в это время уже были в садике и школе, и она могла полностью заниматься своим новым делом. В какой-то момент, общаясь с миниатюрной, невероятно приятной Дарьей, Алина поймала себя на мысли, что она отстранилась от случившегося и витает где-то высоко в облаках. Происходящее отталкивало своим неправдоподобием: эти вульгарные тошнотворные трусы, намеренно намотанные на батарею, эти фантастические снимки, где Константин обнимает молоденькую тощую девчонку. На фотографиях она так приторно улыбалась и совсем не умела скрыть глупости в своем пустом взгляде. И самое отвратительное фото из всех, на которое Алина просто не могла смотреть, – где он целует ее. Могло ли все это быть явью? А если было, то что она упустила? Она, человек, у которого было много свободного времени и совершенно отсутствовала необходимость думать о финансах и последствиях своих трат? Ходила в тренажерный зал, занималась фитнесом, посещала регулярно салоны, всегда ухоженная, накрашенная, с маникюром, педикюром. Дома порядок, ведь домработница приходила регулярно. Даже вкусные блюда та готовила ей за отдельную плату, поскольку Алина уже давно забыла, как готовить, и главное, как готовить хорошо. С Костей они почти никогда не ссорились, потому что из их отношений был целиком изъят быт. Так за чем же стояло дело? Она что-то упустила, мысль пронзила ее так внезапно, что у нее пошла гусиная кожа на руках и остановилось дыхание. И это было не просто что-то, а, быть может, самое значимое из всего, что было в отношениях между мужчиной и женщиной. – Значит, вы окончательно решили, что будете сохранять семью? – спросила Дарья. – А у меня точно получится? – замявшись, сказала Алина. – Разумеется! – горячо заявила консультант. – Все в ваших руках. Как решите, так и будет. Алина вновь взглянула на слащавое юное лицо разлучницы на фотографии, теперь казавшееся ей не просто глупым, а даже дебилоидным. Ее захлестнул новый наплыв ненависти. «Ну уж нет! Не будет по-твоему, мерзавка!» – пронеслось в голове. – Да, решила, – твердо ответила она. – Вы уже подумали насчет стратегии? – спросила Дарья. Все выходные Алина только и думала о стратегии, предчувствуя, что детектив ничего хорошего ей не сообщит. Выбор был мучительным: с одной стороны, ей хотелось наказать Костю за измену, выгнать его из дома, добиться, чтобы он умолял о прощении. Но, с другой стороны, мысль о том, что он уйдет из дома к другой, что поначалу будет счастлив с ней, пока они с Дарьей не разрушат их идиллию, – эта мысль не давала ей покоя. Да и что будет с ее финансами все это время? Если он не сразу начнет платить алименты? Если придется идти в суд? На что она будет жить первое время? От одной идеи экономить на всем и зависеть от милости мужа у Алины темнело перед глазами. – Я думаю, стратегия номер три, – послышался ее хриплый голос, – тихая война. Пусть он ни о чем не догадывается, как и она. – Хорошо, тогда быстро пробежимся по плану на эту неделю, – затараторила Дарья, натура, по всей видимости, увлеченная и даже влюбленная в свою работу. – Помните, инициатива в этом деле наказуема! Сдерживаем эмоции, весь негатив, все недовольство, всю злость смываем в ванной по многу раз – умываемся холодной водой. Выходим из ванны, будто ничего не было. Константин не должен ничего заподозрить. Если вы ему расскажете, что все знаете, нам потребуется значительно больше времени, чтобы он вернулся. Алина слушала консультанта, все больше убеждаясь, что та была помешанной на теме чужих мужей. Алина просто не могла вместить в себя такой объем информации. Она даже зевнула в какой-то момент. Но в конце пламенной речи Дарья внезапно остановилась и попросила ее повторить основные действия клиентки в течение первой недели. Она неодобрительно покачала головой, выслушав сбивчивый пересказ Алины. Тогда Дарья выдала ей напечатанный конспект с кратким списком действий. В тот момент обманутая жена поняла, что она попала в цепкую хватку профессионала и ей самой придется подстроиться и играть свою роль как можно лучше. Все утро Юля ждала сообщения от Кати, та обещала написать, лишь только что-то будет ясно. И если вчера мать думала о том, что будет с наслаждением пить свежесваренный кофе, когда Катя ест рис или манку на воде, потому что не сможет отказать себе в последней радости перед рабочим днем, то она ошиблась. Не было радости. Не было удовольствия. Она вливала в себя горячий напиток как топливо, которое нужно, видимо, только для того, чтобы она могла двигаться и не падать от усталости, чтобы