– А какого цвета «бокстер», который вы задержали? Лич отпустил свою команду, велев, чтобы все возвращались к работе, и повел Линли и Хейверс к себе в кабинет, по пути ответив на вопрос Линли: – «Бокстер» серебристый. И на нем никаких повреждений. В общем-то, я и не ожидал, что кто-то будет давить людей машиной, которая стоит больше, чем дом моей матери. Но мы все еще держим машину у себя. Практика показывает, что это бывает весьма и весьма полезно. Он остановился у кофейного автомата и бросил в щель несколько монет. В пластиковый стаканчик до половины накапало густой жидкости. Хейверс приняла у Лича стаканчик, но, сделав глоток, пожалела о своем решении. Линли оказался мудрее и отклонил предложение. Лич заплатил за стакан кофе и для себя и привел детективов в свой кабинет. Локтем захлопнув за собой дверь, он тут же направился к трезвонящему телефону. – Лич! – рявкнул он в трубку, ставя стаканчик на стол. Опустившись в свое кресло, он кивнул Линли и Хейверс, чтобы те тоже усаживались. – Привет, солнышко, – сказал он, просветлев лицом. – Нет… Нет… Она что? – При этих словах он глянул на сидящих напротив полицейских. – Эсме, сейчас я не могу говорить. Скажу только одно: никто пока и словом не обмолвился о том, чтобы снова выйти замуж, понятно?.. Да. Хорошо. Поговорим в другой раз, солнышко. – Он положил трубку на место и пояснил Линли и Хейверс: – Дети. Развод. Голова кругом. Линли и Хейверс пробормотали положенные слова сочувствия. Лич отхлебнул кофе и вернулся к делу. – С утра к нам заходил наш приятель Пичли с адвокатом в придачу. Он пересказал то, что услышал от обитателя дома на Кредитон-хилл: Пичли не только узнал имя жертвы наезда, но некоторое время даже жил в одном с ней доме – как раз тогда, когда была убита дочь жертвы. – Он сменил имя с Пичфорда на Пичли, но не говорит, по каким причинам, – завершил свой рассказ Лич. – Мне бы хотелось думать, что в конце концов я бы вспомнил этого типа, но в последний раз я видел его двадцать с лишним лет назад, а с той поры утекло много воды. – Оно и понятно, – вежливо поддакнул Линли. – Теперь мы знаем, кто это такой, и чутье подсказывает мне, что неспроста он оказался замешанным в этом деле, с «бокстером» или без оного. У него на совести ох как нечисто, носом чую. – Его подозревали в смерти ребенка? – спросил Линли. Хейверс раскрыла блокнот на чистой (если не считать пятен от какого-то соуса) странице и стала записывать услышанное. – Сначала никого не подозревали, потому что выглядело все как несчастный случай. Вы понимаете, о чем я. Бестолковая мамаша оставляет ребенка в ванне и идет поболтать по телефону. Ребенок тянется к резиновой уточке, поскальзывается, ударяется головой о ванну, а дальше все, как в учебниках. Трагическая случайность, но такое бывает. – Лич снова отхлебнул кофе и взял со стола какой-то документ, которым стал активно размахивать. – Но затем мы получили результаты обследования тела ребенка, и оказалось, что там были кровоподтеки и переломы, объяснить которые никто не мог, поэтому под подозрение попали все. Довольно скоро, однако, все сошлось на няне. А она была тем еще фруктом. Лицо Пичфорда я, конечно, мог забыть, но что касается той немки… Черта с два я ее забуду. Холодная как треска, эта девица. Соизволила дать показания лишь один раз – один-единственный раз, подумать только! – о ребенке, который погиб, находясь под ее присмотром, а потом как отрезала – ни слова. Ни уголовной полиции, ни своему адвокату, ни судье. Никому. Использовала право молчать на полную катушку. И ни слезинки не пролила. Хотя чего еще ожидать от фрицев? Не понимаю, как вообще этим родителям пришло в голову нанять ее. Краем глаза Линли заметил, что Хейверс стукнула ручкой по блокноту. Он глянул в ее сторону – она яростно буравила Лича глазами. Хейверс была не из тех, кто мирится с предрассудками, будь то ксенофобия или женоненавистничество, и Линли видел, что с ее губ вот-вот сорвется замечание, которое не улучшит отношения между нею и старшим инспектором. Он поспешил вмешаться: – Происхождение девушки работало против нее. – Против нее работала ее мерзкая фрицевская сущность! – «Мы будем сражаться на пляжах», – буркнула себе под нос Хейверс, передразнивая Черчилля. Линли бросил на нее предостерегающий взгляд. Она в ответ стрельнула в него глазами. То ли Лич не расслышал слов Хейверс, то ли предпочел проигнорировать их, но в любом случае Линли был ему благодарен. Сейчас не