– Я не знаю. – Ты не знаешь? – Двадцать первый усмехнулся. – Забавно. Он медленно шагнул к противнику. Хрустнул костяшками пальцев. Взгляд Беловолосого метнулся к единственному выходу из спальни, но парочка лакеев Двадцать первого быстро обошла его койку с обеих сторон, словно гиены, загоняющие добычу. На этот раз ему улизнуть не удастся. – А мне показалось, сегодня вечером ты пытался выставить меня посмешищем. Беловолосый попытался его успокоить: – Клянусь, я бы никогда такого не хотел… – Что ж, очень плохо. Потому что ты действительно выставил меня посмешищем. Теперь на моем счету одно поражение. А это значит, что я всего в двух поражениях от возвращения на улицу. – Двадцать первый подал знак своим лакеям. – Так что мы с парнями решили, что немножко отштукатурим твое поведение. Чтобы ты больше никого не выставил посмешищем. Лакеи схватили Беловолосого за руки, стащили с матраса и поставили перед Двадцать первым. Тот ухмыльнулся. Взгляд Беловолосого лихорадочно метался по комнате в поисках хоть какой-нибудь помощи. Но все остальные мальчишки просто отводили глаза. Либо они были слишком напуганы, чтобы помочь, либо поддерживали Двадцать первого. Беловолосый даже не знал, что из этого хуже. Затем он встретился взглядом с Ирландцем. Двадцать вторым. Тем, кто в самую первую ночь рассказывал ему, как здесь все устроено. В его глазах промелькнуло сострадание. На долю секунды Беловолосому показалось, что Ирландец вступится за него. Но затем Двадцать второй покачал головой и произнес: – Извини, приятель. ХРЯСЬ! Двадцать первый так сильно ударил Беловолосого в лицо, что было слышно, как хрустнула его скуловая кость. Сила удара отбросила мальчика на матрас, но двое лакеев быстро подхватили Беловолосого и поставили его обратно на ноги. Лицо мальчика быстро распухало, кожа уже начинала чернеть. Двадцать первый придирчиво осмотрел дело кулаков своих. – Чтобы исправить это, понадобится пластическая операция. Но папочка же все оплатит, не так ли? Он захихикал, замахнулся и собрался было уже снова ударить Беловолосого, как вдруг кто-то перехватил его руку за запястье прямо в полете. Двадцать первый посмотрел на свой кулак. Он словно бы завис в воздухе, как по волшебству. Затем мальчик перевел взгляд на держащую его руку, потом – на точеное предплечье, локоть, плечо и еще выше, пока не остановился на лице его нового противника. – Фирлес, – в ужасе прошептал Двадцать первый. Фирлес не произнес ни слова. Он просто сверлил Двадцать первого пристальным взглядом своих темно-карих, почти черных глаз. Фирлес выглядел устрашающе. Он выглядел так, словно готов кого-то убить. А может, так оно и было. Внезапно Фирлес одним движением заломил ему руку за спину. Второй рукой он схватил Двадцать первого за затылок и впечатал его лбом в металлическую раму, отделяющую верхнюю койку от нижней. БУМ! Двадцать первый упал на колени, зажав ладонями рассеченный до крови лоб. Фирлес переключил внимание на двух лакеев, все еще стоявших перед ним. Они едва дышали. Он оглядел их с головы до ног. Медленно поднес кулак к лицу. Заглянул им в глаза. И прошептал: – Бу. Лакеев и след простыл. Фирлес обвел взглядом уставившихся на него мальчишек, которые всего минуту назад отводили глаза от Беловолосого. – Кто-нибудь еще чувствует себя посмешищем? Ну? Мальчики тихо пробурчали что-то в ответ. Фирлес повернулся к Беловолосому, и того поразило, что даже после такой впечатляющей стычки с Двадцать первым и его лакеями на лице у Фирлеса не проявилось никаких эмоций. Он просто понизил голос и прошептал: – Жди меня возле входа в пять. * * * Беловолосый раскашлялся, когда они вышли на улицу. Он пробыл в Восточном Тарсисе всего неделю, однако ему казалось, что легкие его уже забиты. Фирлес покосился на него и ухмыльнулся: – Ты привыкнешь. Беловолосый