— А чему ты удивляешься? — пожал плечами Бершадов. — Я хочу тебе помочь. Но и мне, с моим опытом, уже ясно, что это тяжелая история. Она не заговорит. — Не заговорит, — согласилась Зина, взяв новую папиросу из лежащей на столе пачки. И для чего-то уставилась в окно. Там, в распахнутом ночном окне, под ярким уличным фонарем на ветру дрожала тоненькая зеленая веточка. И эта мирная картина совсем не вязалась с их разговором, в котором не было ничего мирного и спокойного. Они сидели в кабинете Бершадова. Было уже около 11 вечера, но оба не спешили идти домой. Весь вечер Зина мучилась над этим делом — до тех пор, пока не составила план. На это у нее ушло несколько часов. А когда составила, решила сразу отправиться к Бершадову. Позднее время не было помехой. В последние дни Григорий уходил из управления очень поздно, иногда даже ночевал в своем кабинете, на работе. Поэтому в девять вечера застать на работе Бершадова можно было всегда. Но сразу попасть к нему в кабинет не удалось, он был внизу, в подвалах, на каком-то очень важном допросе. Без специально выписанного пропуска Зину никто не пропустил бы в подвал. Поэтому пришлось ждать, пока Бершадов появится в своем кабинете. Крестовская присела в коридоре. Он появился только через полтора часа — в половине одиннадцатого ночи. Выглядел измученным, под глазами пролегли темные тени. Но в глазах горел яркий огонек. В кабинет Бершадов велел принести чай и настежь распахнул окна. Внутрь ворвался свежий, ароматный воздух, выветривая все. Стоял конец мая — удивительное время с прекрасной, мягкой погодой. Время цветения акации. И от этого воздух напоминал духи. Зину всегда удивляло, почему парфюмеры не сделают духи с запахом одесских акаций. Этот запах, который вливался в раскрытые настежь окна, пьянил и кружил голову, как молодое вино. В нем смешались нотки радости и грусти, поздних закатов и ранних рассветов, ошибок, которые еще можно было исправить, и доброе прощение в человечьих глазах. В конце мая, каждый год, когда зацветали акации, Крестовская специально бродила по городу, чтобы насладиться этой роскошью аромата белых цветов, укутать себя в него с головой. Это можно было сделать только раз в году — окунуть в аромат цветущих акаций свою душу, чтобы это благоухающее масло заполнило каждую трещинку, каждый шрамик и на протяжении всего года хранилось тонкой вуалью, первоначальная свежесть которой не будет потеряна никогда. И теперь эта роскошь вливалась в раскрытые окна кабинета Бершадова. Ночью акации благоухали сильнее всего. И один только этот запах поддерживал дух Зины. В этот год весна выдалась удивительной! И акации зацвели раньше срока. Просто обычным майским утром город открыл окна и окунулся в запах распустившихся белых цветов. Множество акаций, растущих по всему городу, давно уже стали символом Одессы, окуная город в такое царство ароматов, по сравнению с которым меркли все самые дорогие духи. Крестовская буквально наслаждалась этим воздухом. И верила, что и лето будет таким же прекрасным, как конец мая. Особенно, если ей удастся поймать настоящего убийцу и больше не допустить других смертей. — Цыганка знает, где Василий Ермак, — Зина опустила глаза в пол. — Не знает, — спокойно возразил Бершадов. — Не может не знать! — Крестовская повысила голос. — Она врет! Я вычислила ее достаточно точно! Ошибки быть просто не может! — Ну и что ты сделаешь, если она не заговорит? — спросил Григорий. Спокойствие, звучавшее в его голосе, окончательно выбило Зину из колеи. Ей даже захотелось плакать. Чтобы скрыть это, Зина отвернулась к окну. Разработка цыганки Азы была исключительно идеей Крестовской. И ее нелегкой работой. Идея пойти по следу отца одной из девочек — уголовника, сидевшего в тюрьме, появилась довольно давно. Зина начала с того, что затребовала все материалы дела по Василию Ермаку, отцу убитой девочки из детского дома, Рады Ермак. Василий Ермак был вором. Срок, который он получил в 1938 году, был третьим. За участие в групповой краже его осудили на шесть лет. Вместе с двумя подельниками Ермак ограбил квартиру подпольного ювелира и вынес довольно много золота и антикварных ценностей. После ювелира с этими же подельниками он ограбил