Голос Императора. Он прокатился по комнате, как раскат грома. Свечи потухли. Я почувствовала его силу – неосязаемую, но бьющую не хуже кулака. Она оглушала, как удар мечом плашмя по шлему. Всякий слабовольный человек сломился бы от такого натиска, а сильного он заставил бы пошатнуться. Маркграф Моргарда остался стоять как ни в чем не бывало. – Не растрачивайте на меня свои фокусы, Правосудие. Я безо всяких колебаний готов это признать, – невозмутимо сказал он. Что-то пошло не так. Вонвальт – воплощение самообладания – заметно растерялся. Голос Императора действовал не всегда, но у нас не было причин думать, что маркграф сможет выстоять против него. Лишь те, кто прошел подготовку в Ордене магистратов, были на это способны. – Мне дать вам время собраться с мыслями, Правосудие? – спросил Вестенхольц. – Вы, кажется, чем-то потрясены. – На каком основании вы сожгли деревню? – требовательно спросил Вонвальт. – На основании моего собственного приказа, разумеется. Рилл – деревня, находящаяся в границах моей вотчины. Ее жители – мои вилланы[3], сэр Отмар – мой вассал. Был им, – прибавил маркграф. Рука Вонвальта сжалась в кулак. – Вы не отрицаете, что действовали наперекор моему решению? Маркграф пожал плечами. – Мне показалось, Правосудие, что вы несколько ошиблись, вынося его. Патре Бартоломью Клавер любезно сообщил мне о вашем промахе. Не переживайте, Правосудие, даже членам Ордена магистратов свойственно ошибаться. – Вы вышли слишком далеко за пределы своих полномочий, – рявкнул Вонвальт. – Пойти наперекор решению Правосудия – значит пойти на измену. Объяснитесь немедленно, пока я не обвинил вас в ней здесь и сейчас! Вестенхольц усмехнулся. – Вы слишком давно не были в Сове, сэр Конрад. Ваша власть может оказаться не столь незыблемой, как вам кажется. Вонвальт отнесся к словам маркграфа с завидным спокойствием, но на меня они произвели глубочайший эффект. То, что сказал Вестенхольц, наверняка было правдой, особенно в свете письма Правосудия Августы. Вонвальт не был в Сове по меньшей мере два года. Его единственной связью с Орденом магистратов были секретари, приносившие ему жалованье и переправлявшие его книги учета в Библиотеку Закона для сверки. А для сердца Империи два года были целой эпохой. Она успевала поглотить целые провинции и за меньшее время. – Вы бредите, – резко сказал Вонвальт. – И что же, интересно, вам сказал Клавер? Будьте так добры, объясните мне, в чем заключалась моя «ошибка», на которую он столь любезно вам указал? – В том, что вы отпустили признанных еретиков, лишь оштрафовав их. Закон ясен: те, кто практикует драэдические ритуалы, должны быть сожжены. – Они не были признанными еретиками. Я не выдвигал никаких обвинений. Я не был связан законами канонического права и разобрался с тем нарушением надлежащим образом. – Вонвальт гневно фыркнул. – Моргард слывет жестоким местом, но я никогда не слышал, чтобы им правили глупцы. Скажите мне, что в безумных россказнях этого выскочки Клавера заставило вас послушаться его? Я и не догадывался, что могущественнейший маркграф севера готов отправлять войска на сожжение собственных деревень, основываясь на кривотолках набожного мальчишки! На этот раз его слова задели маркграфа. Вестенхольц, охваченный внезапным гневом, выпрямился. – Какая дерзость перед лицом тех, кто выше вас! Тот, чей отец принял Высшую Марку, смеет читать нотации маркграфу Империи! Вы осмеливаетесь приходить сюда, оспаривать мои действия и угрожать мне судебным обвинением? Да мне стоит высечь вас! Убирайтесь из Моргарда и возвращайтесь в Сову, к своим немощным хозяевам! Там вы увидите, как сильно изменился мир – уж попомните мои слова. Империи больше не нужны ваши одряхлевшие отшельники! Воцарилась мертвая тишина. Все это время я пятилась и уже оказалась почти у самой двери. Чин мой был столь низким, что маркграф, наверное, даже и не заметил моего присутствия. Я порадовалась тому, что этот замок был действующим и у гостей отбирали оружие при входе. Иначе Вонвальт наверняка попытался бы убить маркграфа. И, вероятно, даже преуспел бы в этом. Пусть сэр Конрад и предпочитал мечу книги, в юности он был солдатом, и