потер горло. – Привыкну к чему? Умирать медленной смертью? – Ты не умираешь. Ты адаптируешься. Воздух здесь не такой чистый, как в богатенькой части города. Кое-кто искренне считает, что такой воздух делает легкие сильнее. – Кто так считает? Фирлес рассмеялся: – Не знаю. Наверное, они уже мертвы. Беловолосый рассмеялся. Он был рад, что в эту ночь они выбрались из Ям. С его плеч словно груз свалился. Но не весь груз. На самом деле, лишь его малая часть. Беловолосый повернулся к Фирлесу и спросил: – Почему ты помог мне сегодня? Фирлес вздохнул. – Не знаю. Полагаю, у нас больше общего, чем я думал. – Например? – Ну, во-первых, мы оба сироты. Беловолосый смущенно нахмурил брови. – Не хочу тебя огорчать, но я не сирота. Фирлес с отвращением покачал головой. – Черт! Ты с тем же успехом можешь им быть. Твоя мать так сильно ненавидит твоего отца, что пыталась покончить с собой. – Она так поступила не поэтому, – просипел Беловолосый. В горле встал комок. – Она больна. Уже очень давно. Если бы я был дома, я бы ее остановил. Обязательно! Фирлес похлопал его по наспех забинтованной руке: – Судя по этой руке, ты был чертовски расстроен тем, что никто другой этого не сделал. Беловолосый смущенно спрятал руку. Он все еще не понимал, что именно произошло накануне. Как будто кто-то другой контролировал его тело. Он никогда в жизни не чувствовал ничего подобного. И говорить об этом совсем не хотел. – Что-то типа того, – наконец произнес он. Какое-то время они шли молча. Фирлес вздохнул. Затем нарушил молчание: – Я слышал по внутренней связи, как тот мужик с тобой разговаривал. Мы все это слышали. Такого отцом назвать нельзя. Черт, да его и человеком назвать нельзя! Это чистое зло во плоти. Тебе лучше никогда туда не возвращаться. – И куда мне идти? – Ну, ты всегда можешь жить здесь. – Фирлес указал на оккупировавших тротуар беженцев, мимо которых они проходили. Они строили для себя небольшие убежища из любых подручных материалов – брезента, ящиков, герметичного холодильника, который использовали для поставок синтетической рыбы. Беловолосый заметил двух детей, сидящих перед входом в одну из палаток. Между ними в корзине для мусора потрескивал небольшой костерок. Их родители сидели внутри, готовя на импровизированной кухне рис в небольшом котелке. От этого зрелища в груди у Беловолосого екнуло. Целая семья, вынужденная жить в палатке на улице. – Здесь? Да даже Ямы лучше подходят для жизни, чем это место. Фирлес пожал плечами. – Все не так плохо, как ты думаешь. Бездомные довольно милые. Они всегда делятся тем, что имеют. Присматривают друг за другом. Они куда более человечны, чем те уроды, что живут в роскошных высотках в центре. Беловолосый прокрутил в голове то, что Фирлес сказал ранее: – Подожди. Хочешь сказать… ты жил здесь? – Да. На этой самой улице. – Затем Фирлес начал указывать пальцем по сторонам. – И там тоже. И там. О, и там тоже. – А как же твои родители? Фирлес усмехнулся: – Какие родители? Я никогда их не знал. У меня нет ни единого воспоминания о них. Даже мимолетного объятия или рожка мороженого в жаркий летний день. Единственное, что я о них знаю, – они оставили меня перед ночным клубом. Не перед пожарной частью. Не перед монастырем. Даже не перед продуктовым магазином. Перед ночным клубом. Ты хоть представляешь себе, каким жестоким нужно быть, чтобы бросить ребенка перед ночным клубом и надеяться на лучшее? С тем же успехом они могли оставить меня посреди шоссе. Беловолосый пытался найти какие-то слова, но что можно сказать человеку, с которым случилось такое? – Мне жаль. Фирлес покачал головой: – Такова жизнь. Беловолосый некоторое время обдумывал услышанное. Он знал, что допытываться невежливо, но ему жутко хотелось узнать. – На что это было похоже? Ну, знаешь… жизнь на улице.