Я поднимаю взгляд. Надо мной, вверху лестницы, что-то виднеется. Полоска света, которой раньше там не было. Я медленно поднимаюсь по лестнице, не сводя с полоски глаз. Я приближаюсь, и она принимает очертания дверцы не больше пяти футов высотой – скрытая в стене панель, сделанная так же, как скрытые шкафы на кухне и в спальне. Я и не знала, что она там есть. – Ау? – кричу я. Ответа нет. Я тянусь и распахиваю дверь. За ней – вместительный чулан с принадлежностями для уборки: швабрами, запасные валики для них, пылесос, полироль для пола, даже стремянка. Я едва не смеюсь. Можно было предположить, что в доме окажется нечто в этом роде. Должно быть, уборщица – пожилая японка, которая почти не говорит по-английски и во время своих еженедельных визитов ни в какую не хочет общаться, – забыла запереть. Кажется, чулан устроен так, чтобы обеспечивать доступ и к другим домовым службам. На одной стенке – электропроводка. Компьютерные кабели змеями уходят в нутро Дома один по Фолгейт-стрит через люк в потолке. Пробравшись мимо уборочного инвентаря, я просовываю голову в люк. При свете телефона вижу что-то вроде технического лаза через весь дом; весь его пол тоже покрыт кабелями. Он ведет в более просторное помещение, вроде чердака, над спальней. В дальнем его конце я с трудом различаю водопроводные трубы. Мне кажется, что я, возможно, нашла выход из беспокоившего меня положения. Я никак не могла себя заставить отдать неношеную одежду Изабель, а заодно свои книги и другие вещи в «Оксфам»[4], но и разбирать все это и раскладывать по шкафам Дома один по Фолгейт-стрит я сочла неправильным. Чемодан так и стоит с самого переезда у лестницы, ждет, когда я решу, что с ним делать. Я приношу его и тащу по лазу на чердак. Пусть тут постоит, не на проходе. Света от телефона недостаточно, поэтому я смотрю под ноги, лишь наступив на что-то мягкое, и вижу между стропилами спальный мешок. Он здесь давно лежит – весь покрыт пылью и грязью. Я поднимаю его, и из него вываливаются девчачьи пижамные штаны с узором из яблочек. Я засовываю в мешок руку, но там больше ничего нет, кроме скомканных носков в самом низу. А еще визитка, сильно помятая: «Кэрол Йонсон. Сертифицированный психотерапевт». Повернувшись, я вижу, что тут же разбросано кое-что еще: консервные банки из-под тунца, свечные огарки, перевернутый флакон духов, пластиковая бутылка энергетика. Странно. Странно и необъяснимо. Я понятия не имею, кто, кроме Эммы, жил в этом доме, поэтому не знаю, принадлежал ей этот мешок или нет. И если даже это был ее мешок, я никогда не узнаю, какой безымянный страх заставил ее перебраться из красивой, стильной спальни сюда. Очень громко в замкнутом пространстве звонит мой телефон. Я достаю его. – Джейн, это Эдвард, – говорит знакомый голос. Тогда: Эмма Я пытаюсь назначить Саймону встречу на какой-нибудь нейтральной территории вроде паба. Но хотя он и сказал, что подпишет бумаги, делать это где-либо, кроме дома на Фолгейт-стрит, он наотрез отказывается. Мне все равно надо туда заглянуть, говорит он. Я кое-что оставил, когда съезжал. Я неохотно соглашаюсь. Включаю свет на максимальную яркость, надеваю потертые джинсы и свою самую неприглядную поношенную футболку. Я прибираюсь на кухне – поразительно, что вещей почти нет, а беспорядок все равно наводишь, – когда слышу за спиной какой-то звук. Подскакиваю. Привет, Эм, говорит Саймон. Господи, напугал, в сердцах говорю я. Как ты вошел? Я себе код оставил, пока вещи не заберу, говорит он. Не волнуйся, потом удалю. Ну ладно, неохотно говорю я. Мысленно делаю памятку: спросить у Марка, как заблокировать код. Как дела? спрашивает Саймон. Все в порядке, говорю я. Я знаю, что надо спросить, как дела у него, но сама вижу, что неважно. Его кожа побледнела и пошла пятнами, как всегда, когда он начинает выпивать, и он ужасно постригся. Вот договор, говорю я, протягиваю ему