в одном Вестенхольц не ошибался: Вонвальт слыл искусным фехтовальщиком, и его слава нередко шла впереди него. Я часто видела, как он поддерживал свое мастерство, тренируясь с Брессинджером. В такие моменты, даже при моих скудных представлениях о баталиях, я не хотела бы оказаться в рядах ополченцев на пути стального вихря в руке Вонвальта. – Этот вопрос еще не закрыт, – сказал Вонвальт. – О, а по-моему, он вполне исчерпан, – возразил маркграф, однако Вонвальт уже резко развернулся и вышел вон. Потрясенная, я последовала за ним. Когда мы отошли достаточно далеко от покоев Вестенхольца, я спросила: – Что вы будете делать? Он признался, что нарушил закон. – Не переживай, Хелена. Я прослежу, чтобы этот человек отправился на виселицу, – резко ответил Вонвальт. Мы пошли прямиком в выделенные нам покои. Там уже лежала наша одежда, выстиранная и высушенная за ночь. – Хоть что-то в этом проклятом замке делается правильно, – резко сказал Вонвальт и начал со злостью запихивать свои вещи в сумки. – Вы его арестуете? – спросила я. Мое сердце бешено колотилось. Я никогда прежде не видела подобной словесной перепалки. В них Вонвальт обычно разбивал своих оппонентов в пух и прах. Мне было тяжело видеть, как он потерпел поражение. – Да, но не сейчас. Будь прокляты эти бредни об Ордене магистратов в Сове. Ордену не привыкать к борьбе за власть, но раз кто-то – пусть даже столь могущественный человек, как Вестенхольц, – осмеливается говорить с Правосудием в подобном тоне… это означает, что что-то неладно. Мне нужно поскорее выяснить, что произошло в последние годы. И я не могу сделать этого, пока мы торчим здесь, в заднице мира. – «Мудрый человек сначала вооружится знанием, и лишь затем – мечом», – процитировала я. Вонвальт посмотрел на меня и мельком улыбнулся. – Кейн. Никто никогда не произносил более верных слов. Давай собирайся. А потом подготовь мне обвинительное заключение с отсрочкой исполнения приговора. – На имя маркграфа? – спросила я. У меня вдруг пересохло во рту. – Да, – ответил Вонвальт. Мои руки дрожали, когда я потянулась за свитком пергамента. – В чем он обвиняется? Вонвальт был мрачен. – В убийстве. XI Расследование возобновляется «Даже острый глаз совы видит не все». Старая сованская пословица Времени у нас было немного. Вонвальт и я обсудили, как сформулировать обвинение. Я понимала, что часть сведений, которые он мне рассказал, были получены от трупа сэра Отмара, и, будучи не в силах скрыть мой ужас, содрогалась при мысли об этом. Я писала быстро, но осторожно. Обвинительное заключение не всегда представляло собой длинный документ, но его нужно было составлять аккуратно, чтобы оно отвечало всем формальностям. Это относилось ко всем подобным документам, но в особенности к тем, в которых выдвигались столь серьезные обвинения – и к тому же против могущественного лорда Империи. Говорили, что перед сованской системой правосудия все равны так же, как и перед лицом смерти, однако, как это часто бывает, жизнь показывала, что принцип этот работал далеко не всегда. За два года, проведенные с Вонвальтом, я составила несколько дюжин обвинений, однако в тот раз мне пришлось собраться и приложить все силы, чтобы унять дрожь в руке. Мое сердце бешено колотилось и кровь бурлила от волнения, пока я царапала на бумаге слова: «Его Императорское Величество государь император Лотар Кжосич IV, по решению его Правосудия сэра Конрада Вонвальта из Ордена магистратов Империи, сим обвиняет маркграфа Вальдемара Вестенхольца в убийстве – или в подстрекательстве, или в попустительстве оному – сэра Отмара Фроста, леди Кэрол Фрост и других жителей деревни Рилл, находящейся в провинции Толсбург, совершенном в неустановленный день в пределах месяца Госса. По сему обвинению и до приведения в исполнение обвинительного заключения маркграф Вальдемар Вестенхольц обязан предстать перед судом, дата и способ проведения которого будут установлены позже. В случае, если маркграф будет признан виновным, он сможет уповать лишь на высочайшую милость Императора». Не кажется ли вам странным, читатель, что мы вообще потрудились составить это письменное обвинение? Учитывая