«Необычное?» «Ну да. Например, Соня плачет, оставленная одна. Или Катя уходит из дома, когда девочка ненадолго заснула днем. Телефонные разговоры во время кормления. Общая нетерпеливость и раздражение, если Соня капризничает. То есть такие мелочи, которые вызывают определенные вопросы и беспокойство, но которые нельзя назвать грубой небрежностью». «Вы кому-нибудь говорили о них?» «Говорила. Твоей матери». «А папе?» Сара Джейн подскочила на диване. «Кофе! Я совсем забыла!» – воскликнула она и, извинившись, скрылась на кухне. «А папе?» В комнате стояла тишина, с улицы тоже не доносилось ни звука, и мой вопрос, казалось, отскакивал от стен, как эхо в каньоне. «А папе?» Я встал с кресла и подошел к одной из двух стеклянных горок, поблескивающих дверцами по обеим сторонам камина. Меня привлекло ее содержимое: четыре полки, заставленные старинными куклами всех форм и размеров, всех возрастов – от младенцев до стариков, одетыми в костюмы различных исторических периодов, наверное, соответственно периодам, когда их сделали. Я абсолютно не разбираюсь в куклах, так что понятия не имел, на что смотрю, но должен сказать, что коллекция производила впечатление и количеством экспонатов, и качеством одежды, и идеальным состоянием самих кукол. Некоторые из них выглядели так, как будто никогда не бывали в детских руках, и я представил себе, как родные и приемные дочери Сары Джейн стоят перед горкой и с вожделением взирают на то, что им никогда не будет принадлежать. Вскоре появилась Сара Джейн с большим подносом в руках, на котором она установила богато украшенный серебряный кофейник и такие же сахарницу и молочник, а также фарфоровые кофейные чашки, крохотные кофейные ложечки и тарелку с имбирным печеньем. «Сама пекла сегодня утром», – призналась она. Я же неожиданно для себя задался вопросом, как бы Либби отреагировала на все это: на кукол, на демонстрацию кофейного сервиза, на Сару Джейн Беккет-Гамильтон – и, самое интересное, что сказала бы Либби, присутствуй она при этом разговоре, и что предпочла бы не говорить. Сара Джейн опустила поднос на кофейный столик и принялась разливать кофе, безостановочно болтая: «Боюсь, я не очень любезно отозвалась о Катиной манере одеваться. Иногда со мной это бывает, ты должен простить меня. Я столько времени провожу одна – Перри все время в отъезде, девочки, понятное дело, в школе, – что в тех редких случаях, когда ко мне заглядывает кто-нибудь, я забываюсь и не слежу за своим языком. На самом деле мне следовало сказать, что у Кати не было опыта ни в моде, ни в цвете, ни в стиле, поскольку выросла она в Восточной Германии. Чего можно ожидать от человека из страны Восточного блока? Уж конечно, не haute couture![26] По правде говоря, заслуживает восхищения уже то, что она вообще захотела поступить в колледж и заниматься одеждой. Просто крайне неудачно – трагично – получилось, что свои мечты и свое неумение ухаживать за детьми она принесла в дом твоих родителей. Это было убийственное сочетание. Сахара? Молока?» Я принял от нее чашку. Как она ни старалась завлечь меня в обсуждение манеры одеваться Кати Вольф, ей это не удалось. Я спросил: «А папа знал, что она небрежно выполняет обязанности няни?» Сара Джейн взяла в руку чашку и стала помешивать в ней ложечкой, хотя не клала туда ничего, что требовало бы размешивания. «Думаю, твоя мать передала ему мои слова». «Но вы сами ничего ему не говорили». «Я сообщила о том, что видела, одному из родителей. Не было никакой необходимости повторять то же самое и другому. Твоя мать чаще бывала дома, чем отец. Его мы редко видели, ведь он работал на двух работах, как ты помнишь. Попробуй моего печенья, Гидеон. Ты по-прежнему любишь сладкое? Как забавно. Мне пришло на ум, что Катя просто обожала сладкое. Особенно шоколад. Ну, полагаю, это пристрастие тоже берет начало в детстве, проведенном в Восточном блоке. Они там плохо питаются». «А другие пристрастия у нее имелись?» «Другие пристрастия?» Сара Джейн удивленно подняла на