На пол упала газета, подобранная в закусочной. Причем упала, как падает бутерброд с маслом, – совсем не той стороной, как хотелось бы Либби. Кричащий заголовок сделал то, к чему стремятся все кричащие заголовки, то есть привлек к себе внимание Гидеона. И Гидеон наклонился и поднял газету, чуть опередив собравшуюся сделать то же самое Либби. – Не надо, – залепетала она. – Тебе от этого станет только хуже. Он взглянул на нее: – От чего? – Зачем грузить себя всякими неприятностями? – Либби отчаянно уцепилась за край газеты, тогда как за другой край газету тянул к себе Гидеон. – Они здесь все перетряхивают заново. Тебе это не нужно. Но пальцы Гидеона были столь же настойчивы, как и ее, и Либби поняла, что ей придется позволить ему прочитать статью или они попросту разорвут газету пополам, как покупательницы – платье на распродаже в «Нордстроме». Она разжала пальцы, мысленно отвешивая себе пинок под зад, во-первых, за то, что вообще взяла эту газету, а во-вторых, за то, что напрочь забыла о ней. Так же, как она, Гидеон залпом проглотил статью на первой полосе и так же открыл разворот на четвертой и пятой страницах, где шло продолжение. Там его взгляду предстали снимки, которые газета откопала в своих архивах: его сестра, его мать и отец, он сам в восьмилетнем возрасте и другие лица, имевшие отношение к делу. Похоже, в тот день газете совсем не о чем было писать, горько думала Либби. – Ой, Гидеон, – вдруг вспомнила она, обрадовавшись, что у нее есть предлог оторвать его от чтения, – я совсем забыла сказать тебе. Когда я стучалась в твою дверь, тебе кто-то звонил и оставил сообщение на автоответчике. Я слышала голос. Хочешь послушать? Сейчас принесу телефон. – Это может подождать, – отмахнулся Гидеон. – А вдруг это твой папа звонил? Может, у него новости про Джил. Да, кстати, как ты вообще к этому относишься? Ты ведь так и не сказал мне. Странно, должно быть, заиметь братика или сестренку, когда у тебя самого могут быть дети. Они уже знают, кто у них будет? – Девочка, – ответил он, хотя Либби видела, что мыслями он далеко от нее. – Джил делала анализы. Говорят, будет девочка. – Классно. Маленькая сестричка. Вот ведь неожиданность какая! Я думаю, из тебя получится замечательный старший брат. Он рывком встал на ноги. – Я больше не могу выносить эти кошмары. Сначала мне не заснуть, когда я ложусь в кровать. Я валяюсь без сна по полночи, слушаю тишину и смотрю в потолок. А когда наконец засыпаю, начинаются кошмары. Один за другим. Я не вынесу этого. За спиной у Либби щелкнул вскипевший чайник. Надо было заняться чаем, но было что-то такое в лице Гидеона, что-то дикое и отчаянное в его глазах… Никогда раньше Либби не видела такого выражения и поняла, что околдована этим лицом, что оно притягивает ее к себе со страшной силой и невозможно отвернуться от него, можно только смотреть в него. Уж лучше это, решила Либби, чем воображать всякую чепуху. Например, думать, что смерть матери довела Гидеона до ручки… Но какая в этом могла быть логика? С чего бы это взрослый мужчина съехал с катушек при известии о том, что умерла его мама? Тем более что от нее ни слуху ни духу не было уже сколько лет. Ну хорошо, он встретил ее один раз, она попросила у него денег, он ее не узнал и отказал ей… Либби не могла понять, что в этом такого уж страшного. Однако ей было спокойнее оттого, что Гидеон посещает психиатра. – Ты рассказывал своему психиатру об этих кошмарах? – спросила она, увлеченная новой мыслью. – Они ведь должны разбираться в том, что означают наши сны. Иначе за что им платить, если они не могут объяснить нам, типа, в чем проблема, и таким образом прекратить кошмары? – Я решил больше