Он или она: Быстро впадает в скуку Манипулирует окружающими Не знает угрызений совести Проявляет узкий диапазон эмоций Люди с нарциссическим расстройством личности: Считают себя лучше других Требуют всего самого лучшего Эгоцентричны и хвастливы Легко влюбляются, возводят объект своих чувств на пьедестал и так же легко обнаруживают в нем недостатки Все не то, думаю я. Конечно, Эдвард сильно отличается от большинства людей, но от сознания своего предназначения, а не превосходства. Его уверенность в себе хотя и граничит с надменностью, никогда не переходит в хвастовство или в поиск внимания. И я не думаю, что он лжет. Принципиальность для него очень важна. Первый список поближе, но все равно не сходится. Сдержанность и неприступность Эдварда, конечно, можно принять за свидетельство того, что ему недостает эмоционального диапазона. Но я все же не думаю, что это так. Пожив с ним, пусть и недолго, я думаю, что он скорее… Я думаю, ищу нужные слова. Он, скорее, закрытый, что ли. В прошлом он перенес травму и отреагировал на нее, укрывшись за этими самодельными преградами в идеальном, упорядоченном мире, который сам создал. Может, дело в детстве? Может, дело в гибели его жены и ребенка? А может, даже в смерти Эммы Мэтьюз? Или в чем-то совершенно другом, о чем я и не догадываюсь? Какова бы ни была причина, странно, что Кэрол так ошиблась в Эдварде. Хотя, конечно, она с ним не знакома и полагалась исключительно на слова Эммы. А это, в свою очередь, означает, что и Эмма на его счет заблуждалась. Или – мне в голову приходит другая мысль – Эмма намеренно сбила своего психотерапевта с толку. Вот только зачем? Лишь один человек может ответить на этот вопрос, понимаю я. Достаю телефон и нахожу номер. – Агентство «Недвижимость в Хэмпстеде», – отвечает голос Камиллы. – Камилла, это Джейн Кавендиш. Короткая пауза: она вспоминает меня. – Здравствуйте, Джейн. У вас все хорошо? – Все в порядке. Я просто нашла кое-какие вещи на чердаке дома. Я думаю, что они принадлежали Эмме Мэтьюз. Вы не знаете, как можно связаться с человеком, с которым она сюда въезжала, Саймоном Уэйкфилдом? – А… – Камилла настораживается. – Значит, вы узнали о… случае с Эммой. После него дом и перешел в наше ведение – прежнее агентство лишилось контракта после расследования. Так что данных тех жильцов у меня нет. – Какой агент ими занимался? – Марк Ховарт из «Ховарт и Стаббс». Могу прислать вам его телефон, если хотите. – Спасибо. – Что-то заставляет меня прибавить: – Камилла… Вы сказали, что ваша фирма приняла Дом один по Фолгейт-стрит три года назад. Сколько людей жило там с тех пор? – Не считая вас? Двое. – Но вы говорили, что он почти год пустовал. – Верно. Сначала была медсестра – ее хватило на две недели. Второй жилец продержался три месяца. Однажды утром я нашла под дверью плату за месяц и записку, в которой говорилось, что если она пробудет там еще хоть день, то сойдет с ума. – Оба жильца – женщины? – медленно говорю я. – Да, а что? – Вам это не кажется странным? – Да нет. То есть не более странным, чем все, что с этим домом связано. Но я рада, что с вами все хорошо. – Она дает этим словам повисеть в воздухе, словно приглашая меня возразить. Я ничего не говорю. – Ну что же, до свидания, Джейн. Тогда: Эмма Он не торопится уходить; собранный саквояж «Суэйн Адени» ждет на каменном столе; у нас последний завтрак. Я ненадолго, говорит Эдвард. При возможности буду приезжать на одну-две ночи. Напоследок он оглядывает дом, бледные открытые пространства. Я буду думать о тебе, говорит он. Указывает на меня. В этой одежде. Живущей этой жизнью. Так, как надо жить в этом доме. Я ем тост в его белой рубашке «Комм де гарсон» и его трусах-«боксерах». Минимализм в доме – минимализм в одежде. Я делаюсь слегка одержим тобой, Эмма, добавляет он. Только слегка? Может быть, расставание пойдет нам на пользу. Почему? Не хочешь быть одержимым мной? Он смотрит на мою шею, на мою короткую стрижку: волос как раз столько, чтобы он мог ухватить, когда меня трахает. Моя одержимость не бывает здоровой, тихо говорит он. Когда он уходит, я открываю ноутбук. Пора узнать побольше о таинственном мистере Монкфорде. Его вчерашняя реакция на мою новую стрижку навела меня на мысль. Такую безумную, что мне самой не верится. Мистер Эллис? зову я. Том Эллис? На мой голос ко мне поворачивается мужчина. Костюм, желтая каска, насупленный вид. Это строительная площадка, немедленно говорит он. Вам сюда нельзя. Меня зовут Эмма Мэтьюз. В вашем офисе сказали, что вы здесь. Я буквально на пару слов. О чем? Барри, я отойду, говорит он человеку, с которым разговаривал. Тот кивает и уходит в одно из недостроенных зданий. Об Эдварде Монкфорде. Он напрягается. А в чем дело? Я пытаюсь выяснить, что случилось с его женой. Знаете, я боюсь, что со мной может случиться то же самое. Вот теперь мне удалось завладеть его вниманием. Он ведет меня в кафе рядом со стройкой, старомодную грязноватую забегаловку, где рабочие в светоотражающих жилетах уплетают яичницу с фасолью. Отыскать четвертого члена исходного состава «Монкфорд партнершип» было нелегко. После нескольких часов поисков в Сети я нашла старую вырезку из «Аркитекчурал джорнэл», в которой сообщалось об учреждении этой компании. С зернистого черно-белого снимка на меня уверенно смотрели четверо молодых выпускников. Было видно, что уже тогда Эдвард естественным образом оказался их лидером. Скрестив руки на груди, с безучастным лицом он стоял между Элизабет и гораздо более худым, чем сейчас, Дэвидом Тилем с конским хвостом. Том Эллис стоял справа, чуть в стороне от остальных, и единственный улыбался в объектив. Он приносит две чашки чая и кладет в свою две ложки сахара. Я знаю, что снимок для «Аркитекчурал джорнэл» был сделан меньше десяти лет назад, но он сильно изменился. Располнел, волосы поредели. Вообще-то я ни с кем не говорю об Эдварде Монкфорде, говорит он. Да и о других партнерах тоже.