Потом расскажем, говорит Бон. Едва вы заворачиваете за угол, как дверь туалета закрывается, и Бон, не глядя на тебя, спрашивает, готов ли ты. Вопрос риторический. Он думает, что ты, конечно, готов, а если и не готов, ему все равно, потому что он сейчас как снаряд с тепловым самонаведением. Пара секунд, и вы у двери, и Бон вытаскивает пистолет, взводит затвор, левой рукой толкает дверь и вскидывает правую руку с пистолетом. Он движется так быстро, что, когда он резко останавливается, ты в него врезаешься, отталкиваешь в сторону и видишь человека без лица, который стоит, прижавшись к стене и опустив руки. Лицо у него по-прежнему скрыто под маской. Что же вы так долго? – спрашивает человек без лица. Я уже заждался. «Вкус Азии» закрыт, но на рю де Бельвиль этого никто не замечает – хотя вечер воскресенья в самом разгаре, у заведения нет постоянных клиентов, которые могли бы из-за этого расстроиться. Ты привез сюда Бона и человека без лица, они сидят на заднем сиденье, Бон держит человека без лица на мушке. Тот не сопротивлялся – ни в мужском туалете, ни пока вы шли к выходу, снова пройдя мимо все еще курящего и все еще недоумевающего Злюки, который снова спросил: это кто вообще такой? Ехали вы без музыкального сопровождения, чтобы ты мог лучше слышать все, что скажет человек без лица, каждую фразу, за которую ты можешь получить пулю в голову. Но пока вы ехали, человек без лица не сказал ни кто он на самом деле, ни как его зовут. Да Бон и не спрашивал, потому что думал, что и так знает, кто такой человек без лица: комиссар, сотрудник исправительного лагеря, которому было поручено накормить вас идеологическим слабительным, избавить вас от остатков колониального мышления при помощи колоноскопии, а затем вылепить из вас коммунистов по образу и подобию Маркса, Ленина и Хо Ши Мина (но не Мао, потому что ваша победившая революционная власть, вышвырнув французов и американцев при небольшой поддержке Китая, теперь снова могла ненавидеть китайцев сколько душе угодно). Даже лагерная охрана и комендант лагеря знали комиссара только как Комиссара. Бон так и шипел ему, Комиссар, но человека без лица это как будто совсем не беспокоило. Зачем тебе маска, Комиссар? – первое, что спросил Бон, когда вы уселись в зверюгу Шефа, потому что из театра вы втроем вышли молча. Ты смотрел на них в зеркало заднего вида: Бон не сводил глаз с маски человека без лица, а человек без лица пытался устроиться так, чтобы видеть и сидящего рядом Бона, и тебя, сидящего за рулем. Человек без лица рассмеялся, точнее, издал что-то отдаленно напоминающее смех, ведь любой звук, раздававшийся у него изо рта, приглушала маска и искажало его обожженное горло. Ты помнил, как комиссар допрашивал тебя в лагере, и его голос был совсем не похож на голос Мана, и поэтому – и потому, разумеется, что лица у него тоже больше не было – Бон его и не узнал. Разве с маской я тебе не больше нравлюсь? Ты мне вообще не нравишься, ни с маской, ни без маски. Зачем ты сюда приехал? Париж – это моя награда, у нас на родине я ведь герой, сказал человек без лица своим скрипучим голосом. Забавно, конечно, что мы освободились от наших колонизаторов, но все равно ездим к ним в отпуск. Я обрабатываю визы, сижу в отдельном кабинете, так что никому не приходится меня видеть. Все очень легко и безболезненно, вот только скучно. Но на самом деле я здесь из-за первоклассных пластических хирургов. В послевоенные годы французы нам с этим помогают, да и не только с этим. Им-то это зачем? Чувство вины? Французам теперь проще чувствовать себя виноватыми, потому что они могут ткнуть пальцем в американцев и сказать: а вот они еще хуже нас. Вы еще не знаете, с каким удовольствием французы слушают, как наши дипломаты на идеальном французском языке радуются разгрому американцев! Человек без лица рассмеялся, звук получился жуткий. Когда они слышат наш беглый французский, то искренне верят, что наконец-то мы превратились из мальчиков в мужчин. А пластические хирурги? Они предложили сделать все бесплатно. Человек без лица снова рассмеялся, хотя смешного тут ничего не было. Французы нас поработили, но, конечно же, в этом виноваты не все французы. Колонизаторский класс, который нас эксплуатировал, эксплуатировал и французов тоже. Эти хирурги хотя бы такие же люди, как мы. Люди? Ты не человек. Ты чудовище. Давай-ка взглянем на твое лицо, точнее, на то, что от него осталось. Я столько времени провел в этом лагере, а тебя и не разглядел толком. Рано, рано еще. Человек без лица рассмеялся. Похоже, он прекрасно проводил время. Тут плохое освещение. Чудовищу нужен хороший свет. Возле «Вкуса Азии» свет тоже так себе, может, поэтому Бон и не замечает того, что он не замечает, когда отпирает ставни. Вы входите, теперь сцена готова. Все актеры на своих местах, сюжет, извиваясь, стремится к неизбежному концу, все реплики