не ходить к ней. Либби нахмурилась. – К своему врачу? Когда? – С сегодняшнего дня. Я позвонил и отменил встречу. Она не может помочь мне вернуть скрипку. Я тратил время без толку. – Но мне казалось, что она тебе нравится. – Что значит «она тебе нравится»? Раз она не в силах мне помочь, какого черта к ней ходить? Она хотела, чтобы я все вспомнил, и я вспомнил, и что в результате? Посмотри на меня. Посмотри на это. Видишь? Ты это видишь? Он вытянул перед собой руки, и она увидела то, чего по какой-то причине не заметила раньше и чего не было двадцать четыре часа назад, когда он пришел к ней с известием о смерти матери. Его руки тряслись. Тряслись сильно, совсем как у ее дедушки перед тем, как начинало действовать лекарство от болезни Паркинсона. С одной стороны, она хотела радоваться тому, что Гидеон перестал ходить на сеансы к психиатру, ведь это означало, что он начинает видеть себя не только как скрипача, а как нечто большее, и это замечательно. Но с другой стороны, его слова заставили ее поежиться от беспокойства. Не играя на скрипке, он смог бы в принципе понять, кто он такой, но только в случае, если он сам хочет понять это. А Гидеон вовсе не производил впечатление человека, желающего отправиться на поиски самого себя. И тем не менее Либби произнесла со всей возможной мягкостью: – Даже если ты не сможешь больше играть на скрипке, это еще не конец света. – Это конец моего света, – сказал он ей и ушел в музыкальную комнату. Либби слышала, как он споткнулся, ударился обо что-то и выругался. Щелкнул выключатель, и, пока Либби заваривала чай, Гидеон прослушал сообщение, оставленное на автоответчике, пока он сидел в сарае и пытался нарисовать воздушного змея. – Это инспектор Томас Линли, – зазвучал густой баритон, который достойно вписался бы в любую костюмированную драму. – Я еду из Брайтона в Лондон. Вы не могли бы перезвонить мне на мобильный, когда получите это сообщение? Мне хотелось бы побеседовать с вами о вашем дяде. И затем голос назвал несколько цифр. Еще и дядя? Либби чуть не присвистнула. Чего еще ожидать? Сколько еще проблем свалится на плечи Гидеона и когда же он наконец крикнет: «Все, с меня хватит!»? Она собиралась сказать ему: «Подожди до завтра, Гид. Поспи сегодня у меня, я прогоню твои дурные сны, обещаю тебе», но услышала, как Гидеон набирает на телефоне номер. Через несколько секунд он заговорил. Либби старалась производить как можно больше шума, свидетельствующего, что она с головой ушла в приготовление чая, но все равно прислушивалась, ради Гидеона, разумеется. – Это Гидеон Дэвис, – произнес он, по-прежнему находясь в музыкальной комнате. – Я получил ваше сообщение… Спасибо… Да, это был шок. – Он довольно долго молчал, слушая, что говорит ему собеседник на другом конце провода. – Я бы предпочел ответить на них по телефону, если вы не возражаете. Гидеон снова умолк. «Один ноль в нашу пользу, – обрадовалась Либби. – Мы проведем тихий вечер вдвоем, а потом ляжем спать». Но когда она расставляла на столе чашки, снова заговорил Гидеон, после того как выслушал ответ полицейского: – Ну что ж, ладно. Раз по-другому никак. – Он назвал свой адрес. – Я буду дома, инспектор, – и повесил трубку. Он вернулся в кухню. Либби притворилась, что вовсе не подслушивала. Она подошла к шкафу и открыла его, выбирая, что подать к чаю. Остановилась на пачке японского печенья. Она вскрыла упаковку, высыпала содержимое в тарелку и, пока несла ее к столу, бросила в рот пару самых миниатюрных печеньиц. – Звонили из полиции, – сообщил Гидеон то, что она и так уже знала. – Они хотят поговорить со мной о моем дяде. – С твоим дядей тоже что-то случилось? Либби насыпала в свою