– Ваших средств и на это не хватит. Разве что вы рассмотрите плавучий дом. – Я жду ребенка. Скоро он начнет ходить. Плавучий дом – не лучший вариант, правда? – Я медлю. – Нет ли других домовладельцев, которые бы делали то, что делает Эдвард? Задешево бы сдавали дома тем, кто будет за ними присматривать? Камилла качает головой. – Предложение Эдварда Монкфорда уникально. – Ну, выселить меня, пока я плачу аренду, он не сможет. И я не съеду, пока не найду другого места. – Что-то в выражении лица Камиллы останавливает меня. – В чем дело? – В подписанном вами договоре свыше двухсот правил, – напоминает она. – Надеюсь, вы никаких не нарушили. Иначе получится, что вы нарушили условия договора. Я чувствую иррациональную злость. – В жопу эти правила. И Эдварда Монкфорда в жопу. – Я в такой ярости, что даже топаю ногой. Гормоны матери-тигрицы. Но, несмотря на смелые слова, я знаю, что не буду тягаться с Эдвардом. После разговора с Саймоном и Джеймсом Кларком я почувствовала в отношении Дома один по Фолгейт-стрит нечто, чего раньше никогда не чувствовала. Я почувствовала страх. Тогда: Эмма У меня остался код, говорит он. Он делает шаг ко мне. Глаза у него красные и диковатые. Он недавно плакал. Я сказал Марку, что удалил код, когда выехал, говорит он. Но я его не удалял. А потом я воспользовался им, чтобы взломать систему. Это было просто. Ребенок бы справился. А, говорю я. Что еще сказать, я не знаю. Я был наверху, говорит он. На чердаке. Я иногда прихожу, когда ты спишь, и ночую там. Поближе к тебе. Вдруг он показывает на мое горло, и я отступаю в испуге. Это он тебе это ожерелье подарил, да? Эдвард. Да. Саймон, тебе надо уйти. Я кое-кого жду. Я знаю. Саймон достает незнакомый мне телефон. Эдварда Монкфорда. Но он не придет. Я написал это сообщение. Что? недоуменно говорю я. На прошлой неделе, ночью, я взял твой телефон и записал этот номер в записную книжку под его именем, говорит он едва ли не с гордостью. Поэтому, когда я пишу тебе сообщения, они приходят вроде как от него. Сообщения я, разумеется, удалил. А телефон – с предоплаченной симкой, поэтому отследить его нельзя. Но… почему? Почему? повторяет он. Почему? Я сам все время задаю себе этот вопрос, Эм. Почему Монкфорд? Почему Сол? Почему они? Ведь никто из них не любил тебя так, как я. И ты меня любила. Я знаю. Мы были счастливы. Нет. Нет, Саймон, говорю я как могу твердо. Ты все не так понял. Мы с тобой не могли быть счастливы, разве что недолго. Я тебе не гожусь. Тебе нужен кто-то милый. добрый. Не такой, как я. Не говори так, Эм. Теперь по его щекам катятся слезы. Не надо, повторяет он. Я тебе не позволю. Я пытаюсь взять ситуацию под контроль. Уходи, Саймон. Сейчас же. Иначе я вызову полицию. Он качает головой. Я не могу, Эм. Не могу. Чего не можешь? Не могу тебя отпустить, шепчет он. Не могу потерять тебя. Не могу, чтобы ты хотела их, а не меня. Он смотрит на меня со странным, отчаянным выражением на лице, и я понимаю, что он готовится сделать что-то ужасное. Я бросаюсь вперед, пытаюсь проскользнуть мимо него. Он хватает меня за руку, но его пальцы смыкаются на браслете, тот снимается, и я свободна. Но он преграждает мне путь, скребет мне по горлу, по ожерелью. Оно рвется, жемчужины градом скачут по полу ванной. Он хватает меня за шею, притягивает к себе спиной, вытаскивает из ванной, словно спасатель в бассейне. Я окоченела от страха и ничего не могу сделать; он тащит меня к лестнице. Саймон, пытаюсь сказать я, но его рука слишком крепко сжимает мое горло. А потом мы оказываемся на верхней ступени и он разворачивает меня; я смотрю вниз, в пустоту. Я люблю тебя, Эм, говорит он мне на ухо. Я люблю тебя. Но он говорит это с какой-то яростью, словно под люблю подразумевает ненавижу, и когда он одновременно целует меня и толкает, я понимаю, что он делает это намеренно, что он хочет, чтобы я умерла. Потом я кубарем лечу вниз, бьюсь головой о камень, ступень за ступенью, боль и паника колотят все мое набирающее скорость тело. На полпути я срываюсь с лестницы, и наступает миг блаженного облегчения, смешанного с ужасом, а потом бледный пол взмывает мне навстречу и моя голова разбивается. Сейчас: Джейн Я звоню Саймону. – Не в моих правилах приглашать малознакомых мужчин на ужин, – говорю я. – Но если вы говорили всерьез, то я буду рада компании. – Разумеется. Мне что-нибудь принести? – Ну, в доме совсем нет вина. Сама я пить не буду, но вы можете взять себе. Зато есть стейки. Не какая-нибудь магазинная дрянь, а из одной стильной мясной лавки на Хай-стрит. Предупреждаю, опоздаете – съем и свой, и ваш. Аппетит