Там тоже фигурировала большая черная машина, к тому же между суперинтендантом Малькольмом Уэбберли и жертвой первого наезда существует связь. Линли не стал углубляться в точное описание их связи. Он просто упомянул, что расследование двадцатилетней давности вполне могло стать причиной двух ночных наездов на пешеходов. Но Хильер не достиг бы своего высокого положения, не обладая быстрым и цепким умом. Он переспросил скептически: – Мать убитого ребенка и офицер, который вел следствие? Если даже допустить, что это достаточная связь, то кто станет ждать двадцать лет, чтобы добраться до них? – Тот, кто до последнего времени не знал об их местонахождении. – И у вас есть такое лицо среди группы опрошенных вами людей? – Да, – ответил Линли после секундной паузы. – Вполне вероятно, что такое лицо у нас есть. Ясмин Эдвардс присела на кровать сына и обхватила ладонью его маленькое круглое плечо. – Дэнни, просыпайся. Пора вставать. – Она легонько встряхнула его. – Дэн, ты разве не слышал будильник? Дэниел состроил недовольную гримаску и зарылся поглубже под одеяло, так что его зад выпятился аппетитным холмиком, от вида которого у Ясмин защемило сердце. – Ну еще минутку, мам, – пробормотал Дэниел из-под одеяла. – Пожалуйста. Всего одну минутку, ладно? – Больше никаких минуток. Их уже и так много прошло. Ты опоздаешь в школу. Или придется идти не позавтракав. – Ну и ладно. – Не ладно, – возразила Ясмин. Она шлепнула его по попке, потом приподняла край одеяла и дунула сыну в ухо. – Так и знай: если ты сейчас же не встанешь, на тебя набросятся поцелуйные жучки. Его губы изогнулись в улыбке, хотя глаза он так и не открыл. – Не набросятся, – сказал он. – У меня есть спрей от насекомых. – Спрей? Никакой спрей тут не поможет. Поцелуйных жучков нельзя убить. Вот увидишь. Она склонилась над сыном и стала осыпать поцелуями его щеки, уши и шею. Она целовала его и одновременно щекотала, пока он полностью не проснулся. Дэниел хихикал, вполсилы отбрыкивался и отмахивался, повизгивая от смеха: – Кыш! Нет! Хватит! Забирай своих жучков, мама! – Не могу, – ответила она, запыхавшись. – Ой, Дэн, надвигается еще целая туча. Эти жучки ползут отовсюду. Я не знаю, что делать. – Она откинула одеяло и принялась за его живот, приговаривая: – Чмок, чмок, чмок. Ясмин купалась в его заливистом смехе, который всегда поражал ее своей новизной, хотя она уже несколько лет была на свободе. После возвращения ей пришлось заново учить его игре в поцелуйных жучков, и им предстояло наверстать еще множество поцелуев. Потому что дети, отданные на воспитание в чужие руки, обычно не становятся жертвами поцелуйных жучков. Она приподняла сына под мышки и подтащила к подушке с космическим кораблем на наволочке. Он отдышался и успокоился, устремив на нее веселые карие глаза. Когда он так смотрел на нее, душу Ясмин заполняло что-то теплое и сияющее. Она спросила: – Так что мы будем делать на рождественских каникулах, Дэн? Ты подумал об этом, как я тебя просила? – «Дисней уорлд»! – воскликнул он. – Поедем в Орландо, во Флориду. Сначала пойдем в «Волшебное королевство», потом в Эпкот-центр, а потом на аттракционы киностудии «Юниверсал». А уж после этого поедем в Майами-Бич, и ты будешь загорать на пляже, а я попробую заняться серфингом! Она улыбнулась ему. – «Дисней уорлд», значит? А где мы возьмем на это деньги? Или ты планируешь ограбить банк? – Я скопил немного денег. – Неужели? И сколько? – Двадцать пять фунтов. – Неплохое начало, но, боюсь, этого не хватит. – Мам… В одном этом слоге чудесным образом уместилась вся бесконечность детского разочарования. У Ясмин разрывалось сердце, когда ей приходилось в чем-то отказывать ему, ведь половина его жизни и так была потеряна. Все ее существо стремилось выполнить каждую его просьбу. Но она понимала, что не стоит понапрасну давать ему надежду – да и себе тоже, – так как при планировании рождественских каникул надо было учитывать не только его и ее желания. – Ты не забыл про Катю, Дэн? Она ведь не сможет поехать с нами. Ей придется остаться и ходить на работу. – Ну и что? Почему мы не можем поехать вдвоем, мама? Как раньше? – Потому что теперь Катя – член нашей семьи. Ты ведь знаешь. Он нахмурился и отвернулся. – А сейчас она, кстати, готовит для тебя завтрак, – добавила Ясмин. – Печет твои любимые оладушки. – Она может делать все, что хочет, – буркнул Дэниел. – Эй, сынок. – Ясмин нагнулась над ним. Ей было очень важно, чтобы он понял. – Катя живет с нами. Она моя подруга. Ты ведь понимаешь, что это значит. – Это значит, что мы никуда не можем поехать без этой глупой коровы. – Ну-ка прекрати! – Она прикоснулась к его щеке. – Нельзя так говорить. Даже если бы нас было только двое, ты и я, мы бы все равно не смогли поехать в «Дисней уорлд». Так что не надо демонстрировать свое недовольство Кате, мой мальчик. Это у меня нет денег на такую поездку, а не у нее. – А зачем тогда ты спрашивала? – обвинил он ее с изощренностью, свойственной одиннадцатилетним детям. – Если ты с самого начала знала, что мы все равно не сможем поехать, зачем спрашивать куда? – Я спрашивала, что ты хочешь делать, а не куда ты хочешь поехать, Дэн. Это ты сам придумал. Ясмин поймала его на