Линли знал, что это наивысший комплимент, который когда-либо слетал с губ помощника комиссара. – Благодарю вас, сэр. – Займитесь делами. Я останусь здесь. Не хочу, чтобы Рэнди была одна, если вдруг что-нибудь… если ей придется принимать решение… – Понятно. Да, сэр. Так будет лучше всего, сэр. Сейчас Линли с некоторым удивлением наблюдал за Нкатой. Констебль как будто прятал от посторонних ушей свой телефонный разговор, загородив трубку широким плечом. Это наблюдение заставило Линли нахмуриться, и, когда Нката закончил говорить, инспектор поинтересовался у него: – Что-нибудь новое? Потирая ладони, констебль ответил: – Надеюсь, что да, надеюсь, что да. Та пташка, что живет с Катей Вольф, хочет еще раз поговорить со мной. Это она звонила мне на пейджер. Как вы считаете, мне не следует… Он кивнул в направлении выхода, но и вопрос, и жест были лишь данью вежливости, а не просьбой о разрешении, поскольку пальцы констебля уже нащупывали в карманах брюк автомобильные ключи. Линли припомнил рассказ Нкаты о встречах с этими двумя женщинами. – Она сказала, о чем пойдет речь? – Нет. Просто попросила встретиться. Сказала, что по телефону не хочет разговаривать. – Почему? Нката пожал плечами и переступил с ноги на ногу. – Преступники. Вы же знаете, что это за люди. Предпочитают держать ситуацию под контролем. Да, в этом определенно была доля истины. Если преступник собирается донести на собрата, то обычно он сам назначает место, время и условия, при которых произойдет передача информации. Для доносчика это демонстрация власти, так он заглушает угрызения совести, понимая, что своими действиями ставит себя на низшую ступень даже среди воров и убийц. Но при этом необходимо помнить, что зэки редко питают к копам добрые чувства, и здравый смысл подсказывает, что полицейский, идущий на встречу с бывшим заключенным, должен проявлять осторожность. Для преступника нет большей радости, чем бросить в полицейского гаечный ключ, причем размер ключа будет пропорционален его ненависти к полиции. Линли сказал: – Напомните-ка мне, как ее зовут. – Кого? – Ту женщину, что позвонила вам на пейджер. Подружку Вольф. И когда Нката назвал ее имя, Линли поинтересовался, какое преступление отправило Ясмин Эдвардс в тюрьму. – Зарезала своего мужа, – сообщил Нката. – Насмерть. Получила пять лет. Но у меня такое впечатление, что он здорово ее поколачивал. У нее все лицо в шрамах. Они живут втроем: Вольф, она сама и ее сын Дэниел. Ему лет десять-одиннадцать. Славный парнишка. Так я поеду? И снова нетерпеливый кивок в сторону двери. Линли задумался, насколько разумным будет отправлять Нкату на южный берег в одиночку. Прежде всего, опасения вызывала сама горячность Нкаты. С одной стороны, он стремится исправить недавнюю ошибку. С другой – он еще недостаточно опытен, и его желание еще раз побороться с Ясмин Эдвардс может привести к потере объективности. А потеря объективности угрожает не только ходу дела, но и лично Нкате. Точно такая же угроза висит и над Уэбберли, хотя прошло уже столько лет после того расследования. Они все время возвращаются к тому делу, подумал Линли. Этому должна быть какая-то причина. Он спросил: – У нее есть на вас зуб, у этой Ясмин Эдвардс? – Вы имеете в виду, на меня лично? – Скорее, на копов в целом. – Думаю, да. – Тогда будьте осторожны. С ключами от «бентли» в руках Нката сказал: – Хорошо, – и пулей вылетел из комнаты. Проводив констебля задумчивым взглядом, Линли сел за стол и снова надел очки. Сложившаяся ситуация сводила с ума. Он уже сталкивался с такими делами, когда в распоряжении полиции оказывалась масса улик, но ни одного подозреваемого. Он сталкивался с делами, в которых мотивы преступления громоздились один на другой и подозреваемых было несметное количество, но ни одной улики. А также он сталкивался с делами, где орудие и возможность совершить