у меня сейчас зверский. – Отлично. – Голос у него веселый. – Буду к семи. Обещаю на этот раз не рассуждать о том, что Монкфорд убил мою девушку, хорошо? – Спасибо. – Я сама собиралась предложить не говорить сегодня об Эмме с Эдвардом – мне и без того страшновато, но не знала, как это потактичнее сделать. Я начинаю понимать, что Саймон – очень внимательный человек. Я вспоминаю, что сказала Миа. Лучше кто-нибудь в таком духе, чем твой безумный архитектор. Я гоню эту мысль. Даже не будь я толстой и беременной от другого мужчины, это было бы невозможно. Открыв ему дверь два часа спустя, я вижу, что он пришел не только с вином, но и с цветами. – Это вам, – говорит он, вручая мне букет. – Я все жалел, что в нашу первую встречу был с вами так груб. Он целует меня в щеку – чуть более долгим поцелуем, чем нужно. Я ему нравлюсь, я в этом уверена. Но я не думаю, что он когда-нибудь понравится мне. Что бы ни говорила Миа. – Очень красивые, – говорю я, неся цветы к мойке. – Поставлю в воду. – А я открою вот это. Это «Пино Гриджо» – любимый сорт Эммы. Точно не хотите немного? Я посмотрел в Интернете: считается, что на четвертом месяце глоточек алкоголя можно. – Может, попозже. А вы не стесняйтесь. – Я несу цветы в вазу и ставлю ее на стол. – Эм, а где штопор? – спрашивает он через плечо. – В шкафчике. Справа. – Тут до меня доходит: – Вы назвали меня Эм? – Правда? – смеется он. – Простите… Наверное, дело в том, что это такая привычная ситуация – я тут с вами, открываю бутылку. Ну, понятно, не с вами. С ней. А теперь с вами. Больше не буду, честно. Так, где тут у вас бокалы? Тогда: Эмма Сейчас: Джейн Странно готовить стейки для мужчины, любого мужчины, в доме на Фолгейт-стрит. Эдвард никогда бы мне не позволил: он взял бы все под контроль, надел бы фартук, выбрал бы нужные сковородки, масла и приборы, попутно рассказывая о разных способах приготовления стейков в Тоскане или в Токио. Саймон же довольствуется наблюдением за мной и разговорами – о рынке недвижимости, о том, где искать недорогое жилье, о квартире, которую он сейчас снимает. – Когда отсюда съезжаешь, одна из радостей – что больше не надо думать об этих кретинских правилах, – замечает он, когда я машинально протираю сковородку и убираю ее перед тем, как сесть за стол. – И скоро уже не верится, что когда-то так жил. – Хм, – говорю я. Я знаю, что в ближайшем будущем буду окружена младенческим хаосом, но какая-то часть меня всегда будет скучать по строгой, дисциплинированной красоте Дома один по Фолгейт-стрит. Я отпиваю вина, но, оказывается, я как-то потеряла к нему вкус. – Как продвигается беременность? – спрашивает он, и я сама не замечаю, как рассказываю ему о том, что боялась синдрома Дауна, это приводит к рассказу об Изабель, потом я начинаю плакать и не могу доесть стейк. – Сочувствую, – тихо говорит Саймон, когда я заканчиваю. – Как же вам тяжело пришлось. Пожав плечами, утираю слезы. – Кому сейчас легко? Это все гормоны, я из-за них по любому поводу рыдаю. – Я хотел, чтобы у нас с Эммой была семья. – Он ненадолго замолкает. – Я собирался сделать ей предложение. Никому об этом не говорил. По иронии судьбы, я как раз после переезда сюда решился, когда мы наконец-то обосновались. Я знал, что ей нелегко, но думал, что дело в ограблении. – Что вас остановило? – Да… – Он пожимает плечами. – Я хотел сделать самое сногсшибательное предложение на свете. Как в этих видео, где мужчина нанимает хор, чтобы тот исполнил любимую песню женщины, или выписывает фейерверком: выходи за меня, или что-нибудь в этом роде. Я как раз пытался придумать что-нибудь такое, чтобы наповал ее сразить. А она ни с того ни с сего со мной порвала. Лично мне такие публичные признания с излишествами всегда казались странноватыми и даже немного пугающими, но я решаю, что сейчас не время об этом говорить. – Вы еще встретите кого-нибудь, Саймон. Я уверена. – Правда? – Он выразительно смотрит на меня. – Мне вообще-то очень редко встречаются люди, с которыми я чувствую настоящую близость. Я решаю, что это все-таки нужно сказать. – Саймон… Я надеюсь, вы не решите, что я многовато о себе понимаю, но раз уж у нас такой откровенный разговор, я просто хочу кое-что прояснить. Вы мне симпатичны, но я сейчас совершенно не готова к отношениям. У меня столько забот. – Разумеется, – быстро говорит он. – Я и не думал… но мы с вами будем ладить, да? Дружить. – Да. – Я улыбаюсь ему, показывая, что ценю его тактичность. – Хотя вы, наверное, передумаете насчет отношений, если Монкфорд вам пальцами щелкнет, – добавляет он. Я хмурюсь. – Ни в коем случае.