Саймон возвращается домой на час позже меня. Что это ты делаешь? спрашивает он. Готовлю, говорю я, улыбаясь ему. Твое любимое. Говядина по-веллингтонски. Ого, удивляется он, оглядывая кухню. Ну да, я ее немного загваздала, но он хоть увидит, сколько я приложила сил. Сколько же у тебя времени ушло? Купила все в обед, а с работы так ушла, чтобы вовремя приготовить, гордо говорю я. Положив трубку после разговора с Эдвардом Монкфордом, я почувствовала себя ужасно. Как мне это только в голову пришло? Саймон так старается, а я эти последние несколько недель вела себя как чудовище. Я решила загладить перед ним свою вину – и начать сегодня. Я и вина купила, сообщаю я ему. При виде опустошенной на треть бутылки у Саймона округляются глаза, но он молчит. А еще оливок, чипсов и всяких других закусок. Я схожу в душ, говорит он. Когда он возвращается, вымывшись и переодевшись, мясо уже в духовке, а я навеселе. Саймон вручает мне бумажный сверток. Я знаю, что надо бы завтра, малыш, но я захотел сейчас подарить, говорит он. С днем рождения, Эм. По очертаниям я догадываюсь, что в свертке – чайник, но лишь сняв обертку, понимаю, что это не простой чайник, а красивый чайник в стиле ар деко, с узором в виде павлиньих перьев, словно с океанского лайнера 1930-х годов. Я ахаю. Говорю: фантастика. Нашел на «Этси шоп», гордо говорит Саймон. Узнаешь? Такой у Одри Хепберн был в «Завтраке у Тиффани». В твоем любимом фильме. Из антикварного магазина в Америке привезли. Ты просто чудо, говорю. Ставлю чайник, подхожу к Саймону и сажусь к нему на колени. Я люблю тебя, бормочу я, целуя его ухо. Я так давно этого не говорила. Мы не говорили. Я запускаю руку ему между ног. Что это в тебя вселилось? спрашивает он, довольный. Ничего, говорю я, может, ты в меня вселишься? Хотя бы частично? Я ерзаю у него на коленях и чувствую, что у него встает. Ты такой терпеливый, шепчу я ему на ухо. Я сползаю и становлюсь на колени между его ног. Я собиралась сделать это потом, после ужина, но момент подходящий и вино способствует. Я расстегиваю его ширинку и извлекаю член. Поднимаю глаза, улыбаюсь распутной и соблазнительной (надеюсь) улыбкой и беру губами головку. С минуту все получается. Но я чувствую, что он делается мягче, а не тверже. Я удваиваю усилия, но от этого только хуже. Когда я снова поднимаю взгляд, глаза Саймона зажмурены, а кулаки сжаты, как будто он отчаянно пытается вызвать эрекцию усилием воли. Ммм, стону я, чтобы его подбодрить. Мммммм. При звуке моего голоса Саймон тут же распахивает глаза и отталкивает меня. Господи, Эмма. Он встает и прячет член в брюки. Господи, повторяет он. В чем дело? тупо спрашиваю я. Он смотрит на меня сверху вниз. На его лице – странное выражение. В Деоне Нельсоне, говорит он. А что он? Как ты можешь со мной так же, как с… с этой сволочью? говорит он. Теперь уже я впериваюсь в него. Не говори глупостей. Ты дала ему кончить тебе в рот, говорит он. Я вздрагиваю, как от удара. Я ему не давала, говорю я. Он меня заставил. Как ты можешь такое говорить? Как ты смеешь? Настроение у меня снова поменялось: от эйфории к горестному унижению. Говядину есть пора, говорю я, вставая. Погоди, говорит он. Саймон. Я должен тебе кое-что сказать. Вид у него такой несчастный, что я думаю: ну вот и все. Сейчас он порвет со мной. Полиция сегодня приходила, говорит он. По поводу… нестыковок в моих показаниях. Каких еще нестыковок? Он подходит к окну. Уже стемнело, но он глядит наружу, словно ему там что-то видно. После ограбления, говорит он, я давал показания. Я сказал полиции, что был в пабе. Это я помню, говорю. В «Портленде», да? Да нет, не в «Портленде», говорит