меня глаза. «Я знаю, что она была беременна, когда все случилось, и я помню, как однажды видел ее в саду с мужчиной. Его я не разглядел, но смог догадаться, чем они занимались. Рафаэль считает, что это был Джеймс Пичфорд, жилец». «Вот уж не думаю! – запротестовала Сара Джейн. – Джеймс и Катя? Ерунда! – Она засмеялась. – Джеймс Пичфорд не питал к ней никаких особых чувств. Что за странная идея пришла тебе в голову, Гидеон! Он помогал ей с английским, это правда, но сверх этого… Должна сказать, что Джеймса Пичфорда отличало некоторое равнодушие к женщинам вообще, так что нельзя не задуматься над тем, какова его сексуальная ориентация, извиняюсь за выражение. Нет-нет, Катя Вольф никак не была связана с Джеймсом Пичфордом. – Она взяла с блюда еще одно печенье. – Разумеется, когда под одной крышей проживают разнополые взрослые люди и при этом одна из женщин оказывается беременной, вполне логично предположить, что отцом ребенка является кто-то из мужчин этого сообщества. Да, это первое, что приходит в голову, но в данном случае… Нет, это был не Джеймс. Твой дедушка тоже отпадает. И кто еще у нас остается? Конечно, Рафаэль Робсон. Тебе не кажется, Гидеон, что он специально назвал Джеймса Пичфорда, чтобы отвести подозрения от себя самого?» «А мой отец?» Сара Джейн пришла в негодование от такого предположения. «Ты же не можешь думать, что твой отец и Катя… Да нет же, тем более что уж родного-то отца ты бы узнал, если бы тем мужчиной в саду был он. Нет, Гидеон. Даже если бы по какой-то причине его было трудно узнать, все равно это не мог быть он, потому что всем сердцем он был предан твоей матери». «А то, что через два года после Сониной смерти они расстались…» «Причина этого лежит в самом факте смерти, в неспособности твоей матери пережить трагедию. После убийства дочери она впала в черную депрессию – а какая мать не впала бы? – и так никогда и не оправилась. Нет. Ты не должен думать плохо о своем отце ни при каких обстоятельствах. Я решительно отказываюсь обсуждать подобные предположения». «Но как тогда объяснить то, что Катя отказалась назвать имя отца ребенка? И она не сказала ни слова о том, что имело отношение к моей сестре…» «Гидеон, послушай меня. – Сара Джейн поставила кофейную чашку на стол и положила остаток печенья на край блюдца. – Я допускаю, что твой отец в определенной степени восхищался физической красотой Кати Вольф, как восхищались ею все мужчины. Может, он и провел с ней наедине час или два. Может, он и посмеивался добродушно над ее ошибками в английском языке, делал ей подарки на Рождество и день рождения… Но ничто из этого не доказывает, что они были любовниками. Ты должен немедленно выбросить эту идею из головы». «И все же отказ Кати говорить с кем бы то ни было… Мне говорили, что она не общалась даже со своими адвокатами, а это вообще не имеет смысла». «Для нас это не имеет смысла, – согласилась Сара Джейн. – Но не забывай, что Катя была чрезвычайно упряма. Я почти не сомневаюсь, как все было: она просто вбила себе в голову, что если молчать, то все будет в порядке. Она ведь приехала из коммунистической страны, где криминалистика не так развита, как у нас в Англии, то есть ее заблуждение в какой-то степени понятно. Вероятно, она думала, что у обвинения нет твердых доказательств. Она решила, что достаточно будет сослаться на телефонный звонок, из-за которого ей пришлось ненадолго отвлечься от девочки, что и привело к трагическим последствиям… хотя зачем придумывать что-то столь легко опровергаемое? Откуда ей было знать, что обнаружатся дополнительные факты, которые, в контексте смерти Сони, послужат косвенным доказательством ее вины?» «А какие еще факты стали известны? Я имею в виду, помимо беременности, лжи о телефонном звонке и ссоре с моими родителями?» «И помимо тех старых травм и повреждений на теле твоей сестры, что обнаружились в ходе расследования? Ну, прежде всего, ее характер. Ее вопиющее равнодушие к судьбе родных, оставшихся в Восточной Германии. К