Мы тоже задавались этим вопросом, сказали они. Я не думал, что вам нужны мои извинения, сказал я. Конечно, нам нужны твои извинения, сказал Мона Лиза, зажав в пальцах шестой патрон. Тебе это, конечно, не поможет, но всегда лучше извиниться, когда облажался. Особенно если облажался так мощно, как ты. Ты ведь понял уже, что ты в говне по уши? Он занес патрон над гнездом барабана, задержал руку. Затем медленно вставил донце патрона в поджидающее его гнездо. У меня было много времени, чтобы как следует рассмотреть пулю, на которой было написано мое имя. Это выражение я узнал от Клода. Нельзя увернуться от пули, на которой написано твое имя, говорил он. В нынешнем же случае на пуле буквально не было никакого имени – идеальный расклад для меня, ЗАНЬ ВО. Окрестив себя АНОНИМОМ, я подшутил над французской бюрократией, потому что, если не шутить над бюрократами, можно совсем загнуться от скуки, но такая смерть, конечно, куда предпочтительнее той, что грозила мне сейчас. Все то неподвластное времени время, пока Мона Лиза ронял патроны на пол, я ни разу не моргнул, но теперь мои пересохшие глаза на мгновение закрылись, и в мгновение ока Мона Лиза захлопнул барабан, распорядившись моей судьбой. Он прокрутил барабан – один раз, два раза, три. Вы, вьетнамцы, любите играть в русскую рулетку, да ведь? – сказал он. Я однажды в кино видел. Ну что, покажешь нам, как ты умеешь в нее играть? Простите, простите, простите, всхлипывал я. Поздно, сказал Мона Лиза. Давай поднимайся. Поднимайся, сказал я себе, но себя нигде не нашел. Я не мог пошевелиться, даже после того, как Битл отвесил мне несколько пощечин. Уроду и Уродцу пришлось хватать меня под мышки и сажать на диван. Я был с тобой очень терпелив, сказал Мона Лиза. Он вложил револьвер мне в руку. Теперь играй в игру. Не сыграешь – будет еще больнее. Безвыходное положение было самым подходящим выходом для человека с двумя лицами и двумя сознаниями. Не важно, как упадет монетка, с какой стороны она себя покажет, результат все равно будет так себе. Теоретически, когда нет выбора, выбирать проще, потому что конец известен заранее. Но, даже зная все это, никто в здравом уме не станет играть в русскую рулетку. Ты! Битл так врезал мне по лицу, что у меня в глазах задвоилось. Эй, ты! Будешь играть или нет? Я еще не совсем больной, чтобы играть в эту игру! А вот ТЫ – да, больной ты ублюдок. Я, будто в замедленной съемке, увидел, как ты берешь револьвер моей рукой. С этакой ленцой поднимаешь его и видишь, что Урод с Уродцем держат тебя на мушке, и, кстати, меня вместе с тобой, это на случай, если ты захочешь погеройствовать. Но ты никогда не был героем. Все, что ты умел, – это выживать, и верить, и хотеть что-то делать, потому что надо же что-то делать. Вот и сейчас надо было побыстрее со всем покончить. Если выхода нет, чего тянуть? Щелк! Не верю! ТЫ это сделал! ТЫ нажал на спусковой крючок! Щелкнул курок, и весь мир умолк. Мона Лиза что-то говорил, его губы шевелились, но мы слышали только, как вертятся шестеренки у нас в голове – бессмысленный труд, ведь одного болтика все равно не хватало. Расклад был пока в твою пользу, один к шести, или – если посмотреть на это с другой стороны – пять против одного. Ты никогда не был силен в математике, с тех самых пор, как ТЫ появился на свет частью целого, второй половиной которого был Я. Тебя интересовала история, и здесь история противостояла человечеству. Тебя и этих гангстеров, у которых, наверное, были такие же матери, как и у нас с тобой, свела вместе история. И несколько очень плохих поступков. Хоть у вас с Уродом, Уродцем и Битлом и есть общая склонность к плохим поступкам, тебе трудно им посочувствовать, потому что они – если верить выражениям их лиц и движениям ртов, – похоже, весело гогочут, как гоготали пираты, подплывавшие к твоей лодке. Я сам об этом позабыл, по крайней мере – старался не вспоминать. Мой дар – не память, мой дар – сочувствие. Я сочувствую даже этим гангстерам, которые делают ставки на то, какая пуля нас прикончит. Но память – это, наверное, твой дар. Ты ничего не забыл. Твоя жизнь вечно поджидает ТЕБЯ и МЕНЯ, твои воспоминания всегда заряжены и целят мне в мозг. Почти всегда в этой демонической мнемонической игре дуло оказывается пустым. Почти всегда. Щелк! ТЫ снова! ТЫ снова нажал на спусковой крючок! Так, теперь я немного занервничал. Так же занервничал, как тогда, когда мы поняли, что наконец-то, наконец-то перед нами в открытом море остановился корабль, но, увы, увы, это были пираты. Мы еще толком не опомнились от вчерашней бури, а пираты уже забрались к нам на борт, воняя застарелым потом, дешевым бухлом и дурными намерениями, размахивая ножами, трубами, цепями, топорами и парочкой AK-47, чтобы все уж совсем стало понятно. Ты, конечно, уверен, что в мире есть много добрых и достойных представителей тайского народа, просто нам попалась не самая удачная выборка. Женщины с нашей лодки кричали, пока пираты освобождали их и остальных от всех ценностей, имевших хоть какую-то цену. Затем женщинам пришлось потерпеть, пока пираты, которые в некотором роде приходятся дальними родственниками стоящим вокруг тебя гангстерам, освобождали их от одежды, щупали и щипали, спрашивали у тебя что-то, чего ты не мог разобрать, и когда ты ничего не ответил, ударили тебя раз, дважды, трижды. О, как я рад, что я не ТЫ! Конечно, там, на лодке, все закончилось не так уж плохо. Для нас-то уж точно. Да и для женщин. Кто же знал, что это очень особенные пираты? Все ведь наслушались историй о том, как пираты насилуют и похищают беженок. Но о таком никто не слышал – чтоб команда немытых пиратов прошла мимо юных и половозрелых женщин, которые, дрожа в своих тоненьких кофтах, изо всех сил старались показаться незаметными и непривлекательными. Я не дам вам забрать сестру! – вскричал благородный юноша, стоявший рядом с тобой. Только через мой труп! О, как эти пираты гоготали! Как они покатывались со смеху, хлопая друг дружку по спине! Как орали нам что-то на своем языке, которого никто из нас не понимал! Но внезапно мы все очень четко поняли, когда самый тощий пират подошел к нашему юноше и, не обращая никакого внимания на его сестру-подростка, провел своим отвратительным пальцем по растрескавшимся губам юноши, а потом – его, а не сестру – утащил за волосы на свой корабль. Смятение! Суматоха! Хаос! Мы не верили своим глазам, глядя, как скалящиеся пираты хватают самых худых, самых безволосых мальчиков и юношей. Что творят эти чудовища? Забирают молодых мальчиков, чтобы сделать из них пиратов? Похищают, чтобы продать в рабство? А вдруг они… неужели они… да нет… ЩЕЛК! Эй, ты! Все, хватит! Кому сказал. Хватит плакать и, ради бога, хватит жать на крючок! У тебя истерика! Должен признать, что и сам неважно себя чувствую. Да забудь ты, что Битл на тебя орет и лупит тебя по лицу! Хватит быть исторической истеричкой! Подумай лучше о своем отце, о своей матери, о том, что ты ублюдок, о своей подпольной шпионской жизни, о войне, об исправительном лагере, о человеке без лица, о лодке с беженцами, о том, какой ты урод, потому что даже пиратский капитан, всего разок взглянув на тебя, сказал на ломаном английском, которого, наверное, нахватался от американских солдат, приехавших в его страну отдохнуть от твоей войны в поисках первоклассного бюджетного шпили-вили: говно, а не рожа! Что, скажешь, он был не прав? Конечно, у тебя говно, а не рожа, после того как тебя переварили концентрические кишки ада. А я, как, по-твоему, выгляжу? Ты как-то сказал, что больше всего злоупотреблений приходится на долю твоей печени. Поправочка: ты больше всего злоупотребляешь мной! Пусть технически я и не часть твоего тела, а твоя совесть и твое сознание. Но кто знает, где кончается твое тело и твое сознание и начинается мое сознание? Но вот что я знаю: забей уже! Живи