– Только один человек, который заметил, как по Стамфорд-Брук-роуд несется черная машина. – Вроде той, что сбила Юджинию? – Во всяком случае, она была значительных размеров, – сказал Линли. – Как говорит наш свидетель, это могло быть такси. Ему показалось, будто автомобиль был двухцветный, черный с серой крышей. Хильер настаивает, что это только кажущийся эффект от отражения фонарей на черной поверхности. – Да плевать на Хильера, – хмыкнула Барбара. – Такси нынче красят всеми цветами радуги. В два цвета, в три цвета, красным и желтым, или покрывают от крыши до колес рекламой. Я бы сказала, что нам следует прислушаться к тому, что говорит свидетель. А поскольку у нас снова фигурирует большой темный автомобиль, то я здесь вижу прямую связь. – С делом Юджинии Дэвис? – Линли не ждал ответа на этот вопрос. – Да. Я считаю, что эти дела связаны. – Он взял со стола блокнот, достал из нагрудного кармана и посадил на нос очки, затем сел за стол и кивком пригласил Барбару тоже садиться. – Но нам все равно не за что ухватиться, Хейверс. Я перечитывал свои записи, пытаясь найти хоть какую-то зацепку, но все без толку. Все, что мне приходит в голову, – это противоречивые показания Ричарда Дэвиса, его сына и Йена Стейнса относительно встречи Юджинии с Гидеоном. Стейнс утверждает, что она собиралась просить у Гидеона денег, чтобы выручить брата в тяжелой ситуации, иначе он мог бы потерять дом и все остальное; также Стейнс говорит, что уже после обещания встретиться с сыном она сказала ему, что произошло какое-то событие, которое не позволит ей обратиться к Гидеону за деньгами. В то же время Ричард Дэвис заявляет, что она никогда не просила о встрече с Гидеоном, а наоборот, это он хотел, чтобы она попыталась помочь Гидеону справиться с приступом боязни сцены, и в связи с этим они и собирались организовать встречу – по просьбе Ричарда, а не Юджинии. Гидеон в какой-то степени подтверждает слова отца. Он говорит, что его мать никогда не просила о встрече с ним, по крайней мере ему об этом неизвестно. Все, что он знает, – это то, что его отец хотел бы, чтобы он встретился с матерью, в надежде, что она поможет ему со скрипкой. – Она играла на скрипке? – спросила Барбара. – В ее коттедже в Хенли не было ни инструментов, ни нот. – Гидеон не имел в виду, что она будет учить его играть на скрипке. Он сказал, что на самом деле она ничего не смогла бы сделать, чтобы помочь ему, кроме как «согласиться» с отцом. – И что это должно означать? – Не знаю, честно говоря. Но вот что я вам скажу: у него не страх сцены. С этим парнем происходит что-то серьезное. – Хотите сказать, его совесть гложет? Где он был три ночи назад? – Дома. Один. Во всяком случае, так он говорит. – Линли отшвырнул блокнот и снял очки. – И с электронной перепиской Юджинии Дэвис тоже никакой ясности. – Он ввел Хейверс в курс дела и в заключение сказал: – На последнем сообщении было имя Jete. Вам это что-нибудь говорит? – Может, это акроним? – предположила Барбара. Она попыталась придумать слова, которые могли бы начинаться с этих четырех букв, но в голову ничего путного не приходило. – А что, если это еще одно сетевое прозвище нашего друга Пичли, помимо Человека-Языка? – Кстати, что вы раскопали про Пичли? – спросил ее Линли. – Настоящий клад, – ответила она. – Архивные записи подтверждают слова Пичли, что двадцать лет назад он был Джеймсом Пичфордом. – И почему вы назвали это кладом? – Потому что это еще не все, – гордо заявила Барбара. – До того как стать Пичфордом, он был другим человеком, сэр, а именно Джимми Пичесом, малышом Джимми Пичесом из Тауэр-Хамлетса. Он сменил имя за шесть лет до убийства на Кенсингтон-сквер. – Не совсем обычно, – признал Линли, – но не наказуемо. – Само по себе – да. Но когда человек дважды меняет имя и при этом из его окна выпрыгивают два здоровенных битюга, едва завидев полицейского, то все это начинает пахнуть, как треска на солнце. Поэтому я позвонила в участок в Тауэр-Хамлетсе и поинтересовалась, не помнит ли кто-нибудь нашего Джимми Пичеса. – И? – спросил Линли. – Вот слушайте. Вся его семья на протяжении многих лет постоянно имеет неприятности с законом. Когда Пичли был еще Джимми Пичесом, он присматривал за ребенком, и малыш умер. В то время наш Джимми был подростком, и следствие ничего не нашло против него. В конце концов смерть признали случайной, однако Джимми Пичес успел провести за решеткой сорок восемь часов и подвергся допросу как подозреваемый номер один. Загляните в мои записи, если хотите. Линли так и сделал, снова водрузив на нос очки. Барбара тем временем говорила: – Второй ребенок погибает в то время, когда в доме находился этот самый Пичес-Пичфорд. Что-то тут нечисто, сэр. – Если он действительно причастен