– Я доставала из машины Мартиного пингвина и увидела, как к твоей двери подходит мужчина с цветами. – С какими цветами? – медленно говорю я. – С лилиями. Джейн? Я уже бегу к двери. С тех пор, как я прочла ту странную записку, тайна букетов не дает мне покоя. Я распахиваю дверь и вижу, что букет уже положен, а мужчина почти вернулся к дороге. – Постойте! – кричу я ему вслед. – Минуточку, пожалуйста! Он оборачивается. Примерно моего возраста, может, на пару лет старше, в темных волосах ранняя седина. Лицо у него изможденное, а взгляд – странно пронзительный. – Да? – Кто вы? – Я указываю на букет. – Зачем носите цветы? Меня зовут не Эмма. – Цветы, вообще-то, не для вас, – с отвращением произносит он. – Я их меняю, потому что вы их забираете. Поэтому я и оставил записку – чтобы до вас наконец дошло, что они не для украшения вашей дизайнерской кухни. – Он останавливается. – Завтра ее день рождения. Точнее, был бы завтра. Наконец я понимаю. Эти цветы – не подарок, а дань памяти. Вроде тех, что приносят на место трагедии. Я мысленно корю себя за то, что, поглощенная мыслями об Эдварде Монкфорде, даже не подумала об этом. – Простите, – говорю я. – А она… Это произошло здесь, неподалеку? – В этом доме. – Он указывает на Дом один по Фолгейт-стрит, и у меня по спине пробегает холодок. – Там она и умерла. – Как? – Чтобы не казаться назойливой, я добавляю: – Это, конечно, не мое дело, просто… – Смотря кого спросить, – перебивает он меня. – В каком смысле? Он смотрит мне в лицо. У него усталые глаза. – Ее убили. Коронер вынес «открытый вердикт», но все, даже полицейские, знали, что ее убили. Сначала он отравил ей разум, а потом убил. На мгновение я задумываюсь, не бред ли все это, не безумен ли этот человек. Но он кажется слишком искренним для этого, слишком заурядным. – Кто? Кто ее убил? Он лишь качает головой, поворачивается и идет к машине. Тогда: Эмма Утро после вечеринки. Мы еще спим. Звонит телефон, но я не сразу просыпаюсь под непривычный рингтон – телефон новый, куплен взамен старого, украденного. Голова все еще тяжелая, но я все равно замечаю, как светлеет в комнате – под звук телефонного звонка окна постепенно становятся прозрачнее. Эмма Мэтьюз? говорит женский голос. Да? отвечаю я хрипловатым после вчерашнего голосом. Это сержант Уиллан, ваша связная в полиции. Мы с коллегой у вашей квартиры. Звоним в дверь. Можно войти? Я и забыла предупредить полицию о переезде. Говорю: мы больше не живем по этому адресу. Мы теперь в Хендоне, в Доме один по Фолгейт-стрит. Подождите, просит сержант Уиллан. Прижав телефон к груди, она с кем-то совещается – голос ее звучит приглушенно. Затем она снова произносит в трубку: будем минут через двадцать, Эмма. По вашему делу есть кое-что серьезное. К приезду полицейских мы почти разобрали оставшийся от вечеринки завал. На каменном полу еще остались злополучные красные винные пятна, с которыми нам еще предстоит разделаться. Дом, конечно, не в лучшем виде, но сержант Уиллан все равно восхищена. Немного отличается от вашего прошлого жилища, замечает она, озираясь. Я весь прошлый вечер разъясняла Правила друзьям, и делать это снова у меня нет сил. Я говорю: нам дали большую скидку, а мы смотрим за домом. Вы сказали, что есть новости, нетерпеливо говорит Саймон. Поймали грабителей? Второй полицейский говорит: по-видимому, да. Он уже представился как инспектор уголовной полиции Кларк. Голос у него низкий и спокойный; сам он коренастый и румяный, как фермер. Мне он сразу понравился. Ночью в пятницу арестовали двоих, на месте ограбления. Они подходят под описание, которое дала Эмма. Когда мы прибыли по адресу в Луишеме, то обнаружили там предметы из списков украденного. Потрясающе, восторженно говорит Саймон. Смотрит на меня: правда ведь, Эмма? Великолепно, говорю я. Пауза. Велик шанс, что задержанные пойдут под