Саймон сумел бы это исправить, и я практически тянусь за телефоном, чтобы ему позвонить. Но останавливаюсь. То, что я была хрупкой женщиной, нуждающейся в том, чтобы ее проблемы решали мужчины, отчасти и довело меня до такой жизни. Мне нужно твердо встать на ноги. В холодильнике есть пара яблок; я беру одно. Надкусываю его и слышу запах газа. Конфорка не зажглась, но та часть, которая дает газ, явно работает и наполняет дом взрывчатыми испарениями. Я ищу способа ее отключить, машу, как безумная, руками над каменной стойкой. Внезапно раздается щелк, в воздух взлетает желто-синий огненный шар и обволакивает мою руку. Я роняю яблоко. Секунда потрясения: боли еще нет, но я знаю, что она придет. Я быстро сую руку под кран с холодной водой. Он не действует. Я бегу в ванную наверху. Там, слава богу, вода течет, холодит мою пылающую кожу. Я оставляю ее включенной на несколько минут, потом осматриваю руку. Она болит, красная, но волдырей нет. Это не в моем воображении произошло. Невозможно. Такое впечатление, что дом не хотел, чтобы Саймон зашел поговорить, и таким образом меня наказывает. Это крепость, сказала я Саймону. Но что, если сам дом решит меня не защищать? Насколько тут на самом деле безопасно? Мне вдруг становится страшно. Я иду в чулан и закрываю за собой дверь. Если придется, я смогу забаррикадироваться – подпереть дверь метлами и швабрами; снаружи и не видно будет, что я тут. Чулан тесный, забитый банками и инвентарем, но мне нужно безопасное место, и оно будет здесь. 12. В благоустроенном обществе нарушители правил должны отвечать за свои поступки. Верно ? ? ? ? ? Неверно Сейчас: Джейн Я чувствую это, когда лежу в постели в полусне. Осторожный, нерешительный, словно стук в дверь; едва ли не просто трепет у меня в животе, легкий толчок. Я помню это по Изабель. Оживление. Какое прекрасное, библейское слово. Я лежу, наслаждаюсь, жду новых пинков. Дожидаюсь нескольких, а потом чувствую какое-то вращательное движение, которое может означать – а может и не означать – кувырок. Меня окатывают материнская любовь и ощущение чуда, так мощно, что я начинаю плакать. Как я могла даже думать о том, чтобы делать аборт? Сейчас сама мысль об этом кажется чужеродной. Сквозь слезы я улыбаюсь этому полукаламбуру. Сна у меня теперь ни в одном глазу; я спускаю ноги с постели, глядя вниз на свое переменившееся тело. Я еще не на том сроке, когда посторонние люди делают непрошеные замечания, – судя по найденной мной на работе таблице, ребенок сейчас размером где-то с авокадо, – но когда я раздета, беременность уже очень заметна. Мои груди обвисли и отяжелели, а живот уютно округлился. Я иду в ванную; смешно, что походка у меня уже немного утиная, хотя нужды в этом еще никакой нет: мышечная память материнства облегает мое тело, как привычное пальто. С душем что-то не так – теплая вода внезапно леденеет – но это бодрит. Я праздно думаю, не затрудняет ли опознание меня домом то обстоятельство, что теперь во мне находится еще один человек. Я не думаю, что технология так устроена, но с другой стороны, я мало что об этом знаю. Вытираясь, я чувствую приступ тошноты. Я сажусь на унитаз, пытаюсь унять его, глубоко дыша, но он возвращается, и он вдвое сильнее. Я успеваю лишь рвануться вперед и нацелиться ртом в направлении душа. Включаю воду, чтобы смыть рвоту. На стеклянной ширме остались брызги воды, и я опускаюсь на колени, чтобы их вытереть, а потом перехожу к поддону. Я нагибаюсь, чтобы почистить канавку вдоль основания стены, мое лицо оказывается у самого пола, и я вижу, что там что-то поблескивает, отражая свет. Рукой не достать, далеко; я беру ватную палочку и осторожно выуживаю. Сначала мне кажется, что я нашла камушек или, может быть, подшипник. Потом я вижу в нем крошечное сквозное отверстие. Это жемчужина; очень маленькая, необычного бледно-кремового цвета. Должно быть, выпала из моего ожерелья. Я возвращаюсь в спальню и нахожу в футляре ожерелье. Выпавшая жемчужина – такая же, как остальные, это точно. Но ожерелье не порвано. Я не понимаю, как жемчужина могла вывалиться, если нить не порвалась. Это невозможно: какая-то логическая задачка, головоломка. Напротив нашего офиса есть ювелирная мастерская. Я решаю отнести жемчуг туда и спросить. Тогда: Эмма Я пишу в «Монкфорд партнершип» жалобу на проблемы с домом. Ответа нет. Тогда я звоню Марку, риелтору, но он говорит, что со всеми техническими вопросами нужно обращаться непосредственно в компанию. В конце концов я кричу на него, чем, как я подозреваю, лишь ухудшаю ситуацию. Я даже пишу сообщение Эдварду. Он, разумеется, не отвечает. Ко