к смерти Сони Дэвис и если Катя Вольф молчала об этом все эти годы… – начал рассуждать Линли, но Барбара его перебила: – Возможно, именно поэтому она не сказала ни слова с момента ареста, сэр. Скажем, между ней и Пичфордом что-то было – она же забеременела, помните? – и, когда Соня утонула, они оба знали, что полиция сразу прицепится к Пичфорду из-за той, первой смерти, стоит им лишь узнать его настоящее имя. Если бы они могли представить все как случайность, результат небрежности… – А зачем ему было топить дочь Дэвисов? – Зависть к тому, что в этой семье было, а у него не было. Гнев на то, как Дэвисы обращаются с его возлюбленной. Желание помочь ей в создавшейся ситуации и наказать людей, в которых он видит счастливых обладателей того, на что ему даже надеяться не приходится. И все это он вымещает на ребенке. Катя берет вину на себя, зная о его прошлом и думая, что она получит год или два за неосторожность, а он может получить пожизненное заключение за преднамеренное убийство. Ей и в голову не пришло, что в деле об убийстве ребенка-инвалида присяжные негативно отнесутся к ее упорному молчанию. Вы только вообразите, каким чудовищем представала Вольф в глазах присяжных, а она при этом отказывалась вымолвить хотя бы слово. И судья вкатывает ей по полной, она получает двадцать лет, а Пичфорд исчезает из ее жизни, оставив ее гнить в тюрьме, сам же превращается в Пичли и гребет деньги в Сити. – И что потом? – спросил Линли. – Она выходит из тюрьмы, и что потом, Хейверс? – Она рассказывает Юджинии, что случилось на самом деле и кто это сделал. Юджиния находит Пичли – так же, как я нашла Пичеса. Едет к нему на встречу. Но встретиться не успевает. – Почему? – Потому что ее сбивает машина. – Это я понимаю. Но кто сидел в той машине? – Мне кажется, что Лич прав в своих предположениях. – Пичли? Почему? – Катя Вольф ищет справедливости. Юджиния Дэвис тоже. Единственный способ добиться этого – убрать Пичли, а его это вряд ли устраивает. Линли покачал головой. – А как вы тогда объясните наезд на Уэбберли? – Я думаю, вы и сами знаете ответ. – Те письма? – Настало время передать их в отдел. Вы не можете не видеть, что они важны для дела, инспектор. – Хейверс, им более десяти лет. Они ни на что не могут повлиять. – Нет, нет и нет. – Барбара дернула себя за светлую челку, не зная, как еще выразить свои чувства. – Ну смотрите. Предположим, между Пичли и Юджинией что-то было. Этим и объясняется то, что она оказалась ночью на его улице. Допустим, он приехал к ней в Хенли и между делом нашел те письма. Его сводит с ума ревность, поэтому он давит ее и затем давит суперинтенданта. Линли снова покачал головой. – Барбара, вы подтасовываете факты, чтобы они удовлетворяли вашей версии. Но они не умещаются в вашу версию, да и сама версия тоже не подходит. – Почему нет? – Потому что слишком многое остается без объяснения. Например: как Пичли удавалось поддерживать близкие отношения с Юджинией Дэвис, чтобы про это не пронюхал Тед Уайли, который, по-видимому, знал обо всех посетителях «Кукольного коттеджа»? В чем Юджиния собиралась признаться Уайли и почему она погибла за день до назначенной встречи? Кто такой Jete? С кем Юджиния встречалась в пабах и ресторанах? И что нам делать с этим совпадением: Катя Вольф выходит из тюрьмы и почти сразу же происходят наезды на двух людей, связанных с делом, за которое ее осудили? Барбара вздохнула, опустила плечи и сказала: – Ладно. Где Уинстон? Что он скажет нам про Катю Вольф? Линли передал ей суть отчета Нкаты о передвижении немки от Кеннингтона до Уондсуорта прошлым вечером. – Он убежден, что Ясмин Эдвардс и Катя Вольф что-то скрывают, – закончил он. – Когда он узнал об Уэбберли, то послал мне сообщение, что хочет еще раз поговорить с ними. – То есть он считает, что между двумя наездами есть связь. – Верно. И я с ним согласен. Связь определенно есть, Хейверс. Только мы еще не разглядели ее. – Линли поднялся, вернул Барбаре ее заметки и начал собирать бумаги на своем столе. – Давайте-ка наведаемся в Хэмпстед. Команда Лича наверняка раскопала что-нибудь полезное. Уинстон Нката остановился перед Хэмпстедским полицейским участком и добрых пять минут не выходил из машины. Из-за столкновения четырех автомобилей на кольцевой дороге у него ушло более полутора часов на то, чтобы добраться до участка из Южного Лондона. И он был рад этому. Стояние в пробке, пока пожарные, врачи и транспортная полиция разбирались в мешанине из покореженного металла и поврежденных тел, дало ему возможность осознать всю глубину и последствия фиаско, которое он потерпел при разговоре с Катей Вольф и Ясмин Эдвардс. Он испортил все дальше некуда. Развернулся во всем блеске. Словно бык, вырвавшийся из загона, он