убийство имелись чуть ли не у каждого подозреваемого, но мотивов днем с огнем было не сыскать. Но здесь… Как такое возможно, чтобы два человека были сбиты автомобилем под окнами жилых домов и никто ничего не заметил? Ведь нельзя считать серьезным свидетельством промелькнувший темный автомобиль неизвестной марки. И как такое возможно, чтобы после наезда первую жертву оттащили из пункта А в пункт Б и опять никто ничего не заметил? Дело-то происходило на Кредитон-хилл, где дома стоят бок о бок по обе стороны дороги. Перетаскивание тела казалось важной деталью, и Линли нашел в пачке бумаг последний отчет экспертов, где сообщались результаты исследования тела Юджинии Дэвис. Патологоанатомы провели над ним массу действий и операций, а затем проанализировали полученные данные. Если после дождя, лившего в тот вечер, на теле остались хоть какие-то улики, медэксперты нашли бы их. Линли перелистал отчет. Под ногтями ничего; вся кровь на теле принадлежит самой жертве; в составе грунта, попавшего на тело с колес автомобиля, специфических компонентов вроде минералов, встречающихся в конкретных местностях, не обнаружено; грязь, застрявшая в ее волосах, идентична образцам грязи, взятым с улицы, на которой было найдено тело; два волоса, обнаруженные на ее теле – седой и каштановый, – были подвергнуты анализу… А вот это уже интереснее. Два волоса, седой и каштановый. Здесь, возможно, что-то кроется. Нахмурившись, Линли вчитался в этот раздел, продираясь через описания кутикулы, кортекса и медуллы, и наконец добрался до первоначального заключения экспертов относительно двух волосинок: в свое время они росли на млекопитающем. Но когда он разобрал нагромождения специальных терминов вроде «макрофибриллярная инфраструктура клеток медуллы» и «электрофоретические варианты структурных протеинов» и добрался до заключения, то обнаружил, что результаты исследования двух волосинок не дают определенного ответа. Что за ерунда, черт возьми? Линли снял телефонную трубку и набрал номер медицинской лаборатории, расположенной на другом берегу реки. После оживленных диалогов с тремя техниками и одной секретаршей его соединили со специалистом, который был способен понятными для обычного человека словами объяснить, почему анализ волос, произведенный в век, когда наука и прогресс продвинулись столь далеко, что микроскопический кусочек кожи может указать на личность убийцы, – почему этот анализ не дал конкретных, практических результатов. – Фактически мы не можем даже сказать, принадлежат ли эти волоски убийце, – поведала ему доктор Клаудия Ноулз. – С тем же успехом они могут принадлежать и жертве. – Да как такое возможно? – Во-первых, мы получили их отдельно от скальпа. Во-вторых, волосы, принадлежащие одному индивидууму, могут различаться между собой по самому широкому спектру показателей. То есть мы можем взять дюжины образцов волос вашей жертвы и не найти соответствия ни с одним из двух найденных волосков. И это при том, что они тем не менее могут принадлежать жертве. Все дело в возможных вариациях. Вы понимаете, о чем я? – А как же анализ ДНК? Какой смысл исследовать эти волосы, если мы даже не можем использовать их… – Я не утверждаю, что мы не можем их использовать для определения ДНК, – перебила его доктор Ноулз. – Можем и непременно используем. Но даже тогда, определив тип ДНК – что, как вы понимаете, займет не один день, – мы узнаем лишь одно: принадлежат ли волосы жертве. И это, я полагаю, будет иметь для вас определенную ценность. Однако если выяснится, что эти волосы не ее, то вам придется предположить, что до или после смерти жертвы некий человек находился достаточно близко от нее, чтобы оставить после себя след в виде двух волосков. – А не могли два человека оставить каждый по одному волоску? Ведь один волос седой, а второй каштановый? – Это вполне вероятно. Но