выполнять свой материнский долг. Она с удивлением смотрела и на стены вокруг, и на свою одежду – все вдруг стало бесцветным. Еда и кофе лишились запаха и вкуса. Вот только то, что непременно нужно было заглушить – звуки собственных мыслей, терзающих и надоедливых, – наоборот, усилилось. Эти мысли оглушали, они раздражали так, что временами ей хотелось реветь на всю квартиру страшным нечеловеческим рыком, который прервет этот гомон хотя бы ненадолго. В офисе Юля ерзала на стуле, пальцы, стучащие по клавиатуре, сильно покалывало. Ей страстно хотелось, чтобы время пролетело и ожидание закончилось, и она все поглядывала в Яндексе на статьи об отеках, но ничего дельного узнать из них не могла. Статьи все были написаны копирайтерами, не имевшими медицинского образования, содравшими абзацы у других таких же горемык-«журналистов», с ошибками и провалами в логике. Как нестерпимо было ожидание, когда ей нужно было, непременно нужно было, чтобы прямо сейчас наступил вечер, чтобы пришла определенность, чтобы кончилось неведение. Новый коллега Алексей, который теперь сидел подле нее, участливо спросил: – У тебя все в порядке? Выглядишь прямо расстроенной такой. Юля не нашла что сказать, лишь пожала плечами. В 8 утра от Кати пришло сообщение в Ватсап: – Сдала анализ мочи. Взяли кровь из вены и из пальца. – Хорошо, напиши, как только еще что-то сделают или скажут. – Ок. Чуть позже Катя отписалась, что сделали УЗИ, рентген грудной клетки, кардиограмму. В двенадцать часов пришло следующее сообщение: – Мама, приходила врач, сказала, что ты можешь приехать к ней до 4 часов дня, ей нужно с тобой поговорить. Ну наконец-то! Врач сама хочет все рассказать, а то Юле уже начало казаться, что в больницах не принято вводить родителей в курс дела. Она пошла к своему руководителю отпрашиваться на длительный обед. – На собеседование, что ли, поедешь? – прозвучала язвительная шутка одной из коллег, за которой последовал всеобщий глуповатый смех. Юля поморщилась, таким образом сдерживая слезы, мгновенно выступившие на глаза. Самый первый раз, когда тебе наступают на больную мозоль, – самый неожиданный и едкий, потому что ты еще не готов, потому что ты еще не понял, что с этого момента так и будет: ты будешь страдать, а кто-то будет глумиться. Просто потому что не знает, не чувствует, не хочет знать. Женщина еще не догадывалась, как быстро она привыкнет к чужим пяткам на своей больной мозоли и как быстро перестанет их замечать. Но в этот момент Юля глянула на коллег каким-то побитым взглядом. А затем быстро накинула пальто и побежала на парковку около офиса, к своей машине. Перед глазами всю дорогу стояли какие-то красные пятна, которые стали еще ярче, когда она приехала в больницу. В отделении она увидела Катю, та выглядела хуже – веки еще больше отекли, закрывая глаза почти полностью. Казалось, еще чуть-чуть, и она не сможет ничего видеть. Она была совсем на себя не похожа. Обняв ее, Юля попросила ее вернуться в палату, а сама пошла к доктору. Обшарпанные стены вокруг, маленькие палаты, в которые, тем не менее, каким-то хитрым образом умудрялись поставить по пять-шесть коек, старые окна из усохшего дерева, какие-то тряпки вместо штор, будто это была не детская больница, а место отбывания наказания для нее и для дочери. Сиротливые наклейки из «Ну, погоди!» в конце холла никак не сглаживали общее впечатление. Врач оказалась пожилой маленькой толстенькой женщиной со стрижкой каре, крашенной в ярко-каштановый цвет. Лицо ее выглядело суровым, словно Юле предстоял выговор за что-то. Лишь через несколько минут общения стало ясно, что врач, Надежда Максимовна, сама по себе была не очень любезной женщиной. – Сегодня с утра вы сдали анализ мочи, биохимию крови и общий анализ крови, – говорила она, – анализы пришли плохие. В моче белок 8 граммов на литр. – А должно быть сколько? – перебила ее Юля. – Не должно быть нисколько! – ответила, немного повышая тон, врач, недовольная, что ее прервали. Она поразилась бестолковости матери и не скрывала этого. – Биохимия крови тоже плохая, альбумин 11 при норме от 35 г/л. Мочевина повышена, холестерин, бета-липопротеиды повышены. АЛТ, АСТ тоже. УЗИ почек и брюшной полости показало, что размеры обеих почек увеличены, в брюшной полости также присутствует жидкость, это значит, отек распространяется на брюшную полость. Из-за снижения уровня белка в крови в сосудах снижается онкотическое давление, что приводит к перемещению жидкости в ткани, таким образом организм отекает.