Есть такое выражение – «хотеть провалиться сквозь землю». Оно и близко не передает того, что происходит, когда весь твой мир схлопывается, когда вся твоя ложь вдруг обрушивается тебе на уши. Долгая, ужасная пауза. Мои глаза жжет от слез. Я борюсь с ними. Я знаю, Патрисия Шептон подумает, что это – уловка, чтобы вызвать сочувствие. Мне удается сказать: а как же остальные телефоны, которые вы нашли? Вы говорили, что Деон Нельсон уже такое делал. Как он может быть невиновен? Отвечает старший суперинтендант Робертсон. Ранее считалось, что существует связь между совершением ограблений и просмотром порнографии. Потому что у взломщиков часто изымали необычно большие собрания DVD с фильмами откровенного содержания. Потом кто-то сообразил, что взломщики просто оставляли себе порнографию, которую находили в чужих домах. Деон Нельсон делал то же самое с телефонами. Он оставлял себе те, на которых были записи сексуального характера. Вот и все. Патриция Шептон снимает очки и складывает их. Деон Нельсон принуждал вас к оральному сексу, Эмма? Долгая, долгая тишина. Нет, шепчу я. Почему же вы сказали полицейским, что принуждал? Вы спросили меня перед Саймоном! взрываюсь я. Вот теперь льются слезы, слезы жалости к себе и гнева, но я продолжаю говорить, отчаянно желая, чтобы они поняли, осознали, что они виноваты так же, как я. Я указываю на сержанта Уиллан и инспектора Кларка. Они сказали, что нашли запись, и было похоже, что это Нельсон и что он меня принуждает. Они сказали, что ни лица, ни ножа не видно. Что мне оставалось? Сказать Саймону, что я занималась сексом с другим мужчиной? Вы обвинили человека в том, что он изнасиловал вас, угрожая ножом. И грозился разослать запись вашим родным и знакомым. Вы не отказались от этого обмана, когда ваша версия была оспорена. Вы даже зачитали личное заявление в суде. Инспектор Кларк меня заставил, говорю я. Я хотела отказаться, но он не позволил. А Нельсон все равно это заслужил. Он вор. Он украл мои вещи. Эти слова, такие ничтожные и мелкие, повисают в воздухе. Краем глаза я вижу лицо инспектора Кларка. На нем написана целая библиотека чувств. Презрение. Жалость. И гнев – гнев, вызванный тем, что он позволил себе быть обманутым мной, что я злоупотребила его желанием защитить меня, громоздя одну ложь на другую. Снова долгая тишина. Патриция Шептон бросает взгляд на старшего суперинтенданта Робертсона. Это явно условный знак, потому что тот спрашивает: Эмма, у вас есть адвокат? Я качаю головой. Есть юрист, составивший дополнение к договору, когда съезжал Саймон, но я не думаю, что в этой ситуации от него будет много пользы. Эмма, я помещаю вас под арест. Это означает, что вам будет предоставлен дежурный адвокат – когда вас будут допрашивать. Я смотрю на него. Что вы хотите сказать? Мы очень серьезно относимся к делам об изнасиловании. То есть исходим из того, что каждая женщина, утверждающая, что ее изнасиловали, говорит правду. Аналогичным образом, мы не менее серьезно относимся к ложным обвинениям в изнасиловании. На основании того, что мы здесь услышали, мы можем обвинить вас в трате времени полиции и попытке воспрепятствовать правосудию. Вы меня арестовываете? спрашиваю я, не веря ушам. А как же Нельсон? Он ведь преступник. Обвинения против Деона Нельсона придется снять, говорит Патрисия Шептон. Все. Ваши показания полностью дискредитированы. Но он меня обокрал. С этим-то никто не спорит, правда? Вообще-то спорит, говорит Робертсон. Деон Нельсон утверждает, что купил телефоны у кого-то в пабе. Мы можем ему не верить, но с точки зрения улик нет ничего, что связывало бы его с вами. Вы же не думаете… начинаю я. Эмма Мэтьюз, вы арестованы по подозрению в попытке воспрепятствовать правосудию и трате времени полиции, нарушив тем самым закон «Об отправлении правосудия по уголовным делам» от 1967 года, статья пятая пункт второй. Вы имеете право хранить молчание, однако если вы умолчите о чем-то на допросе и позже заявите об этом на суде, то это может повредить вашей защите. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас. Вам все ясно? Я не могу говорить. Эмма, нужно, чтобы вы ответили. Вы понимаете суть предъявленных вам обвинений? Да, шепчу я. После наступает оцепенение; я словно попала в зазеркалье. Внезапно я уже не жертва, с которой нужно обращаться с нежностью и сочувствием и которой нужно подносить кофе. Внезапно я совсем в другой части отделения, где лампы забраны металлическими решетками, а полы воняют блевотиной и хлоркой. Дежурный сержант, глядя на меня сверху вниз с возвышения за столом, зачитывает мне права. Я опустошаю карманы. Мне выдают экземпляр «Норм и правил»[9] и сообщают, что если я пробуду здесь до ужина, то меня накормят. У меня забирают обувь и отводят в камеру. Там есть приделанная к стене койка и короткая полка на противоположной стороне. Стены белые, ковролин серый, свет рассеян решеткой. Мне приходит в голову, что Эдварду бы здесь понравилось, но, разумеется, это не так – тут все грязное, вонючее, неудобное и дешевое. Дежурного адвоката я жду три часа. В какой-то момент мне приносят копию обвинительного акта. На бумаге все это кажется еще мрачнее, чем звучало наверху. Я пытаюсь не думать о выражении на лице инспектора Кларка, когда я выходила. Гнев ушел, осталось только отвращение. Он мне поверил, а я его подвела. Наконец приводят толстого молодого человека с гелем в волосах и здоровенным виндзорским узлом на галстуке. Он встает на пороге и пожимает мне руку, удерживая кипу бумаг. Э-э… Грэм Китинг, говорит он. Боюсь, что все комнаты для общения с адвокатами заняты. Придется поговорить здесь. Мы садимся рядом на жесткую койку, словно двое застенчивых студентов, не знающих, как приступить к делу, и адвокат просит меня рассказать о том, что случилось. Даже мне самой объяснения кажутся неубедительными. Что со мной будет? спрашиваю я, закончив. Все зависит от того, на чем сосредоточится обвинение: на трате времени полиции или на попытке воспрепятствовать правосудию, говорит он. Если на первом и если вы признаете вину, то вас могут приговорить к общественным работам или к условному сроку. Если на втором… ну, приговор, который может назначить судья, ничем не ограничивается. Предел – пожизненный срок. Разумеется, это только для особо тяжких случаев. Но должен вас предупредить, к этому преступлению судьи обычно относятся серьезно. Я снова начинаю плакать. Грэм лезет в портфель и находит пачку салфеток. Это напоминает мне о Кэрол, а следом я думаю о другой проблеме. Они ведь не смогут допросить моего терапевта, правда? спрашиваю я. О каком терапевте речь? После ограбления я стала ходить к психотерапевту. Мне ее в полиции рекомендовали. И вы рассказали терапевту правду? Нет, жалобно говорю я. Понятно, говорит он, хотя он определенно сбит с толку. Ну, если мы не будем говорить о вашем душевном состоянии, то у них не будет причин к ней обращаться. Он на миг умолкает. И тут самое время обсудить, какой будет наша защита. Точнее сказать, попытка добиться смягчения приговора. Вы ведь уже рассказали полиции, что произошло. Но о том, почему, вы, по сути, не говорили. Что вы имеете в виду? В делах, касающихся преступлений сексуального характера, контекст играет решающую роль. Поскольку это дело началось с обвинения в изнасиловании, то и вести его будут, как относящееся к таковым. Мне, например, приходилось представлять в суде женщин, которых угрозами вынуждали сделать или, наоборот, отозвать заявление. Это полезный опыт. Этого не… начинаю я, потом замолкаю. То есть если я кого-то боялась, то меня оправдают? Не совсем, говорит он. Но это может существенно сократить срок приговора. Так ведь я боялась, говорю я. Боялась рассказать Саймону правду. Он бывает очень агрессивен. Так, говорит Грэм. Он не говорит: вот это дело, но за него говорят его движения: он раскрывает желтый блокнот и готовится делать заметки. Как проявляется его агрессивность? Сейчас: Джейн – Инспектор Кларк? Мужчина в коричневой ветровке, сидящий с полпинтой пива, поднимает взгляд. – Он самый. Правда, я больше не инспектор. Зовите меня просто Джеймс. – Он встает и протягивает руку. У его ног – пакет с фруктами и овощами. Он указывает на бар. – Разрешите вас угостить? – Я сама возьму. Спасибо, что согласились встретиться. – Не стоит благодарности. Я все равно по средам в городе, за покупками. Я беру имбирную газировку и возвращаюсь к нему. Поразительно, как нынче легко найти человека. Один звонок в Скотленд-ярд, и я узнала, что инспектор Кларк вышел в отставку; казалось бы, загвоздка, но я просто написала «как найти отставного полицейского» в строке поиска – не «Домоправителя», разумеется, – и сразу вышла на организацию под названием НАОП, Национальную ассоциацию отставных полицейских. На сайте была форма обратной связи, и я отправила запрос. Ответ пришел в тот же день. Они не могли предоставить частной информации о члене ассоциации, но передали ему мой запрос. Мужчина, сидящий напротив меня, не похож на пенсионера. Он, наверное, догадался, о чем я думаю, потому что