время спорить о политических убеждениях, разлад в их рядах делу не поможет. Старший инспектор откинулся на спинку кресла. – Значит, вы сумели откопать только ежедневник и телефонные сообщения? – Пока да, – ответил Линли. – Также в доме находилась открытка от женщины по имени Линн, но, похоже, к делу это не относится. У этой Линн умер ребенок, и миссис Дэвис ходила на похороны. – И больше никакой корреспонденции? – спросил Лич. – А счета, письма и тому подобное? Линли покачал головой: – Ничего. Никакой другой корреспонденции. – При этом он старался не смотреть в сторону Хейверс. – Хотя на чердаке она хранила целую коллекцию, посвященную сыну. Газеты, журналы, концертные программки. Майор Уайли говорит, что Гидеон и миссис Дэвис не общались, но, судя по этой коллекции, я бы сказал, что не она была инициатором разрыва. – Значит, сын? – спросил Лич. – Или отец. – То есть мы снова возвращаемся к спору на автостоянке. – Вполне возможно. Да. Лич допил кофе и смял пластиковый стаканчик. – Все-таки странно, вы не находите? Почти никакой информации – и где? В собственном жилище этой Дэвис! – Жила она очень скромно, сэр. Лич смотрел на Линли. Линли смотрел на Лича. Хейверс яростно строчила что-то в блокноте. Никто ни в чем не признавался. Линли ждал, чтобы старший инспектор дал ему необходимую информацию. Лич не сделал этого. Он только сказал: – Тогда поезжайте к Дэвису. Найти его, наверное, не трудно. Таким образом, планы были составлены, задания розданы, и Линли с Хейверс вскоре вновь очутились на улице, направляясь каждый к своей машине. Хейверс зажгла сигарету и спросила: – Что вы собираетесь делать с письмами, инспектор? Линли не стал притворяться, будто ему нужны пояснения. – Отдам их Уэбберли, – ответил он. – Потом. – Отдадите их… – Хейверс затянулась и раздраженно выдохнула струю дыма. – Если кто-нибудь узнает, что вы забрали их с места осмотра и не доложили о них… То есть что мы забрали их с места осмотра и не доложили о них… Черт побери, вы понимаете, к чему это может привести, инспектор? А тут еще и компьютер. Почему вы не сказали Личу про компьютер? – Я скажу, Хейверс, – ровным голосом произнес Линли. – Как только узнаю, что в нем. – Святые угодники! – вскричала Хейверс. – Ведь это же сокрытие… – Послушайте, Барбара. Информация о том, что мы забрали письма и компьютер, может дойти до Лича только одним способом, и мы оба знаем, что это за способ. Он пристально смотрел на Хейверс в ожидании, пока его слова дойдут до нее. Она переменилась в лице. – Эй, полегче, инспектор! Я не стукач. Линли понял, что Хейверс задета не на шутку, и примирительно улыбнулся ей. – Поэтому я и работаю с вами, Барбара. – Он отключил сигнализацию «бентли» и открыл дверцу, но все же снова заговорил с Хейверс поверх крыши автомобиля: – Если меня привлекли к этому делу для того, чтобы защитить Уэбберли, то я предпочел бы, чтобы мне сообщили об этом открытым текстом. А вы? – Я бы предпочла не давать повода для нареканий, – ответила Хейверс. – Одного из нас пару месяцев назад понизили в звании, инспектор, и, если память мне не изменяет, это были не вы. Линли смотрел на ее побелевшее лицо и не узнавал в стоящей напротив женщине своего воинственного напарника, с которым проработал не один год. В последние пять месяцев ей пришлось нелегко и в профессиональном, и в эмоциональном плане, и Линли осознал, что обязан уберечь ее от возможных новых проблем. – Хейверс, может, вам лучше отказаться от участия в этом деле? Один телефонный звонок, и… – Я не хочу отказываться. – Но может появиться риск… Уже появился риск… Я отлично понимаю, как вы должны… – Не говорите ерунды. Я не собираюсь отказываться, инспектор. Просто я хотела, чтобы мы проявляли осторожность. – Я проявляю максимум осторожности, – заверил ее Линли. – Те письма от Уэбберли не имеют отношения к делу. – Остается только надеяться, что это действительно так, – сказала Хейверс. Она отошла от «бентли» к своей машине, стоявшей рядом. – Тогда займемся делом. Что у нас по плану? Линли обдумал ее вопрос, прикидывая, как наилучшим образом приступить к следующей фазе расследования. – Вы производите впечатление человека, нуждающегося в духовном руководстве, – сказал он, когда определился с планами. – Поэтому поезжайте в монастырь Непорочного зачатия. – А вы? – Я последую рекомендации старшего инспектора. Встречусь с Ричардом Дэвисом. Если он виделся или разговаривал со своей бывшей женой относительно