тому, каковы были для них последствия ее побега. После ее ареста журналисты выяснили кое-что, в газетах появились статьи на эту тему. Ты не помнишь? – Она снова взяла чашку, подлила себе кофе. Она не замечала, что я к своей чашке еще не прикоснулся. – Ах, конечно, ты не помнишь. И не можешь помнить. Ведь мы сделали все возможное, чтобы оградить тебя от тех событий, и никогда не говорили о них при тебе. Газеты в том возрасте ты еще, само собой, не читал, поэтому не можешь помнить то, чего не знал. В общем, ее семью разыскали – не представляю, как это получилось, хотя кто знает этих коммунистов, может, они только рады были помочь, чтобы участь несчастной семьи стала известна всем в качестве предупреждения для тех, кто помышляет о побеге…» «Так что с ними случилось?» – спросил я, возвращая Сару Джейн к тому, с чего она начала. «Ее родители лишились работы, а всех младших родственников выгнали из университетов. А Катя ни слезинки не пролила о них, пока жила с нами на Кенсингтон-сквер. Не пыталась с ними связаться. Она даже никогда не говорила о них, никогда. Их как будто не существовало для нее». «А друзья у нее были?» «Хм. К ней частенько захаживала одна толстуха, у которой все мысли были об одном. Я помню ее фамилию – Ваддингтон, такую же неуклюжую, как сама девица». «Ее, случайно, звали не Кэти?» «Да. Верно, Кэти. Кэти Ваддингтон. Катя познакомилась с ней в монастыре, и, когда она поселилась в доме твоих родителей, эта Ваддингтон постоянно сидела на кухне. Она вечно что-нибудь ела – ничего удивительного, что она была похожа на слона, – и всегда говорила о Фрейде. И о сексе. Только секс и был у нее на уме. Фрейд и секс. Секс и Фрейд. Значение оргазма, разрешение эдиповой драмы, удовлетворение детских тайных или подавляемых желаний, роль секса как катализатора перемен, сексуальное порабощение женщин мужчинами и мужчин женщинами… – Сара Джейн склонилась над столом и взялась за кофейник. С гостеприимством вежливой хозяйки она улыбнулась мне: – Еще кофе? О, да ты ни капли не выпил. Ну-ка подожди. Сейчас налью тебе свежего». И не успел я ответить, как она схватила мою чашку и выскочила на кухню, оставив меня наедине с мыслями о славе и внезапном переходе в неизвестность, о вольном или невольном разрушении семьи, о следовании мечтам и важнейшем умении откладывать немедленное воплощение этих мечтаний, о физической красоте и ее отсутствии, о лжи из низких побуждений и о правде, сказанной по той же причине. Когда Сара Джейн вернулась, я уже подготовил следующий вопрос: «Что произошло в тот вечер, когда погибла моя сестра? Вот что я помню: помню, как прибыли врачи, спасатели или как их еще называют. Я помню нас – вас и себя самого, мы в моей спальне, пока врачи хлопочут над Соней. Я помню, как кто-то плачет или кричит. Мне кажется, что я помню голос Кати. И это все. Что было на самом деле?» «Разумеется, твой отец смог бы ответить на этот вопрос гораздо лучше меня. Ты его уже спрашивал, как я понимаю?» «Ему очень тяжело вспоминать те дни». «Естественно, как же иначе. Что касается меня… – Она провела пальцем по жемчужному ожерелью. – Сахару? Молока? Ты должен попробовать мой кофе». И когда я уступил ее уговорам и поднес к губам горький напиток, она сказала: «Боюсь, я не смогу добавить ничего существенного. Когда это случилось, я была у себя, готовилась к занятиям на следующий день и только на минутку заглянула в комнату к Джеймсу, хотела попросить его придумать какой-нибудь способ, чтобы заинтересовать тебя в мерах и весах. Поскольку он был мужчиной… то есть он и есть мужчина, если предположить, что он до сих пор жив, а у нас нет оснований думать иначе. Так вот, поскольку он мужчина, я решила, что он сможет предложить такое занятие, которое заинтриговало бы маленького мальчика, – тут она подмигнула мне, – не всегда проявляющего внимание к предметам, не имеющим прямого отношения к музыке. И когда мы с Джеймсом выдвигали идеи, с нижних этажей послышался шум: крики, топот, хлопанье дверей. Мы бегом