Я посмотрела на него сквозь ресницы. На его лице я увидела отражение искренности. — В тебе, — продолжил он, — в нас что-то было, что-то другое, отличное от всего, что я когда-либо испытывал. Тем утром в бассейне я на тебя запал. Нас окружало — нет, до сих пор окружает электричество, подобное которому я в жизни не ощущал и не знал. Пустота в моей груди зияла открытой раной. Было так больно, я боялась смотреть вниз. Если бы посмотрела, уверена, что на месте, где должно быть сердце, увидела бы кровавое месиво. Нокс чувствовал то же, что и я. Это было не только со мной. У нас была связь и скоро всё закончится. — Я… я хочу, — сказала я между прерывистыми вдохами, — я хочу, чтобы это было другое время и место. Я хочу, чтобы это было дольше, чем на неделю. Я бы с радостью, но не могу. Он снова сжал мою руку. — Я не прошу — не потому, что не хочу. Хочу. Я не прошу, потому что мы оба пошли на это с одинаковыми ожиданиями. Поверь, я ломал себе мозг, как заставить тебя остаться ради меня здесь. — Он перевёл взгляд на балкон и океан за его пределами. На его щеках проступил румянец, когда он сказал, — Но я здесь не живу. У меня тоже есть жизнь, в которую надо вернуться. Мой взгляд метнулся к его глазам, когда он сказал «жизнь». — Жизнь, Чарли?, не жена. Я не лгал. У каждого из нас есть жизнь. Возможно, однажды, если этому будет суждено, они пересекутся. В то же время, у нас всегда есть «Дель-Мар» и «101». Он добавил последнюю часть с грозным оскалом, вынуждая мои внутренности сделать сальто. Нокс встал и потянул меня за руку. Когда я встала, он притянул меня в свои объятия и наши губы встретились. Я хотела остаться в его объятиях навсегда. Его поцелуй был нежным и дарящим. Актуальность проведённой вместе недели была заменена необходимостью поделиться тем малым о себе, чем мы можем. Его губы и язык были на вкус как кофе. Я понимала, что теперь, каждый раз, когда буду пить кофе, я буду вспоминать Нокса. Я также буду помнить, как мы подходим друг другу. Всякий раз, когда я продрогну, я буду помнить теплоту его тела. Эта память станет моим одеялом, когда я вернусь в жизнь, настоящую жизнь. Я тоже хотела дать ему что-то. Когда его пальцы перебрали волны моих длинных волос, я хотела, чтобы он помнил меня, чтобы помнил нас. Я бы с радостью дала ему всё, что он желал, но боль в груди означала, что у меня ничего не осталось, чтобы отдать. Я уже вся принадлежала Ноксу — сердцем, телом и душой. Я уже не принадлежала себе, чтобы дарить. — Я завезу тебя и Челси в аэропорт. Я покачала головой. — Нет, я не могу. Я не смогу сделать это снова. Это должно быть наше прощание. — Слова были словно нож, потрошащий пустоту. Вены и сухожилия на его шее говорили мне, что он хочет спорить, возможно, настаивать. В конце концов, он промолчал. Потемнение его светло-голубых до тёмно-синих глаз, также сообщило мне, что его эмоции на пределе. Он обдумывал свои следующие слова. — Умоляю, Нокс, пожалуйста, не усложняй, всё и так тяжело. Его губы захватили мои. Последний поцелуй — уже не был нежным. Он был грубым и пожирающим. Я застонала, когда наши тела растворились друг в друге. Когда Нокс выпустил меня, он приласкал мои опухшие губы своими. Казалось, ему нужна еще одна связь. — Чарли?, я тебя никогда не забуду. — Подняв подбородок, он сказал, — Я не собираюсь говорить тебе, за что или за какие свои действия я извиняюсь, но, когда ты узнаешь правило, которое я нарушил, я надеюсь, ты поймешь, что это было ради тебя. Я покачала головой. — Я не понимаю. Какое правило? Он поцеловал меня в нос. — Я же сказал, что не собираюсь тебе рассказывать. — Ты скажешь, почему это из-за меня? — Потому что с первого момента, как я тебя увидел, я делал исключения. Я делал и говорил то, чего не делал, как правило, но делаю. Ты влияешь на меня. Ты заставляешь меня бунтовать даже против самого себя. Я кивнула, понимая, что он говорит. Нокс сделал то же самое со