еще четыре квартиры. Оперативники брали Ермака тяжело, с перестрелкой, на одной из подпольных малин в центре Одессы, в районе Привоза. Несмотря на то что постоянно, в то время, когда не был в тюрьме, Василий проживал в цыганском таборе в селе Нерубайском, очень часто он гулял в городских малинах. Единственная законная жена Ермака, мать Рады, умерла от туберкулеза. Страшное заболевание прогрессировало из-за скученности и антисанитарии в таборе. Она умерла в областном туберкулезном диспансере, о чем была сделана соответствующая запись в документах. Ермак в то время второй раз сидел в тюрьме. Во время перестрелки, когда его задерживали, один из подельников был убит, а Ермак и второй вор были арестованы. На суде Василия признали организатором, поэтому он получил шесть лет, а его напарник — пять. А дальше началось самое интересное. В январе 1941 года Ермака вместе с подельником отправили в тюремную больницу. И оттуда оба сбежали, оглушив и связав охранника. Их не нашли, хотя оперативники перерыли небо и землю, растрясли и разобрали по косточкам весь цыганский табор в Нерубайском и все малины возле Привоза. Но Ермака и след простыл. И до марта, когда из детского дома исчезла его дочь, сбежавшего не нашли. Но тут появилось одно интересное обстоятельство. Одна цыганка из табора, которую допрашивали наряду со всеми остальными сразу после исчезновения Рады из детдома, показала, что видела Ермака в районе Привоза с маленькой девочкой. Так у следствия появилась версия, что к исчезновению девочки мог быть причастен ее отец. Когда же девочку нашли мертвой, участие отца в убийстве показалось маловероятным: Ермак был профессиональным вором, а не убийцей. К тому же, по свидетельству очевидцев, он очень сильно любил всех своих детей. Крестовская принялась изучать все документы. И тут обнаружила два очень интересных обстоятельства. Первое: следователю, который вел дело о кражах, так и не удалось обнаружить ценности, которые Ермак украл из квартиры подпольного ювелира. Это означало, что у Василия был тайник, о котором никто не знал, и этот тайник он не выдал. Следовательно, когда Ермак и его подельник сбежали, они намеревались забрать из тайника припрятанное золото. Им было ради чего бежать. И второе обстоятельство — еще более важное, чем первое. Сначала Зина не обратила на него внимания, подумав, что это случайное совпадение. Но потом задумалась. Цыганку, которая дала показания о том, что видела Ермака с девочкой, звали Аза Голубова. А у подельника Ермака до ареста была гражданская сожительница, которую звали… Аза Голубова! После побега воров из тюрьмы эту Голубову не только допрашивали, но и установили в ее доме в Нерубайском засаду. Но женщина убежденно говорила, что рассталась со сбежавшим вором еще до его ареста, по настоянию своей семьи, и не самым лучшим образом. Бывший сожитель угрожал, преследовал ее, а однажды даже разбил дверь. Поэтому он не придет к ней, если сбежал. Голубовой не поверили, за ней следили некоторое время, но это ничего не дало. Бежавший бандит не появился. Наблюдение и засаду сняли. Крестовской стало понятно, что цыганка, показавшая про девочку, и бывшая подруга бандита, — один и тот же человек. Ее обязательно надо было арестовать и допросить. Зина ни на секунду не поверила в то, что женщина не знает, где прячется ее сожитель. Разумеется, она лгала. Арестовать ее сейчас?.. Но как? Крестовская посоветовалась с Бершадовым и по- лучила исчерпывающий ответ: делай все сама, как ты хочешь. Я не вмешиваюсь. Но что делать, Зина не знала. Ей пришла в голову мысль, что если в деле начала фигурировать женщина, то, возможно, это та самая, которая увела девочек из детдома и из детского садика? С детдомом сходилось — было установлено, что за Радой пришла цыганка. С садиком — нет. Какой бы невнимательной ни была воспитательница, она не отпустила бы девочку с цыганкой. Однако, немного подумав, Крестовская поняла, что и с садиком сходится тоже. Стоило цыганке снять свой наряд, переодеться в обычную одежду, нанести на лицо косметику и спрятать черные волосы под шляпой — и она автоматически превращалась в обычную женщину. Если цыганка проделала все это, то она вполне могла забрать из