* * * Чик-чирик. Чик-чирик. Чик-чирик. Фирлес и Вишез сидели на капоте изрешеченного пулями, лишенного стекол лимузина на окраине Тарсис-Сити, откуда открывался вид на водоочистный резервуар. Они решили переждать там ночь, попивая виски из бутылки, которую Додд держал в машине, и наблюдая за тем, как пар медленно танцует над поверхностью изумрудно-зеленой воды. Вода на Марсе была ядовитой. Она была слишком кислотной даже для того, чтобы ее нюхать, не говоря уже о том, чтобы пить. Чтобы сделать воду пригодной для употребления, ее приходилось обрабатывать теми же химическими веществами, которые использовались для чистки старых бассейнов. Именно химикаты придавали воде изумрудный оттенок. Правительство утверждало, что вода совершенно безопасна для питья, но жители Тарсиса отказывались ее пить. Они проголосовали, чтобы воду доставляли со спутника Юпитера Европы, где она была чистой, как когда-то на Земле. Власти не знали, что делать с оставшейся зеленой водой, так что ее по трубам перегнали в Восточный Тарсис. Точно так же, как они избавлялись от всего другого, что могло вызвать у вас рак. – Как это называется? – спросил Фирлес, имея в виду повторяющийся щебет. Вишез глянул на свой мобильный. – Это называется сверчки, что бы это, черт побери, ни значило. – Ты проигрываешь это со своего телефона? – Да, а что? – Можно посмотреть? – Конечно. Вишез протянул другу телефон, и Фирлес тут же швырнул его в резервуар. Мобильник камнем пошел на дно. Пока Вишез сидел с отвисшей челюстью, Фирлес принялся распекать его. – Я только что чуть не умер на шоссе, пытаясь снять маячок с мчащейся машины. Будь я проклят, если умру, потому что ты выдал наше местоположение, решив послушать сверчков на своем мобильнике. Вишез съежился. – Прости. – Он указал на мобильный Фирлеса, который тот по-прежнему сжимал в руке. – А свой ты не собираешься выбросить? – Нет. – Почему? – Потому что я отключил сигнал. – Ты что, издеваешься надо мной? Почему ты просто не выключил мой? Фирлес сверлил его взглядом. – Потому что я не уверен, что ты не включишь его снова, вот почему. Вишез покачал головой. Он сделал еще глоток виски и поморщился, когда стакан опустел. Какое-то время он смотрел на изумрудного цвета воду, загипнотизированный ее медленным механическим журчанием. Затем повернулся к другу. – Как ты узнал об этом месте? Фирлес усмехнулся. – Я иногда спал здесь ребенком. Здесь меня никто не беспокоил. Все думали, что этот запах вызывает рак. – А он не вызывает? – Не знаю. Думаю, мы это выясним. Однажды. Вишез тоже усмехнулся. Фирлес был его лучшим другом. Но иногда ему казалось, что он совершенно ничего о нем не знает. На протяжении всей их дружбы они избегали деликатных вопросов. Но поскольку они застряли здесь, сидя на краю потенциально ядовитого водоема, с мишенями на спинах, Вишез решил, что более подходящее время найти сложно. – Каково это было… ну, ты знаешь… расти на улице? Фирлес пожал плечами. – Холодно. Но Вишез не собирался так легко сдаваться. – Нет, я имею в виду по-настоящему. – Кажется, я не понимаю, что ты имеешь в виду. – Ну хорошо, смотри. Мой отец никогда не был хорошим человеком. И после смерти моей матери стал еще хуже. Но даже в самые тяжелые ночи, когда я лежал в постели и плакал до изнеможения, я знал, что он где-то в доме. Где-то рядом. Пусть я его ненавидел, но он все еще у меня был. Так что, думаю, мой вопрос по-настоящему звучит так: каково это – знать, что кроме тебя самого у тебя никого нет? Фирлес глубоко вздохнул. И сделал большой глоток виски. Напиток обжег ему горло. – Тебе знакомо чувство, которое появляется, когда впервые видишь тигра в клетке? Когда до конца не можешь поверить в то, что видишь. Ты наверняка видел одного из них. По телику хотя бы. Но когда ты видишь это прекрасное создание вблизи, то не можешь до конца осознать, на что ты смотришь. Потому что ты не знаешь, каково это – быть с ним рядом каждый день. Знать, как думает. Что чувствует. Черт, да даже чем он пахнет! Вот на что похоже, когда я вижу семью. Я чувствую себя так, словно нахожусь в зоопарке и наблюдаю за чем-то, чего