Он бросил застенчивый взгляд на полицейского, – взгляд, который так красноречиво говорил: «Как тебе наша берлога, чувак?», что у Ясмин душа заболела за сына, и эта боль породила в ней гнев, поскольку она вновь увидела, сколько они с Дэниелом потеряли. – Займись уже делом, – велела она сыну, а копу сказала: – Так чего тебе от меня надо? Как, ты сказал, тебя зовут? – Он Уинстон Нката, мам, – встрял Дэн. – Сколько раз тебе говорить, быстро за работу! Он ухмыльнулся, полыхнув крупными белыми зубами, зубами взрослого, в которого он превращается куда быстрее, чем ей бы того хотелось. Улыбка осветила его лицо, не такое темное, как у Ясмин, ведь в нем смешались цвета кожи отца и матери. Мальчик исчез в ванной, и оттуда сразу послышался шум воды. Он, видимо, вывернул краны на полную мощность, желая показать, что данное ему поручение он выполняет ловко и умело. Уинстон Нката остался стоять у двери, и это разозлило Ясмин еще сильнее, чем если бы он пошел разгуливать по всей квартире, осматривая каждый уголок ее собственности (комнат было всего четыре, и это заняло бы у него не больше двух минут). – Так в чем дело? – спросила она. – Вы позволите мне осмотреть вашу квартиру? – попросил он вместо ответа. – Зачем? Я ничего плохого здесь не прячу. У тебя ордер есть? И я ходила отмечаться на прошлой неделе, как всегда отмечаюсь у Шэрон Тодд. Если она сказала вам что-нибудь другое… если эта сучка записала мне пропуск… – Ясмин ощутила, как страх ползет по коже рук от пальцев вверх, и вновь осознала, какую власть имеет офицер службы надзора над тем, что называется ее свободой. – Ее не было на месте, понятно? Мне сказали, что она у врача. С ней какой-то приступ случился, и ей велели срочно сдать анализы или еще что-то. И когда я пришла… Ясмин сделала глубокий вдох, желая остановить поток слов. Она злилась, злилась на себя за то, что испытывает страх, и злилась на этого копа с порезанным бритвой лицом, который принес страх в ее дом. У копа на руках были не только все козыри – вся колода, и они оба знали это. Пожав плечами, она сдалась: – Смотри, если хочешь. Все равно не найдешь того, что ищешь. Бесконечно долгую секунду он смотрел ей в глаза. Она отказалась отводить взгляд, потому что отведенный взгляд означал бы, что он раздавил ее одним пальцем, как блоху. Поэтому она тоже смотрела на него, стоя там, где стояла, – у прохода на кухню. В ванной раздавался плеск воды – Дэн намыливал парики. Наконец коп произнес: «Отлично» – и кивнул ей смущенно и вежливо, но она все равно была убеждена, что он притворяется. Первым делом он двинулся в ее спальню и щелкнул там выключателем. Ясмин видела, что он раскрыл платяной шкаф, с которого облупилась почти вся краска, но не стал выворачивать все подряд карманы, лишь провел пальцем по паре брюк. И из комода не стал выдвигать ящики, задержался только, разглядывая то, что лежало на его крышке: расчески, в одной из которых застряли белокурые волосинки, и блюдо с разноцветными бусами, которыми Ясмин подвязывала свои косички. Дольше всего он стоял перед фотографией Роджера, одна точная копия которой находилась в гостиной, вторая – на тумбочке у кровати Дэниела в маленькой спальне и третья – на стене над кухонным столом. На этой фотографии Роджеру Эдвардсу двадцать семь лет, он месяц как приехал из Австралии и два дня как залез в постель к Ясмин. Коп вышел из спальни, снова вежливо кивнул хозяйке квартиры и заглянул в спальню Дэниела, где все повторилось: платяной шкаф, верх тумбочки, фотография Роджера. Затем он направился в ванную, откуда немедленно раздался оживленный голосок Дэна: – Это моя обычная работа – стирать парики. Мама дает их дамам, которые болеют раком. Им надо принимать лекарства, а от него выпадают волосы. Тогда они приходят к маме, и она дает им волосы. Еще она делает им лица. – Что, дает бороды и усы? – спросил коп. – Да нет же, волосы тут ни при чем! – рассмеялся Дэниел. – Лица она делает косметикой. Она лучше всех умеет это делать, моя мама. Могу показать… – Дэн! – рявкнула Ясмин. – Займись делом. Ее сын тут же склонился над ванной. А коп вышел из ванной, в который раз кивнул ей и пошел в кухню. Там была еще одна дверь, выходившая на крошечный балкон, где Ясмин сушила белье, и он открыл эту дверь, выглянул на улицу, потом аккуратно закрыл дверь и провел по