Барбара вернулась на тротуар, закрыв за собой ворота. Она выкинула в урну окурок и повернула к монастырю Непорочного зачатия – цели ее поездки в Кенсингтон. На этот раз сестру Сесилию Махони она нашла в огромном саду, раскинувшемся за главным зданием монастыря. Вместе с еще одной монахиней сестра Сесилия сгребала граблями листья из-под мощного платана, который мог бы давать тень целой деревушке. Они уже воздвигли пять многоцветных холмов в разных концах лужайки. В отдалении, там, где каменный забор обозначал конец монастырских владений и в какой-то степени защищал их от шума электричек, которые с грохотом проносились мимо каждые несколько минут, мужчина в защитном костюме и вязаной шапке присматривал за костром, подкидывая в огонь собранную монахинями листву. – С этим надо быть поосторожнее, – сказала Барбара сестре Сесилии после обмена приветствиями. – Одно неверное движение, и весь Кенсингтон превратится в угли. Не думаю, что вам бы этого хотелось. – Без второго Рена, чтобы отстроить Кенсингтон заново, – нет, – подтвердила сестра Сесилия. – Но вы не волнуйтесь, констебль, мы предельно осторожны. Джордж не отходит от костра ни на секунду. И мне кажется, что Джорджу повезло гораздо больше, чем нам с сестрой Розой. Мы занимаемся собиранием, а вот он делает подношение, принимаемое Господом с радостью. – Простите? Монахиня провела граблями по траве, нацепляя на зубья пучки листьев. – Это библейская аллюзия. Каин и Авель. Костер Авеля произвел дым, который поднялся в небо. – А-а. Понятно. – Вы не знаете Ветхий Завет? – Только те части, где говорится о возлежании, познании и порождении. Зато их я знаю наизусть. Сестра Сесилия рассмеялась и прислонила свои грабли к скамейке, которая окружала ствол платана. Снова обернувшись к Барбаре, она сказала: – Да, в те дни было много возлежания и порождения себе подобных, констебль. Но иначе и быть не могло, ведь сказано им было – населить собою весь мир. Барбара улыбнулась. – У вас не найдется минутки? Я бы хотела еще кое о чем у вас спросить. – Конечно. Вы, я думаю, не захотите говорить на улице. – Сестра Сесилия не стала ждать согласия или возражения. Она просто сказала своей соратнице: – Сестра Роза, вы не против, если я покину вас на четверть часика? Вторая монахиня кивнула, и сестра Сесилия повела Барбару к невысокому бетонному крыльцу, которое венчалось дверью в серой кирпичной стене. По покрытому линолеумом коридору они дошли до двери с табличкой «Гостевая». Сестра Сесилия постучалась и, не получив ответа, распахнула дверь перед констеблем, говоря: – Не хотите ли выпить чашку чая? Или кофе? По-моему, у нас еще оставалось печенье. Барбара отказалась. – У меня всего несколько вопросов, – сказала она монахине. – А вы не возражаете, если я все-таки выпью? Сестра Сесилия наполнила водой электрический чайник. На столике в углу комнаты стоял старый пластмассовый поднос с жестянкой чая и разномастными чашками и блюдцами. Монахиня достала из маленькой тумбы коробку с кусковым сахаром, бросила себе в чашку три кубика и невозмутимо пояснила Барбаре: – Я ужасная сладкоежка. Но Бог прощает нам наши маленькие слабости. Однако я бы чувствовала себя менее виноватой, если бы вы съели хотя бы печенье. Мы покупаем низкокалорийное. Ох, я, разумеется, не имела в виду, что вам нужно… – Все в порядке, – заверила ее Барбара. – Я съем одно. Сестра бросила на посетительницу лукавый взгляд: – Они упакованы по две штуки, констебль. – Давайте. Я справлюсь. Налив в чашку кипятка и выложив на отдельное блюдце печенье, сестра Сесилия была готова отвечать на вопросы Барбары. Они сели у окна на обтянутые винилом стулья. Перед ними открывался вид на сад; между деревьями мелькала сестра Роза с граблями в руках. Барбару и монахиню разделял низкий стол. Среди подборки религиозных журналов, разложенных веером на покрытой шпоном столешнице, Барбара разглядела зачитанный номер «Elle». Барбара рассказала монахине о своей встрече с Линн Дэвис и спросила, известно ли было сестре Сесилии о первом браке Ричарда Дэвиса и о его первом ребенке. Сестра Сесилия сказала, что знает и о первом браке, и о первом ребенке и что узнала о Линн и о ее «бедняжке доченьке» от самой Юджинии вскоре после рождения Гидеона. – Могу точно вам сказать, констебль, – сообщила она Барбаре, – что для Юджинии это было шоком. Она даже не знала, что Ричард был разведен, и долгое время пыталась понять, почему он не рассказал обо всем до их свадьбы. – Должно быть, она чувствовала себя обманутой. – О, ее волновала не личная обида. Во всяком случае, со мной она не обсуждала эту часть вопроса. А вот духовные и религиозные последствия такой скрытности мужа она пыталась осознать на протяжении нескольких лет после рождения Гидеона. – Какого рода последствия? – Ну, во-первых, святая церковь считает брак бессрочным соглашением между мужчиной и женщиной. – То есть миссис Дэвис волновалась, что, если церковь сочтет первый брак ее мужа легитимным, тогда ее собственный брак превратится в двоебрачие. А прижитые от Ричарда Дэвиса дети станут считаться