никогда не смогу до конца понять. И с тех пор я гоняюсь за чувством, которого даже не знаю. Фирлес пожал плечами. Затем сделал еще глоток. – Поэтому-то я и присоединился к «Красному дракону». И видишь, как это все сложилось. Вишез слышал в его голосе горечь. – Слушай, Фирлес… я сожалею, что… Но Фирлес не дал ему закончить. – Прибереги свои сожаления. Что случилось, то случилось. И теперь все так, как есть. Мы просто должны через это пройти. Однажды и я, вероятно, сделаю что-то такое, о чем потом пожалею. И через это тоже придется пройти. Вишез обдумал его слова. Это была более мудрая сторона Фирлеса. Та, с которой он только сейчас начал знакомиться. Фирлес стянул пиджак и скомкал его. Затем положил между головой и ветровым стеклом и закрыл глаза. – Поспи немного. Завтра утром мы поедем к этой Понси и… Вишез не сказал ни слова. Он просто кивнул. Ему повезло, что у него был такой друг, как Фирлес. Другого такого у него никогда не будет. Поэтому он тоже положил пиджак под голову. И погрузился в сон. Глава 7. Правый хук – Пусти кровь! Пусти кровь! Пусти кровь! Стоял субботний вечер, и собравшаяся в Ямах толпа была одета еще более пышно, чем обычно. Мужчины красовались в сшитых на заказ фраках с фалдами и цилиндрах в тон. Женщины облачились в облегающие платья с блестками, которые они обычно приберегали для благотворительных вечеров. Банкиры. Воротилы недвижимости. Пара-тройка торговцев оружием. Все они были здесь. Потому что субботний вечер в Ямах венчал собой все светские мероприятия недели. Беловолосый не столько танцевал на ринге, сколько метался туда-сюда. Его правая рука была обмотана грубым бинтом, сквозь который сочилась кровь. Это был его первый бой, и он перепугался до чертиков. А скандирование толпы и их ненасытная жажда крови лишь усиливали панику. Он задавался вопросом, что бы они сделали, если бы он умер? Им вообще есть до этого дело или они просто позлорадствуют? Он не хотел знать ответ на этот вопрос. И поэтому намеревался остаться в живых единственным известным ему способом – бежать со всех ног. – Ну давай же! Ударь меня! Порадуй мамочку! Двадцать первый, мальчик с самодельной тату, гонялся за Беловолосым по рингу, как фермер – за перепуганной курицей по курятнику. Всякий раз, когда Двадцать первый загонял противника в угол и готовился нанести удар, более проворный Беловолосый каким-то образом умудрялся проскользнуть мимо него и рвануть на другую сторону ринга. Двадцать первый начал спотыкаться. Он был весь в поту. Измучен. Он в отчаянии посмотрел на глазеющую на них толпу и увидел, что ее настроение начало меняться. Они тоже были разочарованы. Одобрительные возгласы сменились свистом. ДИНЬ! ДИНЬ! ДИНЬ! Между двумя бойцами заступил рефери. Третий раунд подошел к концу – как и поединок. Сегодня победителя не было. В Ямах не существовало такого понятия, как ничья. Были только победители и проигравшие. И, к несчастью для обоих мальчиков, сегодня они оба проиграли. Еще два поражения для каждого из них – и их вышвырнут на улицу. * * * Беловолосый сидел на нижней койке. По его телу градом струился пот, и матрас под задницей уже начал намокать. Мальчика не волновало, что сегодня ночью ему придется спать на холодной мокрой кровати. Он был просто счастлив, что остался жив. Затем краешком глаза он заметил шахматную фигуру. Она стояла на подоконнике, на том самом месте, куда он поставил ее в день приезда. Она издевалась над ним. Он мог слышать голос отца: как разочарован он был сегодня, как стыдно ему иметь такого сына, как он. Такого, что всегда убегает от трудностей. Такого, который никогда, никогда не станет настоящим мужчиной, как он сам. – Привет, маменькин сынок! Беловолосый вынырнул из омута черных мыслей. Голос принадлежал Двадцать первому. Он навис над Беловолосым, все еще сжимая кулаки и стискивая зубы. За его плечами стояли еще двое мальчишек с мрачными лицами. Беловолосый испуганно сглотнул. Ему удалось выжить на ринге, но насчет итогов этой стычки уверен он не был. Двадцать первый злобно уставился на него: – Ты что это творил сегодня на ринге? Беловолосый нервно пожал плечами.