он. Они проверили. В «Портленде» по ночам спиртного не подают, лицензии нет. Поэтому они посмотрели мои платежи по карте. Неужели все ради того, чтобы узнать, в каком баре был Саймон? Зачем? спрашиваю я. Сказали, что, если бы они этого не сделали, то адвокат Нельсона обвинила бы их в халатности. Он делает паузу. Той ночью я не был в пабе, Эмма. Я был в клубе. В стриптиз-клубе. То есть ты хочешь сказать, медленно говорю я, что пока меня… меня насиловало это чудовище, ты смотрел на голых женщин? Я же не один был, Эм. С Солом и другими ребятами. Это не я придумал. Мне даже не понравилось. Сколько ты потратил? Он смотрит на меня в недоумении. А это здесь при чем? Сколько ты потратил? кричу я. Мой голос эхом отражается от каменных стен. Я и не думала, что в этом доме есть эхо. Дом как будто подхватывает, кричит на него вместе со мной. Он вздыхает. Не знаю. Триста фунтов. Господи, говорю я. Полиция говорит, что в суде это, скорее всего, всплывет, говорит он. До меня доходит, что это означает. Дело не только в том, что Саймон способен тратить деньги, которых у него нет, на то, чтобы глазеть на голых женщин, которых не может трахнуть, только потому, что его дружки затащили. Не только в том, что он думает, что я теперь как-то попорчена тем, что со мной сделал тот человек. Не в том даже, что он мне солгал. А в том, что это может означать для дела против Деона Нельсона. Его адвокат скажет, что отношения у нас ни к черту, что мы врем и друг другу, и полиции. Она скажет, что той ночью я дала согласие на секс и поэтому не сообщила о случившемся. Я не успеваю добежать до раковины, меня тошнит красным вином, черными оливками, закусками для нашего незаурядного домашнего ужина – все вылетает у меня изо рта потоком горячей, горькой рвоты. Убирайся, говорю я, когда меня перестает тошнить. Убирайся давай. Собирай вещи и уходи. Я жила как во сне, позволяя этому слабому, никчемному человеку притворяться, будто он меня любит. Пора покончить с этим. Уходи, повторяю я. Эм, умоляюще говорит он. Эм, ты только послушай себя. Это не ты. Ты сейчас просто под впечатлением от всего, что случилось. Мы любим друг друга, мы справимся. Не говори того, о чем завтра пожалеешь. Я не пожалею об этом завтра, говорю я. Я никогда об этом не пожалею. Мы расстаемся, Саймон. У нас уже давно не ладится. Я больше не хочу быть с тобой, и у меня наконец хватило духу тебе об этом сказать. Сейчас: Джейн – Что он сказал?! – Он сказал, что в необремененных отношениях есть бодрящая чистота. То есть это не дословная цитата, но смысл такой. Миа, кажется, в ужасе. – Он это всерьез? – В том-то все и дело. Он настолько… отличается от всех, с кем я раньше встречалась. – Ты уверена, что у тебя не стокгольмский синдром или как там это называется? – Миа оглядывает бледные каменные стены Дома один по Фолгейт-стрит. – Тут жить… как, наверное, в голове у него сидеть. Может, он тебе мозги промыл. Я смеюсь. – Думаю, Эдвард показался бы мне интересным, даже если бы я не жила в доме, который он построил. – А ты? Что он в тебе находит, милая моя? Кроме возможности необремененно трахаться, или как там это у него называется? – Не знаю. – Я вздыхаю. – Как бы то ни было, выяснить, наверное, уже не получится. Я рассказываю, как внезапно он ушел из моей постели, и она хмурится. – У него, похоже, серьезные проблемы, Джей. Может, лучше с ним не связываться? – Проблемы есть у всех, – беззаботно говорю я. – Даже у меня. – Две разбитые половинки не склеишь. Тебе сейчас нужен милый, надежный парень. Который о тебе заботиться будет. – Как это ни печально, милые и надежные меня не привлекают. На это Миа ничего не говорит.