незаконными. Сестра Сесилия отпила чаю. – И да и нет, – ответила она. – Ситуация осложнялась тем фактом, что сам Ричард не был католиком. Он вообще не придерживался никакой веры, несчастный человек. Ни первый, ни второй его брак не был освящен церковью, так что главный вопрос, стоявший перед Юджинией, заключался в том, жил ли он во грехе с Линн и носил ли на себе ребенок, рожденный от их союза – то есть зачатый во грехе, – печать Божьего суда. И если дело обстояло именно так, то не рисковала ли Юджиния навлечь и на себя гнев Божий, ступая по следам Линн. – Вы хотите сказать, за то, что она вышла замуж за человека, который «жил во грехе»? – О нет. За то, что ее брак не был освящен церковью. – Церковь не разрешила бы этого? – Вопрос о том, разрешит церковь такой брак или нет, никогда не ставился. Ричард не хотел религиозной церемонии, и она не состоялась. Они просто поставили свои подписи в бюро регистрации. – Но разве миссис Дэвис, будучи католичкой, не настаивала на том, чтобы у них было и венчание в церкви? Разве она не обязана была венчаться? Ну, чтобы быть чистой перед Богом и Папой? – По сути, так оно и должно было быть. Однако Юджиния была католичкой только частично. – Как это? – А так. Каких-то тайн она причастилась, а каких-то нет. Какие-то постулаты принимала, а какие-то нет. – Скажите, разве, когда к вам присоединяются, люди не клянутся на Библии или на чем-то еще, что они будут выполнять все ваши правила? Вот взять хотя бы Юджинию. Мы знаем, что она выросла не в католической вере. То есть церковь согласна принимать к себе таких людей, которые одни правила согласны выполнять, а другие – нет? – Давайте не будем забывать, констебль, что у церкви нет тайной полиции, которая следит за тем, чтобы все ее члены ходили строго по ниточке, – ответила монахиня. Она откусила печенье и несколько секунд молча жевала. – Господь дал каждому из нас совесть, чтобы мы сами следили за своим поведением. Да, несомненно, существует множество вопросов, по которым отдельные католики не согласны с матерью-церковью, но только Бог сможет сказать нам, рискуют ли они из-за этого вечным спасением. – И все-таки миссис Дэвис, похоже, верила, что Бог сводит с грешниками счеты в их земной жизни, если она считала, что Вирджиния воплотила отношение Бога к греховной связи Линн и Ричарда. – Люди склонны именно так интерпретировать выпадающие на их долю несчастья. Но вспомните Иова. Каков был его грех, за который Господь так сурово наказывал его? – Возлежал и порождал не на той стороне простыни? – предположила Барбара первое, что пришло в голову. – Честно говоря, я не помню. – Вы не помните этого потому, что за Иовом не было грехов. Просто так испытывалась его вера во Всемогущего. Сестра Сесилия сделала еще глоток чая и стряхнула с пальцев крошки печенья на грубую ткань юбки. – Вы говорили это Юджинии Дэвис? – Я пыталась объяснить ей, что если бы Господь хотел наказать ее, то он не начал бы с того, что дал ей Гидеона – абсолютно здорового мальчика – в качестве первого плода ее брака с Ричардом. – А что насчет Сони? – Не считала ли она Соню наказанием свыше за свои грехи? – уточнила сестра Сесилия. – Прямо она никогда этого не высказывала. Но, судя по тому, как она отреагировала, узнав о болезни несчастной малютки… А потом, когда девочка умерла, Юджиния перестала посещать церковь… – Монахиня вздохнула, поднесла чашку к губам и замерла, словно обдумывая ответ. Наконец она произнесла: – Нам остается только догадываться, констебль. Мы можем лишь вспомнить вопросы, которые она задавала о Линн и ее ребенке, и на их основании строить предположения о том, что чувствовала она сама и во что верила, когда оказалась в такой же ситуации. – А что остальные? – Остальные? – Остальные домочадцы. Они говорили о том, что чувствовали, когда узнали про Соню? – Она мне не рассказывала об этом. – Линн говорит, что она ушла от Ричарда частично из-за его отца. Она считает, что у него не хватало нескольких винтиков, а те, что еще сидели на месте, были весьма и весьма гадкими, так что оставалось только радоваться, что их не полный комплект. Но вы, наверное, знаете об этом. – Юджиния никогда не делилась тем, что происходило у них в доме. – Она не говорила, что кто-то хочет избавиться от Сони? Например, Ричард? Или его отец? Или еще кто-нибудь? Голубые глаза сестры Сесилии широко раскрылись. Она воскликнула: – Господи помилуй, нет! Люди в том доме не были злыми. Возможно, в чем-то они запутались, но кто из нас никогда не ошибается? Однако стремиться избавиться от ребенка с такой силой, чтобы даже пойти на… Нет. Не могу представить себе, что хоть кто-то из них был на такое способен. – Но ведь кто-то убил ее, а вчера вы говорили мне, что не поверили, будто это сделала Катя Вольф. – Не поверила и не поверю, – еще раз подтвердила свою позицию монахиня. – Значит, это сделал кто-то другой, если только вы не считаете, что это рука Бога низверглась с небес и толкнула девочку под воду. Но кто? Сама Юджиния? Ричард? Дедуля? Жилец? Гидеон? – Да он тогда был восьмилетним мальчиком!