косяку рукой – рукой крупной, как и все его тело, – словно ища сколы. Он не открыл ни одного из кухонных шкафчиков, не заглянул в пенал с посудой. Он вообще почти ничего не делал, только постоял у стола, рассматривая в четвертый раз одну и ту же фотографию. – Кто этот парень, миссис Эдвардс? – спросил он. – Отец Дэна. Мой муж. Он умер. – Сочувствую. – Оставь свое сочувствие при себе, – холодно произнесла Ясмин. – Я убила его. Хотя ты и сам все отлично знаешь. Потому-то ты и заявился, верно? Какого-нибудь австралийца, любителя черномазых телок, нашли с ножом в спине, вы прогнали детали через свой компьютер, и тот выдал вам имя: Ясмин Эдвардс. – Этого я не знал, – сказал Уинстон Нката. – Все равно мне очень жаль. В голосе его слышалось… что? Она никак не могла понять что именно, как не могла понять, какое выражение проглядывало в его глазах. В ней ширился, набухал пузырь ярости, который мешал ей думать и с которым она ничего не могла поделать. Эту ярость Ясмин познала с молодых лет, и всегда – всегда – в руках мужчины, в руках тех типов, что нравились ей день, неделю, месяц, до тех пор, пока из-под их личины не начинала проглядывать истинная сущность. Она заговорила резко и грубо: – Так чего тебе надо, а? Чего ты приперся ко мне? Зачем заговаривал зубы моему сыну, как будто тебе не все равно, что он скажет? Если считаешь, будто я что-то сделала, тогда говори прямо и говори немедленно или выметай свою задницу из моего дома. Слышишь? А иначе… – Катя Вольф, – произнес он, и она замолчала. Какого черта ему нужно от Кати? Коп воспользовался паузой: – В службе надзора мне сказали, что она проживает по этому адресу. Это так? – Нам разрешили, – сказала Ясмин. – Уже пять лет как я вышла. На мне ничего нет. Нам дали разрешение. – Еще мне сказали, что она работает в прачечной на Кеннингтон-Хай-стрит, – продолжал Уинстон Нката. – Сначала я зашел туда, чтобы задать ей несколько вопросов, но на рабочем месте ее не было. По словам управляющей, утром она позвонила и сказала, что больна. Грипп. Поэтому я пришел сюда. В голове Ясмин зазвенели колокольчики тревоги, но она постаралась, чтобы это не отразилось на ее лице. – Значит, она пошла к врачу. – И провела там весь день? – Такая у нас система здравоохранения, – нашлась она. Вежливо, как и на протяжении всего визита, Нката сообщил ей: – За двенадцать недель она сказывается больной четвертый раз, вот что мне сказали в прачечной, миссис Эдвардс. Четвертый раз, и владелица прачечной на Кеннингтон-Хай-стрит очень недовольна. Сегодня она звонила в службу надзора. Тревожные колокольчики в мозгу Ясмин сменились мощной сиреной. Позвоночник простреливали стрелы паники. Нет, она же знает, что копы врут каждый раз, когда им нужно заставить тебя сказать то, что потом можно будет повернуть каким угодно способом, и она напомнила себе об этом со всей возможной строгостью: «Ну-ка, сучка, не смей поддаваться». Вслух она отчеканила: – Я ничего об этом не знаю и знать не хочу. Катя живет здесь, ну и что? У нее свои дела, у меня свои. Мне и с Дэниелом хлопот хватает. Он бросил взгляд на ее спальню, где двуспальная кровать, и расческа со светлыми волосами, и одежда в шкафу рассказывали совсем другую историю. Ясмин хотела закричать: «Да! Ну и что, мистер белый хозяин? Ты когда-нибудь сидел за решеткой? Ты хотя бы пять минут чувствовал, каково это – не иметь никого в своей жизни? Ни друга, ни мужа, ни любовника, ни партнера? А я чувствовала. И не пять минут, а долгий срок, который мне показался вечностью». Но она ничего не сказала. Она просто поглядела на него с вызовом. И пять бесконечных секунд, тянувшихся как все пятьдесят, единственными звуками в квартире были плеск воды и голос Дэна, напевавшего себе под нос какой-то очередной хит. Затем раздался новый звук. В замке заскрежетал ключ. Стукнула дверь. В квартиру вошла Катя Вольф. Последним назначением в этот день для Линли стал Челси. Оставив Ричарду Дэвису свою визитку и просьбу позвонить, если каким-то образом даст о себе знать Катя Вольф или появится другая важная информация, Линли пробился через затор возле Южно-Кенсингтонского вокзала и покатил по Слоун-стрит, по освещенному уличными фонарями дорогому кварталу – мимо ресторанов, магазинов и ухоженных особняков. Осенние листья устилали тротуары бронзовым узором. По пути