расписаны. И кто же у нас драматург, как не ты? Но пусть ты и накропал эту пьеску, ты тут все равно не самый главный, ведь не ты режиссер вот этого всего, что явно можно назвать черной комедией, хотя называть комедию черной – это, наверное, ну вроде как остаточный расизм, но, впрочем, если сказать такое французу или даже американцу, а лучше всего – вьетнамцу, они в ответ с возмущением назовут расистом тебя за то, что ты углядел какие-то расовые проявления в невинном употреблении слова «черный». Это ж простое совпадение! Ничего общего с черными рынками, гримом под «черномазого» или с тем, что французы, с удивительным, конечно, изяществом, называют авторов, пишущих за других, nègres – неграми! – когда слышишь это в первый раз, аж дух захватывает от такого полета мысли. Но зачем обижаться на шуточное словоупотребление, когда пишущие за других авторы и в самом деле обычные рабы, за вычетом разве что порки, насилия, суда Линча, пожизненной кабалы и неоплачиваемого труда? Но раз уж так, то почему бы и нет, раз уж слова – это просто слова, давайте назовем все происходящее белой комедией, ладно? Это ж просто шутка, будьте попроще, шутка, конечно, плохая, но не хуже Несвятой Троицы – колониализма, рабства и геноцида, не говоря уже об этих неразлучниках, капитализме и коммунизме, которых придумали белые люди и которые оказались заразны, как оспа и сифилис. И ничего, эти плохие шутки белые люди же как-то пережили, правда? Впрочем, ну ее, всю эту игру слов, это ведь действительно белая комедия, потому что ее режиссеры все как один белые, колонизаторы и капиталисты, которые давным-давно профинансировали эту эпическую постановку, где у тебя роль даже не на основной сцене. Ой-ей, подсыплем-ка соли на рану – ведь соль всегда любит мясо, – ты сейчас в экс-экс-экс-экс-экс-экспериментальной пьесе, во вставном номере вставного номера вставного номера, дрючишь перепуганный призрак Мольера в интимнейшем театре абсурда, настолько продвинутом, настолько авангардном, настолько далеком от вкусов толпы, что в зале нет даже публики! Если не считать вас троих, самих себе зрителей, вот вам ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: Кровный брат № 1 (Ман, он же комиссар, он же человек без лица) Кровный брат № 2 (ты, он же капитан, он же Зань Во) Кровный брат № 3 (Бон, у которого нет других имен) Надо же, какое счастье привалило! Твой театральный дебют в перформансе, где весь ресторан – театр. Сплошная импровизация, сплошная непредсказуемость, кроме самой предсказуемой вещи – конца, до которого надо доиграть, сбросить маску и выстрелить из ружья. Но перед тем, как эта белая комедия доберется до последнего акта, у нас будет ПЕНУЛЬТИМАТИВНЫЙ (в смысле, предпоследний) АКТ Дверь с грохотом распахивается. Входят ВОНЮЧКА и ЗЛЮКА, в руках у них поварские тесаки. Вонючка: Что это за дела вообще? Злюка: Вы, козлы, чего-то мутите. Вонючка (указывая на человека без лица): Это, блядь, кто? Кровный брат № 2: Вот, кстати, сложнейший философский вопрос. Вонючка: Завали дупло, больной ублюдок. Злюка: Где Шеф? Где Лё Ков Бой? Почему ресторан закрыт? Кровный брат № 3: Вы что здесь делаете? Вы же должны быть в театре. Вонючка: Вопросы тут мы задаем, а не ты. Ты даже от оргии откосил! Злюка: Думаешь, ты лучше нас? Да пошел ты! Вонючка: Короче, это, блядь, кто? Почему он в маске? Кровный брат № 3: Снимай маску. Кровный брат № 1: С радостью, брат. Я давно хотел ее снять. Кровный брат № 3: Не брат ты мне. Кровный брат № 1 снимает маску. Вонючка: Ффффууу. Нет, ну… черт, да у тебя же… Злюка: Что за пиздец у тебя с лицом? Кровный брат № 1 (усмехаясь): Это вы его еще до операций не видели. Вонючка: Тебе надо сменить врачей. Кровный брат № 1: Мне уже сделали штук пять операций. Но когда начинаешь с нуля, когда тебе все лицо выжгло напалмом, нужно много времени, чтобы его восстановить. Бог создал мир за семь дней, но даже самым талантливым, самым высококвалифицированным и высокооплачиваемым людям требуется побольше дней, чтобы создать такую простую штуку, как лицо. Я пока еще на полпути. Злюка: Отвечай уже на вопрос: ты кто вообще такой? Кровный брат № 1: Это сложнейший философский вопрос. Необходимо помнить, что рождение отдельного бытия из «ничто», абсолютное начало для истории является событием абсурдным[22]. Злюка: ТЫ КТО, БЛЯДЬ, ТАКОЙ? Кровный брат № 1: Не узнал меня? Злюка: С чего это мне тебя узнавать? Кровный брат № 1: Я спрашивал Бона. Но вы тоже должны были меня узнать. Вонючка: Мы тебя даже не знаем, козлина ты мутный. Кровный брат № 1: Вы когда в последний раз на себя в зеркало смотрели? Злюка: Да пошел ты… Кровный брат № 1: Вот прямо внимательно так смотрели? Вонючка: Все, мне уже насрать, ответит он или нет. Злюка: Ты дождешься, на тебя Шеф внимательно посмотрит. Вонючка: Где Шеф, ты, больной ублюдок? Кровный брат № 3 стреляет Вонючке в голову. Злюка: Ты что…