спустились по лестнице и увидели, что все собрались в коридоре…» «Все?» «Дай-ка мне вспомнить. Да, все. Твоя мать, отец, Катя, Рафаэль Робсон, твоя бабушка…» «И дедушка?» «Дедушку я не… Хм, он должен был быть там же. Конечно, если только его не увезли… за город, отдохнуть от лондонской суеты. Нет-нет, он, скорее всего, тоже был там, потому что я помню крик, Гидеон, а твой дед любил покричать. Так или иначе, но почти сразу меня попросили увести тебя в твою комнату и оставаться там с тобой, и я так и сделала. Когда прибыла “скорая помощь”, всем остальным тоже велели не мешаться и разойтись по своим комнатам. Остались только твои родители. И мы, сидя в твоей комнате, слушали то, что могли расслышать». «Ничего этого я не помню, – сказал я. – Только как мы с вами сидели в моей комнате». «Это вполне понятно, Гидеон. Ты же был совсем маленьким мальчиком. Сколько тебе было, лет семь? Восемь?» «Восемь». «Многие ли из нас имеют четкие, яркие воспоминания даже о приятных событиях нашего детства? Что уж говорить о плохих событиях, а это было ужасное, шокирующее событие. Забвение в данном случае было благом, так я считаю». «Вы сказали, что не уйдете. Это то немногое, что мне запомнилось». «Конечно, я бы не ушла и не оставила тебя одного посреди того кошмара». «Нет, я имею в виду, вы сказали, что не уйдете с места моей учительницы. Папа рассказал мне, что вас уволили». Услышав это, Сара Джейн покраснела, щеки ее вспыхнули алым цветом – родным братом рыжего цвета волос, которые она теперь подкрашивала, чтобы скрыть седину, ведь моей бывшей гувернантке было около пятидесяти. «В семье не хватало денег, Гидеон». Она заговорила тише, чем раньше. «Правильно. Извините. Я знаю. Я не хотел сказать, что… Очевидно, что, поскольку вы учили меня наукам до тех пор, пока мне не исполнилось шестнадцать лет, мой отец считал вас прекрасным преподавателем». «Благодарю тебя». Ее ответ был формален до крайности. Или мои слова действительно сильно задели ее, или она хотела, чтобы я так думал. И поверьте мне, доктор Роуз, я отлично понимал, как мог бы развиваться тот разговор, если бы я поверил, что обидел ее. Но я решил пойти в другом направлении, спросив: «Что вы делали, прежде чем отправились к Джеймсу за советом, как заинтересовать меня мерами и весами?» «В тот вечер? Я уже говорила, что готовилась к занятиям с тобой на следующий день». Она ничего больше не добавила, но по ее лицу я видел, что она догадывается о том, какой вывод я сделал: до встречи с Джеймсом она сидела в своей комнате одна. Глава 15 Звонок заставил Линли вынырнуть из глубин сна. В темноте спальни он открыл глаза и зашлепал рукой по тумбочке в поисках будильника, но только смахнул будильник на пол, так и не заставив его замолчать. Линли тихо выругался. Хелен, лежавшая рядом с ним, не шевельнулась. Она продолжала мирно спать, даже когда он включил настольную лампу у кровати. Крепкий сон был ее счастливым даром, и беременность никак на это не повлияла. Хелен по-прежнему спала мертвым сном. Линли поморгал, приходя в сознание, и понял, что звонит не будильник, а телефон. Он посмотрел на часы – без пятнадцати четыре утра. Значит, новости были дурными. Звонил помощник комиссара сэр Дэвид Хильер. Он пролаял в трубку: – Я в больнице «Чаринг-Кросс». Малькольма сбила машина. – Что? Малькольма? Какого Малькольма? – переспросил Линли. Хильер сказал: – Проснитесь, инспектор. Протрите лицо кубиками льда, если необходимо. Малькольм в операционной. Приезжайте сюда немедленно. Я хочу, чтобы вы занялись этим делом. Сию минуту. – Когда? Что произошло? – Проклятый ублюдок даже не остановился, – сказал Хильер, и его голос, необычно усталый и совершенно не похожий на тот светский и выверенный вежливый тон, которым славился помощник комиссара среди сотрудников Скотленд-Ярда, ярко иллюстрировал снедавшую его тревогу. «Сбила машина. Ублюдок даже не остановился». Линли мгновенно проснулся, словно ему в сердце ввели дозу кофеина и адреналина. Он спросил: – Где? Когда?