жульничестве, и Дэниел знал это, однако чудо ее сына состояло в том, что он каким-то образом не приобрел привычки спорить и пререкаться, как любят это делать дети его возраста. И все-таки он был еще ребенком и не обладал необходимым арсеналом для борьбы с разочарованием. Поэтому его лицо помрачнело, он скрестил на груди руки и устроился на кровати дуться. Она приподняла его голову за подбородок. Дэниел сопротивлялся. Она вздохнула и сказала: – Когда-нибудь у нас будет больше денег, чем сейчас. Но надо немного подождать. Я люблю тебя. И Катя тоже. – Ясмин поднялась с кровати и пошла к двери. – А теперь вставай, Дэн. Чтобы через двадцать две секунды я услышала, что в ванной льется вода. – Я хочу поехать в «Дисней уорлд», – упрямо проныл он. – Знал бы ты, как я хочу отвезти тебя туда! Она задумчиво провела рукой по дверному косяку и ушла в спальню, которую делила с Катей. Там она уселась на неубранную постель и стала прислушиваться к звукам в доме: Дэниел поднялся и прошлепал босыми ногами в ванную; на кухне Катя пекла свои фирменные оладьи – заскворчило в раскаленном масле тесто, когда она налила на сковороду очередную порцию смеси, стукнули дверцы стенного шкафчика, откуда она достала тарелки и сахарницу, щелкнул электрический чайник, выключаясь, затем раздался голос Кати: – Дэниел, ты идешь? Сегодня у нас оладьи. Я приготовила твой любимый завтрак. «Почему?» – подумалось Ясмин. Она хотела бы задать такой вопрос Кате, но в нем прозвучало бы гораздо больше, чем просто расспросы о смешивании муки и молока, распускании дрожжей и замесе теста. Ясмин провела рукой по сбитому на сторону одеялу. На простынях все еще сохранились отпечатки двух тел, на подушках – отпечатки двух голов, и по этим следам отчетливо читалось то, как они спали: Катя обнимала ее со спины, Катины теплые руки держали ее груди. Когда ее подруга прошлой ночью вернулась домой, Ясмин притворилась спящей. В комнате было темно (на протяжении пяти лет все до единой ночи Ясмин Эдвардс прореза́лись светом из тюремного коридора, и больше она не допустит, чтобы темноту ее спальни нарушала хоть искорка света), так что Катя не видела, открыты ее глаза или нет. Катя прошептала: «Яс?» – но Ясмин не ответила. Затем приподнялось одеяло, впуская внутрь Катю, которая скользнула в кровать гладко и уверенно, словно парусник, встающий в хорошо знакомый док, и Ясмин издала несколько невнятных звуков, как человек, лишь наполовину пробудившийся от сна. Она отметила, что в этот момент Катя застыла, словно желая понять, насколько Ясмин осознает происходящее. Этот момент неподвижности нес в себе какое-то значение, но ухватить его целиком Ясмин не смогла. Поэтому она повернулась лицом к подруге, когда та уже натягивала одеяло на плечи. – Привет, бэби, – пробормотала она сонно и положила ногу поверх Катиной. – Где ты была? – Утром, – тоже шепотом ответила Катя. – Слишком долго рассказывать. – Слишком долго? Почему? – Шш. Спи. Завтра. – Я ждала тебя, – проговорила Ясмин. Она проверяла Катю и, отдавая себе отчет в том, что проверяет ее, не знала пока, что будет делать с результатами. Она подставила губы для поцелуя подруги, вытянула вниз руку, чтобы погладить мягкий кустик ее волос. Катя, как всегда, ответила на поцелуй и после секундного колебания нежно повернула Ясмин на спину. Глубоким горловым шепотом она произнесла: – Ненасытная девчонка. На что Ясмин ответила: – Ненасытная тобой, – и услышала тихий смех Кати. Что можно понять из акта любви в темноте? Что можно понять из ртов, и пальцев, и прикосновений к мягкой сладкой плоти? Что можно узнать из скольжения по течению, которое в конце концов становится столь сильным, что уже неважно, кто ведет корабль, главное – чтобы он пришел в пункт назначения? Какого рода знание, черт возьми, можно почерпнуть из всего этого? «Надо было включить свет, – корила себя Ясмин. – Тогда я бы все поняла по ее лицу». В одно и то же время она убеждала себя, что не испытывает сомнений и что испытывать сомнения – это естественно. Она говорила себе, что в жизни нет ничего бесспорного. И все-таки она чувствовала, что внутри ее затягивается узел неуверенности, как винт, закручиваемый невидимой рукой. Она не хотела обращать на этот узел внимания, но оказалось, что игнорировать его невозможно, как невозможно игнорировать опухоль, угрожающую твоей жизни. Ясмин затрясла головой, отмахиваясь от тяжелых мыслей. Грядущий день с его хлопотами вступал в свои права. Она поднялась с кровати и стала заправлять ее, говоря себе, что, если ее худшие подозрения окажутся правдой, у нее еще будет возможность узнать об этом. Затем она пошла на кухню, где одуряюще благоухали пышные оладушки, обожаемые Дэниелом. Катя напекла их столько, чтобы хватило всем троим; они лежали горкой в металлической миске возле плиты, чтобы не остыли. Помимо оладий Катя собиралась подать к завтраку и традиционно английское блюдо: на сковороде уже шипели полоски бекона. – А вот и ты, – с улыбкой сказала Катя. – Кофе готов. И чай для Дэниела. Где же наш мальчик? Кажется, душ принимает? Это что-то новенькое. Уж не появилась ли в его жизни девочка? – Не знаю, – ответила Ясмин. – Если и появилась, то он еще ничего не рассказывал.