всему прочему я уверена, что освещение изменилось. Когда мы въехали, Марк сказал, что дом автоматически добавляет света для противостояния зимней депрессии. Если это так, то может ли он делать наоборот? Я не только не сплю как следует, но и просыпаюсь с сухими, зудящими глазами и чувством изнеможения. Звонит Саймон и снова говорит, что может прийти. Так легко было бы сказать да. Я говорю ему, что подумаю. Я слышу восторг в его голосе, хотя он пытается его скрыть. Милый, благоразумный, надежный Саймон. Моя гавань в бурю. А потом Эдвард Монкфорд отвечает на мое сообщение. Сейчас: Джейн – Она исключительная, – говорит ювелир, катая жемчужину между большим и указательным пальцами и разглядывая ее через окуляр. – Если это то, о чем я думаю, то она очень и очень редкая. Я показываю ожерелье в створчатом футляре. – Она может быть отсюда? Он берет футляр и одобрительно кивает, увидев японские иероглифы. – Кокити Микимото[11]. Такое не часто увидишь. – Достав ожерелье, он рассматривает его на свет, сравнивает с одиночной жемчужиной. – Да, точно такая же. Как я и думал, это жемчуг кеши. – Жемчуг кеши? Что это значит? – Морской кеши – это редчайший вид жемчуга, особенно если имеет почти круглую форму, как этот. Его добывают из раковин, содержащих больше одной жемчужины – близнецов, скажем так. Ядер у них нет, поэтому они так необычно светятся, сияют. Как я уже сказал, они крайне редки. Полагаю, что в какой-то момент ожерелье порвалось и жемчужины рассыпались. Владелец нанизал их заново, но одну пропустил. – Понятно. – По крайней мере, я понимаю его слова. Но вот то, что они подразумевают – что Эдвард подарил мне ожерелье, которое изначально дарил другому человеку, – усвоить будет куда труднее. Выходя из мастерской, я достаю телефон. – Саймон? – говорю я, когда он отвечает. – Вы случайно не знаете, не дарил ли Эдвард Монкфорд Эмме ожерелье? И если дарил, то не рвалось ли оно? Тогда: Эмма Мне нужно тебя увидеть. Эдвард. Я думаю над ответом и отправляю его. Ты все еще зол на меня, папочка? Он откликается быстро. Не более, чем ты того заслуживаешь. Хорошо. Значит, ты хочешь, чтобы я вернулась к тебе? Посмотрим после того, что будет вечером. Тогда я буду вести себя примерно. Коленки у меня уже подгибаются. 19.00. Надень ожерелье. Больше ничего. Разумеется. Два часа, чтобы готовиться, предвкушать, терпеть. Я раздеваюсь и берусь за дело. Сейчас: Джейн – Как вы не понимаете? – горячо говорит Саймон. – Это доказывает, что он был там, когда она погибла. Мы сидим в той кофейне рядом с «Надежда есть», где Эдвард Монкфорд ко мне подкатил. Двое людей сходятся, не загадывая наперед. Какой чудовищной это оказалось ложью. Тогда он, конечно, душой не кривил – хотел воспроизвести те элементы отношений с Эммой, которыми был доволен, выкинув те моменты, которыми доволен не был. Но, как сказала Кэрол, нельзя, рассказывая одну и ту же историю дважды, рассчитывать, что она закончится иначе. Саймон продолжает рассуждать. – Простите, – говорю я. – Что вы сказали? – Я сказал, что она надевала это ожерелье только ради него – знала, что я его терпеть не могу. В тот день мы должны были встретиться. Мы почти договорились. Но потом она все отменила. Сказала, что ей нездоровится, но я сразу подумал, не собралась ли она встретиться с Монкфордом. Я хмурюсь. – Послушайте, нельзя вчитывать все это в одну-единственную жемчужину. Это ничего не доказывает. – Сами посудите, – терпеливо говорит он. – Как Монкфорд заполучил ожерелье, чтобы подарить его вам? Для этого ему нужно было быть там, когда оно порвалось. Но он понимал, что если жемчужины будут рассыпаны по полу, то будет ясно, что была борьба, а не самоубийство и не несчастный случай. Поэтому перед уходом он их все собрал – кроме той, что вы нашли. – Но ведь она погибла не в ванной, – возражаю я. – Ее нашли у подножия лестницы. – От ванной до лестницы всего несколько шагов. Он легко мог притащить ее туда и сбросить. Я ни секунды не верю перегруженному предположению Саймона, но все равно не могу не признать, что жемчужина может оказаться уликой. – Хорошо. Я свяжусь с Джеймсом Кларком – я знаю, что по средам он приезжает в город. Если хотите, приходите тоже. Услышите, как он опровергнет вашу гипотезу. – Джейн… если хотите, я переберусь к вам на Фолгейт-стрит на несколько дней. – У меня, наверное, удивленный вид, поскольку он добавляет: – Я предлагал Эмме, но она не захотела, и я не стал давить. Вечно буду жалеть, что не проявил настойчивости. Будь я там тогда… – Его слова повисают в воздухе. – Спасибо, Саймон. Но мы ведь даже не знаем наверняка, что Эмма была убита.