добрался из родительской квартиры до дома в Кеннингтоне через шестьдесят семь минут после того, как открыл глаза. Звонить в дверь раньше было бы совсем уж неприлично. Фыркая и роя копытами землю, опустив рога и стремясь в атаку, он поднялся на старом скрипящем лифте, но на самом деле его вознесло ощущение скорого завершения дела. Он всячески убеждал себя, что его очередной визит в Кеннингтон связан исключительно с расследованием. Потому что, если бы он смог доказать Ясмин Эдвардс, что Катя Вольф имеет интересы на стороне, в их отношениях возникла бы первая трещина, и тогда ничто не помешало бы Ясмин Эдвардс признаться в том, в чем он и так уже давно не сомневался: Кати Вольф не было дома в вечер убийства Юджинии Дэвис. Это все, чего он добивается, говорил он себе. Он всего лишь коп, выполняющий свои обязанности. Ее плоть, гладкая и тугая, цвета новеньких пенни, не значит для него ровным счетом ничего. И тело ее, гибкое и сильное, с узкой талией над гостеприимными бедрами, тоже не имеет никакого значения. Ее глаза не более чем окна, темные как тени и пытающиеся спрятать то, что спрятать невозможно, – гнев и страх. Ее гнев и страх нужно использовать, и использовать их должен он, Нката, для кого она – ничто, всего лишь бывшая заключенная, которая однажды заколола своего мужа, а потом связалась с детоубийцей. В его обязанности не входило выяснять, почему Ясмин Эдвардс привела детоубийцу в дом, где живет ее собственный ребенок, и Нката знал это. Но он говорил себе, что помимо получения важных и крайне нужных для расследования сведений было бы неплохо еще и заложить мину в отношения двух женщин, чтобы в результате последующего разрыва Дэниел Эдвардс оказался вне досягаемости осужденной убийцы. Он закрывал глаза на тот факт, что мать мальчика тоже была осужденной убийцей. В конце концов, объектом ее преступления был взрослый человек. Ничто в ее прошлой жизни не показывало, что она способна поступить так же в отношении ребенка. Поэтому он был переполнен собственной праведностью, когда звонил в дверь Ясмин Эдвардс. Отсутствие немедленного ответа только пришпорило его. И он жал на кнопку звонка до тех пор, пока не вынудил жильцов открыть ему дверь. Нката сталкивался с предубеждением и ненавистью на протяжении почти всей своей жизни. Нельзя принадлежать к национальному меньшинству в Англии и не быть объектом враждебности, выражаемой вроде бы исподтишка, но сотнями способов и ежедневно. Даже в полиции, где профессиональные качества, казалось бы, должны значить больше, чем оттенок кожи, ему приходилось быть настороже, никогда не подпускать других слишком близко к себе, никогда не расслабляться, чтобы не расплачиваться потом за то, что он принял дружеское общение за признание равенства интеллектов. Это вовсе не так, что бы ни думал сторонний наблюдатель. И правильно поступает тот чернокожий, кто помнит об этом. Из-за всего этого Нката давно считал себя неспособным к предвзятости, которую день за днем видел в других, в первую очередь по отношению к самому себе. Но после утреннего разговора с двумя женщинами он узнал, что его видение столь же узко и столь же подвержено скоропалительным заключениям, как и видение невежественных, плохо одетых и имеющих дурную репутацию членов «Национального фронта»[28]. Он видел их вместе. Он видел, как они приветствовали друг друга, как они разговаривали, как они шли парочкой по направлению к Галвестон-роуд. Он знал, что сексуальным партнером Кати Вольф была женщина. Поэтому, когда они вошли в дом и захлопнули за собой дверь, при виде силуэта обнимающихся фигур в окне он позволил своему воображению разыграться, и оно выскочило на волю, как необузданный конь из загона. Лесбиянка, встречающаяся с другой женщиной и скрывающаяся вместе с ней в доме, могла означать только одно. Так он решил. И это решение окрасило его второй визит в квартиру Ясмин Эдвардс. Даже если бы он не сразу осознал, как сильно опростоволосился, то понял бы это, когда позвонил по телефону, полученному от Кати Вольф. «Харриет Льюис», – значилось на визитке, и Харриет Льюис сняла трубку. Она подтвердила все, что сказала Катя и что видел сам Нката: да, она является адвокатом Кати Вольф. Да, прошлым вечером они встречались. Да, они вместе пришли в дом на Галвестон-роуд. – Вы покинули тот дом примерно через четверть часа? – спросил ее Нката. Она спросила: – А что такое, констебль? – Какого рода дело привело вас на Галвестон-роуд? – продолжал он спрашивать. – В любом случае это не ваше дело, – отрезала адвокат, отреагировав именно так, как предсказывала Катя Вольф. – Как давно мисс Вольф является вашим клиентом? – попробовал Нката еще раз. – Наш разговор окончен, – ответила Льюис. – Я работаю на мисс Вольф, а не на вас.