дальше! Забудь! Прошлое в прошлом, будущее вечно, а настоящее уже здесь – и его уже нет. Мне надо, чтобы ты мне посочувствовал, то есть чтобы ТЫ… ЩЕЛК! НЕТ! Ты совсем больной? Так, беру свои слова обратно. Да, ты больной! Конечно, у тебя на то есть уважительные причины, но все равно это не оправдание. Четыре попытки плюс два гнезда. Мы испытываем судьбу. Скажи все, что им надо. Им всего-то и надо знать, где Шеф. Если сдашь Шефа, еще не значит, что ты сдашь Бона… ЩЕЛК! Господи Иисусе! Милый Боженька! Тебе кто разрешил так делать, больной ты ублюдок?! Ты что, совсем меня не слушаешь? У меня тут тоже кровный интерес, мудила! Так, ладно, прости мне этот всплеск эмоций, теперь, когда мы с тобой все прояснили, выбор-то вполне очевиден, на сто процентов, давай успокоимся, хватит дрожать, опусти револьвер, не важно, что Сонни и упитанный майор говорят, как сильно этот револьвер похож на тот, из которого Бон убил упитанного майора, они по определению предвзятые личности, они обрадуются, если ты умрешь, так что ты их не слушай, ТЫ лучше пойми, что даже если ты прошел через ад, если ты больной и у тебя говно, а не рожа, это еще не значит, что у тебя нет надежды на хорошую жизнь, ты еще молод, всего-то среднего возраста, если, конечно, предположить, что мы доживем до глубокой старости, а почему бы и не дожить, будущее кажется вполне радужным, сейчас просто черная полоса, Бон может сам за себя постоять. Хватит смеяться! Почему ты смеешься? Это не шутка! Не на… ЩЕЛК! Часть третья. Moi Глава 11 Вот мне и конец. Или нет? Мне конец. Так нет или да? Все кончено. Ну или все-таки нет… Кто это смеется? Не я. Это ТЫ! ТЫ ведь? ТЫ не мог смеяться вместе со МНОЙ, потому что Я не смеялся. Значит, ТЫ смеялся надо МНОЙ, и почему бы не посмеяться-то? Ну и видок у меня был. Я смотрел на револьвер у себя в руке и думал, как это он туда попал, ведь револьвер был у ТЕБЯ. Все дрожало, и я не понимал, это у меня так руки трясутся или глаза ходуном ходят в черепе. Мы останемся в живых! Так вот когда нужно было смеяться. Шутили-то над нами, потому что Бог – сволочь. И шутка, похоже, оказалась очень смешной, потому что поначалу растерявшиеся гангстеры тоже хохотали, и Мона Лиза, как по волшебству, вытащил откуда-то шестую пулю, ту, на которой было написано мое имя, ЗАНЬ ВО. Я увернулся от этой пули, потому что он вытащил ее из револьвера еще до начала игры, а точнее – даже не вставлял ее в барабан. Я увернулся от этой пули, потому что он не знал, что ЗАНЬ ВО значит всего-навсего «безымянный». Человека без имени нельзя убить пулей, на которой написано его имя! Это я над ним подшутил, а не он надо мной! Почему он смеется? – спросил Урод. Потому что он больной ублюдок, сказал Битл. И давно ты эту шутку шутишь? – спросил Уродец. С тех самых пор, как посмотрел эту киношку про Вьетнам, – Мона Лиза встал, утирая слезы. Надо отлить. Возле лестницы он обернулся и бросил мне через плечо: нравится мне, как тебя корежит. Потому что по-настоящему. Давай еще разок сыграем, сказал Урод. Еще играть будешь? – спросил Битл. Да чего уж там, смеясь, сказал я – или мы. Мы останемся в живых! Чего? – спросил Битл. Мы останемся в живых, сказали мы – или я. Вот ты больной ублюдок! Кто такой le Chinois? Я снова засмеялся, потому что понял, что мое прозвище все-таки не было оскорблением. Нет, нет, нет! Оно было шуткой. Я! – ответил я. Я le Chinois! Ты? Да, я! Мы все le Chinois! Урод, Уродец и Битл недоумевающе переглянулись. Все и каждый! Парень в паназиатской кулинарии, готовящий тебе азиатскую еду, которую ни один азиат есть не будет; девушка, которой ты сказал «ни хао!» и потом обругал за неприветливость, потому что она не сказала тебе «ни хао!» в ответ, хотя она вообще-то даже не китаянка; люди, чьи имена ты не можешь запомнить, произнести или правильно написать, даже если сто раз их видел и слышал; люди, происхождения которых ты не можешь определить и поэтому зовешь их всех…