чашку сахарного песка. Вообще-то чаю она не хотела, но предложение устроить чаепитие исходило от нее самой, и деваться ей было некуда, приходилось играть до конца. – Пока не знаю, – ответил Гидеон. – Так может, позвонишь ему, пока сюда не заявился тот полицейский? Не хочешь сначала узнать у него, что да как? – Понятия не имею, где он живет. – В Брайтоне? – вырвалось у Либби, и тут же ее лицо вспыхнуло. – Э-э… я нечаянно услышала, как он говорил, что едет из Брайтона. В сообщении. Когда ты прослушивал автоответчик. – Может, и в Брайтоне. Только я не догадался спросить имя. – Чье? – Дядино. – Ты не знаешь… Хм. Ну ладно. Неважно. Просто такая у них семейка подобралась, подумала про себя Либби. Да и вообще сейчас многие люди не знают своих родственников. Такие настали времена, как любит говорить ее папа. – А почему ты не договорился с полицейским на завтра? – Не хотелось откладывать. Я хочу знать, что происходит. – О! Конечно. Либби была разочарована. Она уже размечталась, как будет ухаживать за Гидеоном весь долгий, спокойный вечер. Что-то подсказывало ей, что проявление ласки и заботы о нем сейчас, когда он расстроен и подавлен как никогда раньше, может привести к возникновению между ними чего-то нового, к долгожданному прорыву в их отношениях. Вслух она сказала: – Если только копу можно доверять. – Доверять в чем? – В том, что он расскажет тебе правду о твоем дяде. Он же коп. Она пожала плечами и протянула руку к тарелке с печеньем. Гидеон сел за стол, взял в руки чашку, но пить не стал. – А это как раз неважно. – Что неважно? – Неважно, правду он скажет или нет. – Неважно? Как это? – не поняла его Либби. Нанося удар, Гидеон смотрел ей прямо в глаза: – Потому что я больше никому не верю. Раньше верил. А теперь понял, что все говорят неправду. Казалось, дела и так уже шли хуже некуда, а вот поди ж ты. Дж. В. Пичли, он же Человек-Язык, он же Джеймс Пичфорд, отключился от Сети, уставился на экран монитора и проклял все на свете. Наконец-то ему удалось вызвать Кремовые Трусики на разговор в чате, но, несмотря на полчаса уговоров и доводов, она не согласилась пойти ему навстречу. От нее всего-то требовалось дойти до полицейского участка в Хэмпстеде и потратить пять минут на разговор со старшим инспектором Личем, а она отказалась. Нужно было просто подтвердить, что она и мужчина, известный ей под кличкой Человек-Язык, провели вместе вечер, сначала в ресторане в Южном Кенсингтоне, а потом в тесном гостиничном номере, выходящем на Кромвель-роуд, где шум от нескончаемого транспортного потока перекрывал скрип кровати и крики удовольствия, издаваемые ею в результате тех его действий, на которые намекало его сетевое прозвище. Но нет, она не захотела сделать для него такой мелочи. И неважно, что благодаря ему она кончила шесть раз за неполные два часа, неважно, что он откладывал собственное удовлетворение до тех пор, пока она не обмякла и не взмокла от своих оргазмов, неважно, что он исполнил ее самые темные фантазии об утехах анонимного секса. Она отказалась открыться и «подвергнуть себя унизительному признанию перед совершенно незнакомыми людьми в том, какого рода женщиной я могу стать при определенных обстоятельствах». «Да ведь я тебе тоже совершенно незнаком, ты, грязная сучка! – прорычал Пичли, правда только в голове. – Тебя же это ни на секунду не остановило, когда ты, задыхаясь, говорила мне, чего и как тебе хочется!» Она как будто прочитала его мысли, хотя он не отразил их на экране. Она написала в ответ: «Дело в том, Язык, что мне придется назвать им свое имя. А для меня это невозможно. Только не мое имя. Только не с нашей желтой прессой. Прости, но ты должен понять меня».