суд, Эмма, и мы должны задать вам еще несколько вопросов, говорит сержант Уиллан. Возможно, вы пожелаете ответить на них без свидетелей. Все нормально, говорит Саймон. Здорово, что вы взяли этих козлов. Мы окажем любую посильную помощь, правда, Эм? Сержант смотрит на меня: Эмма? Вы хотите, чтобы Саймон удалился? Как я могу ответить да на такой вопрос? И, раз уж на то пошло, уединиться в Доме один по Фолгейт-стрит негде. Все комнаты перетекают друг в друга, даже спальня с ванной. Давайте тут, говорю я. Надо будет явиться в суд? Дать показания? Полицейские переглядываются. Если они сознаются, говорит сержант Уиллан. Надеемся, улик хватит и отпираться они не станут. Пауза, потом она говорит: Эмма, по упомянутому нами адресу мы обнаружили несколько мобильных телефонов. Один из них ваш. У меня вдруг возникает ужасное предчувствие. Дыши, говорю я себе. В некоторых телефонах были фотографии и видеозаписи, продолжает она. Женские изображения порнографического характера. Я жду. Я знаю, что будет дальше, но мне кажется, что проще будет ничего не говорить, дать словам пройти мимо, как будто их нет. Эмма, в вашем телефоне были обнаружены улики, указывающие на то, что некий мужчина, подходящий под описание одного из арестованных, записал на него половой акт, совершенный им с вами, говорит он. Вы можете что-нибудь об этом сказать? Я чувствую, как Саймон поворачивает голову в мою сторону. Я на него не смотрю. Тишина растягивается, словно нить расплавленного стекла, делается все тоньше и тоньше и вот уже должна порваться. Да, говорю я. Из-за шума в ушах я себя почти не слышу. Но я знаю, что должна что-то сказать, что я не могу делать вид, что ничего не было. Глубоко вдыхаю. Он сказал, что разошлет эту запись, говорю я. Всем. Каждому, кто у меня в списке контактов. Он заставил меня… сделать это. То, что вы видели. И на мой же телефон записал. Я останавливаюсь. Я словно смотрю вниз с обрыва. У него был нож, говорю я. Не спешите, Эмма. Я понимаю, как вам, должно быть, трудно, мягко говорит сержант Уиллан. Посмотреть на Саймона я не могу, но заставляю себя продолжить. Он сказал, что если я кому-нибудь расскажу – своему парню или полиции, – то он узнает об этом и разошлет видео. А это рабочий телефон, у меня там все. Начальник. Вся компания. Мои родные. Еще один момент, виновато говорит инспектор Кларк. Боюсь, я должен спросить: есть вероятность, что этот человек оставил следы ДНК? Может быть, на кровати? Или на вашей одежде? Я качаю головой. Вы понимаете суть вопроса, Эмма? уточняет сержант Уиллан. Деон Нельсон эякулировал? Краем глаза я вижу, что Саймон сжимает кулаки. Он зажал мне нос, говорю я. Зажал нос и заставил проглотить. Сказал, чтобы ничего не осталось, ни капельки, чтобы полиция не нашла никакой ДНК. Поэтому не было смысла вам говорить. Простите. Теперь у меня получается посмотреть на Саймона. Прости, говорю я. Снова долгое молчание. Ранее вы утверждали, мягко говорит инспектор Кларк, что не помните, что произошло во время ограбления. Не могли бы вы пояснить, своими словами, почему? Я хотела все забыть, говорю я. Я не желала признавать, что молчу из страха. Мне было стыдно. Я начинаю плакать. Я не хотела говорить Саймону, говорю я. Раздается звон. Саймон швырнул в стену чашку с кофе. Осколки фарфора и кофейные брызги разлетаются по бледному камню. Саймон, в отчаянии говорю я, постой. Но он уже ушел. Утирая рукавом слезы, я спрашиваю: вам этого хватит? Чтобы им обвинение предъявить? Они снова переглядываются. Ситуация сложная, говорит сержант Уиллан. Сегодня присяжные ждут улик, ДНК. А опознать подозреваемого по этой записи невозможно, потому что ни его лица, ни ножа на ней не видно. Она делает паузу. К тому же мы будем обязаны сообщить защите обвиняемого, что сначала вы заявили, что ничего не помните. Боюсь, они попытаются сыграть на этом.