Линли размышлял о связях и совпадениях и о том, не отменяет ли наличие первых возможность вторых. Ему это казалось весьма логичным. Человек вполне может оказаться не в том месте и не в то время, но очень маловероятно, что он мог оказаться не в том месте, не в то время и при этом с намерением навестить кого-то, кто имел отношение к жестокому убийству, произошедшему в их общем прошлом. Совпадение такого рода требовало тщательнейшего рассмотрения. В относительной близости от дома Сент-Джеймсов он занял первое же свободное место вдоль проезжей части, не рассчитывая, что сможет найти что-то получше. Он вынул из багажника «бентли» системный блок, стоявший ранее в кабинете Юджинии Дэвис, и зашагал по направлению к высокому зданию из темно-коричневого кирпича на углу Лордшип-плейс и Чейни-роу. Стоило ему нажать на кнопку звонка, как тут же в глубине квартиры послышался собачий лай. Он доносился откуда-то слева – должно быть, из кабинета Сент-Джеймса, где, как заметил Линли с улицы, горел свет. Тявканье приблизилось к двери и продолжилось с удвоенным энтузиазмом, свойственным псам, которые уверены в том, что хорошо выполняют возложенные на них обязанности. Женский голос произнес: «Пич, угомонись, ну хватит уже», но собака, в лучших традициях такс, игнорировала просьбу хозяйки. Повернулся замок, над дверью вспыхнула лампочка, сама дверь распахнулась. – Томми! Здравствуй. Какой приятный сюрприз! На звонок Линли ответила Дебора Сент-Джеймс с длинношерстой таксой в руках – извивающимся и лающим комком меха коньячного цвета, единственным желанием которого было как можно скорее обнюхать ноги, руки, лицо гостя в целях опознания и классификации. – Пич! – урезонивала собаку Дебора. – Ты же отлично знаешь, кто это. – Она отшагнула от двери, пропуская Линли в дом. – Проходи. Только Хелен уже ушла домой. Сказала, что устала. Это было часа в четыре. Саймон обвинил ее в том, что она специально ложится спать попозже, чтобы не заниматься тем, чем они там занимаются – никогда не была способна понять, чем именно, – но она клялась, что это из-за тебя, будто ты заставил ее до самого рассвета смотреть все четыре части «Звонка». Или три, уж не помню, сколько их там всего. Ну, неважно. Так что привело тебя к нам? Когда входная дверь была закрыта, Дебора опустила собаку на пол. Пич получила наконец возможность принюхаться к брюкам Линли. Она узнала его запах, отбежала на пару шагов и завиляла приветственно хвостом. – Спасибо, – торжественно поблагодарил Линли таксу, и она с чувством выполненного долга просеменила к корзинке, стоявшей на самом теплом месте у газового камина. В свете настольной лампы, горевшей на письменном столе Саймона, Линли увидел разбросанные распечатки, частью с черно-белыми фотографиями, частью только с текстом. Дебора провела Линли в комнату, говоря: – Ставь же эту штуку куда-нибудь, Томми, наверняка она тяжелая как камень. Линли выбрал кофейный столик перед диваном. Пич деловито подбежала, чтобы обследовать принесенный в ее дом предмет, после чего снова вернулась в свою корзинку, свернулась клубочком, удовлетворенно вздохнула и замерла в полной достоинства позе – голова на передних лапах, глаза лишь изредка мигают. – Ты, наверное, хочешь поговорить с Саймоном, – сказала Дебора. – Он наверху. Давай я схожу за ним… – Не сейчас, – вырвалось у Линли. Дебора умолкла и взглянула на него с вопросительной улыбкой, заправляя за ухо прядь тяжелых волос. – Хорошо, – сказала она и прошла к старому столику у окна, где стояли напитки. Она была высокой, с россыпью мелких веснушек на переносице, не такая худая, как модель, но и не полная – само изящество и женственность. Черные джинсы и свитер цвета оливок составляли приятный контраст ее медным волосам. Линли только теперь обратил внимание, что вдоль стен и книжных полок стояли крупноформатные фотографии в рамах, часть из них были обмотаны защитной пленкой, и это напомнило ему о предстоящей выставке работ Деборы в галерее на Грейт-Ньюпорт-стрит. Она тем временем спросила его: – Шерри? Виски? Мы купили недавно бутылку «Лагавулина», и Саймон утверждает, что это райское наслаждение в сжиженном виде. – Саймон никогда не отличался любовью к преувеличениям. – Как можно, он ведь человек науки. – Тогда стоит попробовать. Значит, виски. Я смотрю, ты готовишься к выставке?