даже в таком случае мы не должны исключать возможность, что перед смертью она обняла кого-то, кто совершенно невинно уронил на нее волосок. Если же мы хотим доказать, что ее не обнимал никто из близких ей людей, то результаты анализа ДНК никак нам в этом не помогут, даже если предположить, что мы их уже получили. У нас ведь нет информации о типе ДНК, с которым нужно сравнивать эти два волоса. Господи! Ну да, вот она, проблема. Эта чертова проблема вечно возникает в подобных случаях. Линли поблагодарил доктора Ноулз и повесил трубку. Отчет медэкспертов он разочарованно захлопнул и отложил в сторону. Так. Нужны свежие идеи. Он еще раз перечитал записи своих бесед с проходившими по делу людьми: что сказал Уайли, что сказал Стейнс, что сказали Ричард Дэвис, Робсон и младший Дэвис. Наверняка он что-то упустил. Но нет: сколько бы Линли ни перечитывал записи, ничего нового найти ему не удавалось. Ладно, сказал он себе. Тогда придется зайти с другой стороны. Линли вышел из участка и поехал в Западный Хэмпстед. Оказалось, что от Финчли-роуд до Кредитон-хилл было совсем недалеко. Он оставил машину в начале улице и дальше пошел пешком. Обочины были сплошь заставлены автомобилями, но при этом улица казалась необитаемой, как и все районы, жители которых с утра уходили на работу и не возвращались до вечера. Меловые отметки на асфальте обозначали место, где лежало тело Юджинии Дэвис. Линли встал над ними и посмотрел в тот конец улицы, откуда появилась роковая машина. Дэвис сбили и затем несколько раз переехали, что могло объясняться двумя причинами: либо ее не отбросило с требуемой силой, как отбросило Уэбберли, либо ее швырнуло прямо по ходу автомобиля и переехать ее туда-сюда не составило труда. Потом ее оттащили в сторону, почти полностью спрятав под капотом «воксхолла». Но зачем? Зачем убийца рисковал быть замеченным? Почему он сразу же не уехал, оставив ее лежать посреди дороги? Конечно, в темноте и под проливным дождем тело, убранное с проезжей части, дольше оставалось бы ненайденным, чем если бы убийца оставил его как есть. Таким образом он увеличивал вероятность, что к тому времени, когда подоспеет помощь, Юджиния Дэвис будет уже мертва. Но вылезать из машины – это такой риск. Хотя… вдруг у него была причина выйти здесь из машины? Например, он здесь живет. Да. Это возможно. А нет ли других причин? Линли вышагивал по тротуару, перебирая все возможные варианты, которые приходили ему в голову на темы «убийца – жертва – мотив», «убийца, перетаскивающий сбитую жертву», «убийца, выходящий из машины». В конце концов самой правдоподобной версией ему показалась следующая: в сумочке Юджинии Дэвис находилось нечто такое, о чем убийца знал и что очень хотел заполучить. Но сумочку нашли под другой машиной, в таком месте, где убийца, действовавший в спешке, под покровом темноты, вряд ли обнаружил бы ее. И содержимое сумочки осталось нетронутым, насколько можно было судить. Если только убийца не вытащил оттуда единственный интересующий его предмет – может, письмо? – и затем отбросил сумку в сторону, где ее позднее обнаружили полицейские. Даже сведя количество рассматриваемых версий к минимуму, Линли видел несметное количество возможных вариантов развития событий. Ему казалось, что у него в голове засел многоголосый хор, в котором каждый голос пел не только о своем сценарии, но и о развитии этого сценария, если принять его за основу и рассматривать дальше. Пытаясь разобраться во всем этом, он дошел почти до конца улицы. Из-за живых изгородей выглядывали аккуратные, по-осеннему пестрые садики. Линли собрался повернуть обратно к машине, и вдруг его внимание привлек какой-то блеск. Он присмотрелся к земле под недавно посаженными кустиками тиса и с азартом Шерлока Холмса нагнулся к клумбе. Его находка, однако, оказалась обычным стеклом. Скорее всего, несколько осколков