детского садика Софию Раевскую. Зина стала собирать информацию об этой Азе. Выяснилось, что Голубова «работает» на Привозе, скупает золото. И считается одной из лучших в своем деле. Но нельзя же, в самом деле, явиться на Привоз и арестовать ее просто так, посреди белого дня! Это моментально насторожит и Ермака, и его подельника. Зина ни секунды не сомневалась, что женщина поддерживает с ними связь. Значит, надо придумать что-то другое… Крестовская явилась к Бершадову с просьбой одолжить ей какое-нибудь золотое кольцо, которое было бы связано с каким-то налетом. Ей повезло — у него действительно было в работе дело о спекулянтах. У одного из таких спекулянтов, скупщика краденого, нашли перстень, который фигурировал в деле о краже в ювелирном магазине. Бершадов согласился дать его Зине. Началось так. В ломбард, находящийся в центре города, вошла богато одетая дама с печальным лицом и заплаканными глазами. Она сказала, что срочно хочет продать перстень. Роль заплаканной богачки удалась Зине особенно хорошо. Напряжение, не отпускавшее ее все эти дни, позволяло войти в образ без особых усилий. Всю свою жизнь Крестовская терпеть не могла ломбарды. Для ее семьи они стали настоящей мукой, когда ее мама была вынуждена продавать свои золотые украшения, чтобы продержаться в страшное, голодное время. Золотые кольца, сережки, браслеты уплывали в чужие руки скупщиков, и Зина чувствовала, как с каждой проданной вещью навсегда уходит частичка сердца ее мамы. Та частичка, которую не восстановить никогда. Сама она тоже время от времени была вынуждена обращаться в ломбард, закладывая свои кольца. Особенно часто это приходилось делать в те периоды, когда она была без работы, а надо было на что-то жить. Золотых колец у нее было всего два, третье она продала раньше. Еще были небольшие, тоненькие сережки — подарок мамы, но Зина знала, что с этими сережками она не расстанется никогда в жизни. А вот кольца ей закладывать приходилось. Впрочем, это были дешевые вещи — тоненькие, маленького веса. Больше ничего ценного у Крестовской не было. Взяв перстень у Бершадова и войдя в роль «дамы» Зина отправилась по ломбардам. В первом же ей не повезло. Там на приеме работала хамовитая девица, и когда Крестовская, согласно своему плану, стала жаловаться, что цена за такой перстень очень мала, она хотела бы получить больше, девица просто ее послала, заявив, мол, не подходит — до свидания. Во втором ломбарде с Зиной обошлись мягче: девушка-приемщица посетовала, сама, дескать, понимаю, но и всё. А вот в третьем Крестовскую ждала настоящая удача. Убедившись, что в помещении никого, кроме них, больше нет, девица понизила голос: — Ну, если вы хотите дороже… Есть кое-кто, кто может помочь. Правда, я не знаю, захотите ли вы с ней связываться… — С кем? — Зина почувствовала, что это удача. — С цыганами. Есть тут одна цыганка, она очень хорошую цену дает. А у вас вещь стоящая. — Ах, да мне все равно кто! Как? Помогите мне, пожалуйста, — отлично играла Зина. — На Привоз вам надо идти. В самый конец. Подойдите к цыганам и скажите, что нужна Аза. Она всегда там работает. Все так и произошло. Надев на палец ворованный перстень, Аза Голубова оказалась в застенках Бершадова под угрозой реального уголовного срока. Но Зине было не нужно, чтобы цыганка получила срок. Ей было нужно, чтобы она заговорила. Все это она повторила Бершадову. — Странная ночь… — поднявшись из-за стола, Григорий подошел к окну, — словно давит что-то… На плечи… На грудь… Гроза, что ли, собирается? — Он помолчал. — Я не вижу смысла, чтобы ты снова ее допрашивала. У тебя ничего не выйдет. — Дай мне ее еще на один раз, — мрачно произнесла Крестовская. — Дай — и ты не раскаешься в этом. У меня нет другого выбора. — Ты ведь не собираешься бить ее по голове? — хохотнул Бершадов. — Разве ее не били? — пожала плечами Зина. — И как результат? Она молчит, и будет молчать. Нет. У меня другой метод. Обернувшись, Бершадов смело встретил ее взгляд, а затем почему-то отвел глаза. Глава 17 Несмотря на то что жизненный опыт Крестовской был достаточно большим, она прекрасно осознавала одно: на свете существует еще множество того, о чем она не имеет ни малейшего представления.