говорит: – Я двадцать пять лет оттрубил в полиции. Для пенсии достаточно, но я не совсем от дел отошел. Мы с коллегой открыли маленькую фирму, сигнализации устанавливаем. Ничего сверхъестественного, но деньги приличные. Я так понимаю, вы хотите поговорить об Эмме Мэтьюз? Я киваю. – Если можно. – Вы – родственница? Он явно отметил наше сходство. – Не совсем. Я сейчас живу в доме на Фолгейт-стрит, там, где она погибла. – Хмм. – Поначалу кажется, что Джеймс Кларк – нормальный, обычный мужик, тип благополучного работяги, у которого может быть домик в Португалии с площадкой для гольфа. Но теперь я вижу, что взгляд у него проницательный и уверенный. – Что именно вы хотели бы знать? – Я знаю, что Эмма выдвинула какие-то обвинения против человека, с которым встречалась, Саймона. Вскоре после этого она погибла. Я слышала противоречащие друг другу версии того, кто ее убил или что ее убило: депрессия, Саймон, даже тот человек, с которым у нее потом были отношения. – Я специально не называю имени Эдварда, чтобы Кларк не догадался, что тот меня интересует. – Я просто пытаюсь пролить какой-то свет на то, что произошло. Живя там, трудно не заинтересоваться. – Эмма Мэтьюз обвела меня вокруг пальца, – без выражения говорит инспектор Кларк. – Нечасто со мной такое случалось. Почти никогда, на самом деле. Но эта женщина убедила меня в том, что боится сообщить об очень, очень неприятном нападении, потому что нападавший снял его на видео и угрожал разослать запись всем, кто был у нее в списке контактов. Я захотел ей помочь. К тому же тогда на нас давили, чтобы мы увеличили число осужденных за изнасилования. Я подумал, что с такими уликами я смогу в кои-то веки порадовать начальство, добиться справедливости для жертвы и заодно надолго упечь за решетку гниду по имени Деон Нельсон. Трех зайцев одним выстрелом. Но я ошибся по всем трем пунктам. Она нам с самого начала врала. – Врать она, значит, умела. – Или я был стареющий дурень. – Он печально пожимает плечами. – За год до этого умерла моя Сью. А эта девушка, которая мне в дочери годилась… Я хотел все сделать как надо. Наверное, слишком ей верил. Уж во всяком случае, так это было представлено во внутреннем расследовании. Полицейский предпенсионного возраста, хорошенькая женщина, здравый смысл летит к чертям. И в этом было сколько-то правды. Достаточно, чтобы я ушел в отставку раньше, чем следовало, – когда мне предложили. Он делает большой глоток пива. Я потягиваю имбирную газировку. Мне кажется, что безалкогольный напиток буквально кричит: я беременна, но если Кларк это и заметил, то ничего не говорит. – Теперь-то я понимаю, что кое-что упустил из виду, – говорит он. – Она как-то уж слишком уверенно опознала Нельсона по «СОВА», учитывая, что он, по ее же словам, во время ограбления был в лыжной маске. А обвинения в адрес ее бывшего… – Он пожимает плечами. – Теперь вы и этому не верите? – Этому мы и тогда не поверили. Это ее адвокат придумал, чтобы ее оправдали. «Я боялась, я не отвечаю за свои слова». Сработало, кстати. К тому же Королевская служба уголовного преследования вовсе не горела желанием рассказывать на открытом слушании о том, как Эмма оставила нас в дураках. Ей вынесли предупреждение за трату нашего времени, но это же так, легкий выговор. – Но вы все равно задержали Саймона Уэйкфилда после ее гибели. – Да. Но это чтобы подстраховаться. Внезапно возникла вероятность того, что мы ошибались. Женщина заявляет об изнасиловании, потом признается, что соврала, но утверждает, что ее кавалер – какой-то Джекил и Хайд, который жестоко с ней обращается. Вскоре после этого ее находят мертвой. Если выяснится, что это он ее убил, то нам крышка. Если окажется, что она покончила с собой, то все равно получится, что полиция как-то не очень хорошо с ней обошлась, так? Как бы то ни было, имело смысл кого-нибудь арестовать. – То есть вы просто соблюдали формальности? – Так, не поймите меня неправильно. Начальству, может, и было все равно, кого арестовывать, но моя команда работала как следует, когда мы его допрашивали. Ничто не говорило о том, что Уэйкфилд имел какое бы то ни было отношение к гибели Эммы. Единственной его ошибкой было с ней связаться. Но я, в общем, не могу его винить. Как я уже говорил, она очаровывала мужчин постарше и помудрее него. – Он хмурится. – Но вот что было необычно. Большинство людей, которых полиция ловит на вранье, довольно быстро раскалываются. А Эмма ответила очередной ложью. Может, ей адвокат присоветовал, но все равно реакция нетипичная.