бумаги. И ручка. Я уже подписала. Так, так! Мы что, сперва не выпьем? Я такая: по-моему, не стоит, Сай. Но по его ухмылке я понимаю, что он уже. Неправильно это все, говорит он, прочитав. Юрист составлял, говорю я. Я имел в виду, что мы неправильно поступаем. Мы ведь любим друг друга, Эм. У нас бывали проблемы, но в глубине души мы любим друг друга. Саймон, пожалуйста, не усложняй. Это я усложняю? говорит он. Вот здорово. Ты меня выгнала, мне жить негде. Если бы я не знал, что ты в конце концов меня обратно пустишь, я был бы очень недоволен. Обратно я тебя не пущу, говорю я. Пустишь. Нет, не пущу. Да ты уже пустила, нет разве? Вот он я. За вещами только. Или к вещам, обратно. Саймон, уходи, говорю я, начиная злиться. Он облокачивается о столешницу. Только после того, как мы выпьем и как следует все обсудим. Твою мать, Саймон! кричу я. Ты хоть раз в жизни можешь вести себя по-взрослому? Эм, Эм, вкрадчиво говорит он. Ты не бесись. Я же просто говорю, что люблю тебя и не хочу тебя терять. Прекрасный способ, нахожусь я. А, говорит он. Так, значит, способ все-таки есть? Я разрываюсь. Может, если сказать, что когда-нибудь мы, возможно, снова сможем быть вместе, то он уйдет без скандала? Прежняя Эмма сказала бы «да». Но новая Эмма сильнее ее. Нет, Саймон, твердо говорю я, никакой вероятности того, что мы снова будем друг с другом, не существует. Он подходит и кладет мне руки на плечи. Я слышу запах спиртного в его дыхании. Я люблю тебя, Эм, повторяет он. Не надо, говорю я, высвобождаясь. Я не могу просто взять и разлюбить тебя, говорит он. Взгляд у него немного безумный. Звонит телефон. Я оглядываюсь. Мой телефон светится, гудит, ползет к краю столешницы. Пусти, говорю я, толкаю его в грудь. Теперь он меня отпускает, и я хватаю телефон. Говорю: Да? Эмма, это Эдвард. Звоню удостовериться, что вам удалось решить вопрос с договором. Тон Эдварда Монкфорда официален и вежлив. Да, спасибо. Саймон, собственно говоря, здесь, собирается подписать бумаги. Невольно добавляю: то есть я надеюсь, что собирается. Короткая пауза. Не дадите ему трубку? Я вижу, как Саймон, слушая Эдварда, темнеет лицом. Разговор длится около минуты, и за все это время Саймон не произносит ни слова, только время от времени агакает и мычит. На, угрюмо говорит он, возвращая мне телефон. Алло? говорю я. Эдвард говорит: Эмма, Саймон сейчас подпишет бумаги, а потом уйдет. Я зайду проверить, ушел ли он, но еще и потому, что хочу с вами переспать. Об этом, разумеется, Саймону не говорите. Он кладет трубку. Я, ошарашенная, смотрю на телефон. Не ослышалась ли я? Но я знаю, что нет. Что он тебе сказал? спрашиваю я Саймона. Я бы тебя не обидел, грустно говорит он, не отвечая на мой вопрос. Никогда бы не обидел. Намеренно. Я не могу тебя не любить, Эм. И я тебя верну. Вот увидишь. Скоро ли Эдвард Монкфорд придет? Душ-то я успею принять? Оглядев интерьер, я понимаю, что налицо с десяток нарушений условий договора: вещи на полу, предметы на столешницах, на каменном столе – выпуск «Метро», мусорная корзина полна до краев. Не говоря уже о том, что в спальню как будто попала бомба, а винные пятна после вечеринки я так и не оттерла. Наскоро принимаю душ, затем прихорашиваюсь, попутно выбирая наряд: простенькую юбку и блузку. Я колеблюсь насчет духов, но решаю, что будет слишком. Какая-то часть меня все еще думает, что Эдвард пошутил или я недослышала. Хотя я надеюсь, что это не так. Телефон жужжит снова. На этот раз это «Домоправитель» сообщает мне, что кто-то пришел. Нажимаю кнопку «видео» и вижу снаружи Эдварда. С цветами и бутылкой вина. Значит, я не ошиблась. Нажимаю «принять» и впускаю его. Когда я спускаюсь по лестнице, он уже стоит внизу, глядя на меня голодным взглядом. По этой лестнице не сбежишь: приходится спускаться осторожно, чинно, по ступенечке. Я еще не подошла к нему, а голова у меня кругом идет от предвкушения.