недавно, то может знать, в чем она хотела признаться Уайли. – Или он сам и есть то, в чем она хотела признаться, – заметила Хейверс. – Вполне возможно, – согласился Линли. Отмечая галочками выполненные пункты своей «Жизненной программы», которую составила, еще будучи пятнадцатилетним подростком, Джил Фостер ни разу не сталкивалась с серьезными препятствиями. Прочитать всего Шекспира (сделано к двадцати годам), проехать автостопом через всю Ирландию (сделано к двадцати одному году), получить кембриджский диплом первой степени по двум специальностям (к двадцати двум годам), совершить поездку в Индию (к двадцати трем), исследовать Амазонку (к двадцати шести), сплавиться по Нилу на каяке (к двадцати семи), написать монографию о Прусте (в процессе), адаптировать романы Ф. Скотта Фицджеральда для телевидения (также в процессе)… За что бы она ни бралась, Джил Фостер ни разу не споткнулась в своем планомерном продвижении по жизни. Но вот в личной жизни у нее не все шло гладко. Она планировала обзавестись мужем и детьми к своему тридцать пятому дню рождения, но оказалось, что достичь этой цели труднее, чем она рассчитывала, поскольку здесь требуется активное участие другого человека. А она хотела получить мужа и детей – именно в таком порядке. Да, теперь стало модно иметь «партнера». Каждый третий эстрадный певец, кинозвезда или спортсмен был живым доказательством этой моды, во всех бульварных газетенках ежедневно прославлялась их способность бездумно размножаться, как будто акт воспроизводства требовал какого-то особого таланта, которым обладали только они. Но Джил была не из тех, кто легко поддается веяниям скоротечной моды, и уж тем более тверда ее позиция была во всем, что касалось «Жизненной программы». Невозможно достичь цели, если пытаться сократить путь, следуя то одной модной тенденции, то другой. Последствия романа с Джонатоном на время подорвали ее веру в возможность достижения супружеского и материнского идеала. Но с появлением в ее жизни Ричарда она быстро сообразила, что эти две цели, столь долго не дававшиеся ей, наконец-то обрели реальные очертания. В мире ее бабушек и дедушек, если не в мире ее родителей, тот факт, что они с Ричардом стали любовниками прежде, чем дали друг другу формальные обеты, был бы непростительной глупостью. И даже сегодня доживали свой век с дюжину тетушек, которые, спроси Джил у них совета, настойчиво рекомендовали бы ей дождаться кольца, церковных колоколов и конфетти и только потом завязывать интимные отношения с женихом или хотя бы принимать так называемые меры предосторожности, пока сделка между мужчиной и женщиной не будет подписана и зарегистрирована должным образом. Однако искренние ухаживания Ричарда, последовавшие за неспособностью Джонатона оставить жену, одновременно и польстили Джил, и стали важным этапом в ее жизни. Желание Ричарда обладать ею возбудило соответствующее желание в ней, и она с глубокой благодарностью отдалась этому чувству, поскольку после Джонатона ей стало казаться, будто никогда уже она не испытает острого голода по мужчине. А этот голод, как узнала Джил, ведет к оплодотворению. Вероятно, в ней говорил голос тела, которому оставалось уже не так много времени, чтобы зачать ребенка: каждый раз, когда они с Ричардом занимались любовью в те первые месяцы, она стремилась вобрать его как можно глубже в себя, словно только такое проникновение обеспечивало зарождение новой жизни. Поэтому ей пришлось переставить местами брак и детей, но какое это имело значение? Они счастливы друг с другом, а Ричард – сама преданность. И все-таки время от времени ее посещали сомнения – наследие обещаний и лжи Джонатона. Когда такие сомнения всплывали, Джил напоминала себе, что Ричард и Джонатон – два совершенно разных человека, но вновь и вновь эти сомнения, вызванные тенью, промелькнувшей на лице Ричарда, или его внезапным нежеланием продолжать разговор, пробуждали ее страхи, как ни уговаривала она себя, что все ее тревоги пусты и напрасны. «Даже если Ричард не женится на мне, – убеждала она себя в худшие моменты, – то мы с Кэтрин отлично проживем и без него. У меня же есть любимая работа. А в наше время матери-одиночки перестали быть париями». Но дело ведь не в этом, спорила с ней ее внутренняя, любящая составлять планы сущность. Задача стояла так: брак и муж. А в более широком смысле – семья, которую она сама определила как общность, состоящую из матери, отца и ребенка.