были сметены с тротуара в сторону, под кусты. С помощью карандаша, вынутого из кармана, он сгреб видимые осколки в кучу, поковырялся в земле и нашел еще. И поскольку никогда еще он не работал с делом, в котором было бы так мало фактического материала, Линли достал носовой платок и сложил в него все найденное. Снова усевшись в машину, он позвонил домой, надеясь застать там Хелен. Но дома ее не было, хотя, по его сведениям, она уже несколько часов назад покинула больницу «Чаринг-Кросс» и отправилась в дом Уэбберли, чтобы попытаться уговорить Фрэнсис выйти за порог. Не нашел он ее и на работе, у Сент-Джеймсов. Линли встревожился. И поехал в Стамфорд-Брук. На Кенсингтон-сквер Барбара Хейверс припарковалась там же, где и в прошлый раз: у тумбы, что защищала с севера покой и уединенность сквера, преграждая путь транспорту с близлежащей Дерри-стрит. Оттуда Барбара дошла до монастыря Непорочного зачатия, но вместо того, чтобы войти в ворота и попросить о встрече с сестрой Сесилией Махони, как уже делала это на днях, она закурила и зашагала по тротуару дальше, к внушительному кирпичному дому, где двадцать лет назад развернулись трагические события. На своей стороне улицы это было самое высокое здание: пять этажей и полуподвал, к которому вела узкая лесенка, ныряющая по дуге вниз с выложенного плитами дворика. Два каменных столба, увенчанные белыми гипсовыми вазонами, обрамляли въездные ворота из кованого железа. Барбара открыла створку ворот, вошла и остановилась, разглядывая дом. Невольно она стала сравнивать его со скромным жилищем Линн Дэвис на другом берегу реки. Французские окна и балконы, молочно-белые рамы, важные эркеры и остроносые карнизы, фрамуги и витражи – все это, вкупе с соседними домами, являло разительный контраст с обстановкой, в которой провела свою жизнь Вирджиния Дэвис. Но помимо внешних различий, сразу бросающихся в глаза, было еще одно, менее заметное. Стоя перед домом, Барбара вспомнила, что здесь когда-то жил ужасный человек, как описывала его Линн Дэвис, человек, который не желал находиться в одной комнате с собственной внучкой, потому что в его глазах она была не такой, какой должна была быть. Несчастная девочка была нежеланной в этом доме, она была объектом недовольства и даже ненависти, и в конце концов ее мать навсегда увезла ее отсюда. И старый Джек Дэвис – ужасный Джек Дэвис – был удовлетворен. Более того, он был вознагражден, так уж случилось, потому что его сын вскоре женился вторично и следующий внук Джека оказался музыкальным гением. С этим-то внуком сплошной восторг и сопли, размышляла Барбара. Ребятенок взял в руки скрипочку, провел смычком и – покрыл славой имя Дэвисов, как и было задумано дедом. Но затем родился третий ребенок, и старому Джеку Дэвису – ужасному Джеку Дэвису – снова пришлось взглянуть в лицо несовершенству. Однако со вторым дефективным ребенком Джеку было не так просто разобраться, как с первым. Потому что если бы старый Джек Дэвис вынудил и эту мать покинуть дом из-за его бесконечных требований «Держите ее вдали от моих глаз» и «Унесите куда-нибудь это существо», то она забрала бы с собой не только младшую дочь-инвалида, но и старшего гениального сына. А это означало бы прощание с любимым Гидеоном. Прощание с возможностью купаться в лучах славы, которую сулили будущие достижения Гидеона. Когда Соню Дэвис утопили в ванне, докопалась ли полиция до истории с Вирджинией? А если докопалась, то сумела ли семья сохранить в тайне чудовищную роль, которую сыграл в той истории старый Джек? Скорее всего, да, решила Барбара. Во время войны ему пришлось пережить немыслимые страдания, он навсегда потерял здоровье, он был героем. Но при этом он был человеком, в котором до полной сонаты явно недоставало пяти-шести нот, и кто знает, как далеко мог зайти такой человек, если счел себя ущемленным в чем-то?