мной. Он превратил Чарли? в кого-то, кем никогда не станет Алекс или Александрия. Из-за него я обманывала себя. И я любила его за это. Мои глаза закрылись, когда еще одна слеза скатилась по щеке. Я сказала это слово, хотя бы в голове. Я любила Нокса, человека без фамилии. — Прощай, — я запнулась, когда развернулась и ушла. Я не могла повернуть назад. Я не могла видеть его в джинсах и белой рубашке с закатанными рукавами. Я и секунды не могла смотреть в ослепительную синеву его глаз и не провести пальцами по линии его челюсти. Когда двери лифта закрылись, я обрушилась на панель, и кнопки пульта управления размылись, пока я продолжала сдерживать слезы. Хотя у меня болела голова от напряжения, только когда я была в безопасности с Челси и в своём номере, я позволила рыданиям прорваться. Уткнувшись лицом в плечо лучшей подруги, я плакала так, что тело содрогалось от каждого измученного дыхания. Мы с Челси заняли наши места в самолёте, пока остальные пассажиры проходили мимо. Люди думали, первый класс — это что-то особенное, но, когда каждый проходит мимо тебя, в первом классе это ощущается как быть выставленной на витрину. Я жалела, что не забронировала места в самом конце, места, где можно спрятаться и никто бы тебя не заметил. — Я могу вам предложить что-нибудь выпить? — Веселым тоном поинтересовалась стюардесса, размещая салфетки на подлокотник между нами. Подмигнув, она коснулась моего колена. — Знаете, дорогая, здесь не так ярко. Вы можете снять очки. — У моей подруги чувствительные глаза, — сказала Челси. — Мы будем шампанское. После того, как она ушла, я прошептала: — Я не хочу праздновать. Челси сняла мои солнечные очки, покачала головой и вернула их на место. — Тебе необходимо отпраздновать. Ты должна смотреть на это так, как на нечто потрясающее и уникальное. Стюардесса вручила нам каждой пластиковый стакан с пузырящейся жидкостью. — Я думала, в первом классе дают стеклянные стаканы, — сказала Челси, рассматривая пластик. — После того, как мы взлетим. — Потому что безопаснее пить из реального стекла на 42,000 футов, чем на земле? Я покачала головой. Я никогда над этим столько не думала. — Давай, — она предложила. — Давайте выпьем. — Челс… Она наклонила свой стаканчик к моему. — За Чарли? и меня. — За Чарли? и… — Нокса. Последнюю часть я сказала только для себя. Затем я добавила, — С возвращением, Алекс. Челси улыбнулась. — А знаешь, Алекс не так уж и плоха. — Она пожала плечами. — Она мне нравится. — Спасибо. Я рада. Она не плоха, но она не я. — Вздохнув, я полезла под сиденье перед нами и достала сумку. Неважно, что мои глаза были красными и опухшими, я привлекала больше внимания к себе с очками, чем без них. Я положила их в чехол. — Знаешь ли, — сказала Челси, — я прекрасно провела время, даже если ты нет. Я повернулась к ней лицом. — Я да! — Там, — заявила она торжествующе. — Я хотела, чтобы ты прислушалась к себе и приняла. Ты прекрасно провела время. — Я так и сделала. — Я включила телефон. — Ты включила на телефоне режим полёта? — спросила я. — Ух ты, дай посмотреть, — сказала Челси, выхватывая мой телефон из рук. «Почему люди постоянно берут мой телефон?» — Что ты делаешь? — Я думала о том, что ты сказала, помнишь? Я покачала головой. — Нет, не помню. Как ты думаешь, они могли бы мне что-нибудь дать от головной боли? — Ещё шампанского, — пробормотала она, прежде чем повторить то, что я ей рассказала. — Ты сказала, что он упоминал, что нарушил правило. Пустота внутри меня увеличилась. Слишком рано было вспоминать его слова. Это были не только слова в моей памяти. Они были глубоким, бархатным голосом, который сжимал внутренности, покрывая кожу мурашками. Я непроизвольно задрожала. Если кто-то заметит, вероятно, подумают, что у меня грипп или какая-то болезнь. Если я не прекращу это дерьмо, администрация авиалиний поместит нас всех в карантин. — Челси, верни мне телефон. Они уже закрывают дверь.