те кровавые, беззаконные времена, которые вот-вот должны были наступить, желание соблюсти надлежащие правовые процедуры кажется смехотворным. Действительно, даже тогда Вонвальт имел право попросту казнить Вестенхольца, ведь тот сознался в содеянном. Однако существовали обстоятельства, мешавшие ему это сделать. Вестенхольц был могущественным дворянином, который обладал покровительством млианарских патрициев и преданностью саварцев. В то же время Орден магистратов обладал большим влиянием и все чаще ввязывался в политику, а Вонвальт, даже несмотря на его истовую веру в верховенство закона, не был дураком. Пусть ему и не нравилось, что магистраты впутались в имперские политические интриги, это не означало, что он мог закрывать на это глаза. Убить Вестенхольца было все равно что поднести спичку к бочке с маслом. Существовали и другие причины, помимо практических. Законы общего права обычно требовали, чтобы лордов судили присяжные. Более того, Империя становилась все больше, и все больше людей оказывались лишь в дне езды от здания суда. Предполагалось, что когда-нибудь всех станут судить присяжные, и роль магистратов Империи как единоличных вершителей правосудия уйдет в небытие. Это уже происходило – наш двухлетний маршрут почти полностью пролегал по отдаленным провинциям, где мы разбирались с мелкими разногласиями простых крестьян, в то время как большие и малые города наводняло расцветающее судебно-правовое ремесло. – Хорошо, – сказал Вонвальт, читая обвинительное заключение. Документ переполняла магия, и от него исходила почти осязаемая аура власти. Я гадала, какими же чарами была напитана бумага. – Очень хорошо, Хелена. У тебя превосходный почерк, ясный и читаемый. – Он нанес на лист сургуч, оставил на нем оттиск своей печати, затем скатал свиток и аккуратно убрал его. Мы взяли наши вещи, облачились в путевую одежду и поспешили покинуть покои. Когда мы нашли дорогу к комнате, где разоружались, Вонвальт воссоединился со своим мечом, после чего мы снова вышли во двор, на морозный зимний воздух. Там наше внимание привлекло большое сборище солдат, каждый из которых был облачен в приметный черный сюрко с вышитой на нем белой саварской звездой. Среди них стоял неманский священник, одетый в потрепанную пурпурную рясу. Священник читал проповедь, и солдаты зачарованно слушали его. Вонвальт жестом велел мне двигаться дальше, и лишь несколько минут спустя, когда мы дошли до стойл и начали седлать наших лошадей, он заговорил со мной: – То были новобранцы храмовников, о которых нам рассказывал рыцарь за завтраком, – мрачно сказал он. – Плоды стараний Клавера. Уже через несколько минут мы оседлали лошадей и выехали из ворот замка. – Что вы будете делать с обвинением? – спросила я, когда мы поехали через город и оставили монументальную крепость Моргарда таять в утренней дымке позади нас. – Отправлю ее из Бакира, – сказал Вонвальт. – Я хочу оказаться подальше от людей маркграфа – и от этих храмовников, – прежде чем мы пошлем ему нашу повестку. – Вы думаете, что он отправит за нами людей? – спросила я и содрогнулась. Казалось, что всю свою жизнь я смотрела на мир сквозь тонкую завесу, а теперь ее сорвали. Поразительно, насколько хрупкими могут оказаться даже великие основы государственного устройства и как быстро мировой порядок может быть ввергнут в хаос. Вид у Вонвальта был мрачный. – То, что произошло, выходит за рамки простой дерзости, – сказал он. – Маркграф или нет, он никогда бы не заговорил со мной в таком тоне, не будь он уверен в прочности своего положения. Если его поддерживают и патриции, и храмовники, нам нужно быть осторожными. – Разве тогда не опасно выдвигать против него обвинения? – спросила я. Теперь, когда жители города остались позади и не могли нас услышать, я говорила громче. – Разве это его не разгневает? – Опасно и разгневает, – ответил Вонвальт. – Отсюда и задержка. Обвинительное заключение с отложенным временем исполнения – это всего лишь лист бумаги до тех пор, пока я не скажу иначе. Но я не хочу, чтобы маркграф забыл обо мне лишь потому, что прогнал с глаз долой. – Разве он не может просто порвать бумагу? Или сжечь?