Один гудок. Второй. Прекратив вышагивать по комнате, я отдернула штору и выглянула в окно, хмурясь на предрассветное небо. Было еще темно, но я рассудила, что чернота уступает место синеве, а на горизонте появляются розовые и лиловые полоски – значит, технически уже утро. Это был третий день после нотации Дженсена и, соответственно, моя третья попытка позвонить Уиллу. И хотя я совершенно не представляла, что ему сказать, – и о чем думал Дженс, когда предложил сделать этот звонок, – однако чем больше я размышляла, тем ясней понимала, что брат был прав. Я почти все время торчала в лаборатории, а дома либо спала, либо ела. Перебравшись в пустую квартиру родителей на Манхэттене, вместо того чтобы поселиться рядом с однокурсниками где-нибудь в Бруклине или Квинсе, я тоже никак не расширила круг своих знакомств. Содержимое моего холодильника состояло из пары-тройки овощей, еды на вынос сомнительной свежести и замороженных обедов. Вся моя жизнь до сего момента вращалась вокруг окончания учебы и старта блестящей научной карьеры. Осознание того, как узка сфера моих интересов, подействовало отрезвляюще. Очевидно, моя семья тоже обратила на это внимание, а Дженсен по какой-то причине вбил себе в голову, что именно Уилл спасет меня от грядущей участи старой девы. Я была уверена в этом куда меньше. Намного, намного меньше. Следовало признать, что наша общая история была весьма скудна. Вполне возможно, он вообще меня толком не помнил. Кто я – младшая сестренка, элемент пейзажа, фон, на котором случились многочисленные похождения в компании Дженсена и краткая интрижка с моей сестрой. И сейчас я собиралась звонить ему… для чего? Чтобы он куда-нибудь меня сводил? Поиграл со мной в настольные игры? Научил меня, как… Я даже не могла закончить эту мысль. Я подумывала о том, а не повесить ли трубку. Не забраться ли обратно в постель, сообщив братцу, что он может поцеловать меня в задницу и найти себе новый объект для усовершенствования? Но на четвертом гудке, когда я сжала телефонную трубку так сильно, что отпечаток мог остаться до завтра, Уилл ответил: – Алло? Голос у него был такой же, как в моих воспоминаниях, – глубокий и звучный, только еще ниже. – Алло? – повторил он. – Уилл? Я услышала, как он резко втянул воздух и с улыбкой в голосе произнес мое прозвище: – Зигги? Я рассмеялась – конечно, именно так он меня и запомнил. Теперь меня так называли только в кругу семьи. Вообще-то никто понятия не имел, что это значит: было довольно смело доверить двухлетнему Эрику ответственное дело по подбору прозвища для его новорожденной сестрички, – но имя прижилось. – Да. Это Зигги. Но как ты… – Вчера я говорил с Дженсеном, – объяснил Уилл. – Он рассказал мне о своем визите и вербальной порке, которую тебе устроил. И упомянул, что ты можешь позвонить. – Ну, вот и позвонила, – робко промямлила я. Раздались кряхтенье и шелест простыней. Я, конечно, совершенно не пыталась представить, сколько обнаженной плоти сейчас на другом конце линии. Но когда до меня дошло, что голос Уилла звучит устало, потому что я его разбудила, бабочки, порхавшие в животе, подступили к горлу. Ну что ж, возможно, технически утро еще не наступило… Снова бросив взгляд в окно, я выпалила: – Я ведь тебя не разбудила? У меня не хватило мозгов даже взглянуть на часы, а сейчас я боялась это сделать. – Все в порядке. Будильник все равно бы зазвонил через… – он зевнул, – через час. Я подавила покаянный вздох. – Извини. Я немного… нервничала. – Нет, все в порядке. Невероятно, как я мог забыть, что ты сейчас живешь в городе. Мне говорили, ты заперлась в «P and S» и уже три года сидишь в ламинаре, капая в пробирки из пипетки. Во время этого шутливого реприманда его низкий голос стал более хриплым, и в животе у меня что-то сжалось. – Похоже, ты на стороне Дженсена. Его тон смягчился. – Просто он беспокоится за тебя. Поскольку он твой старший брат, это его любимое занятие. – Это я уже слышала. Мне надо было как-то сдержать нервную энергию, так что я снова принялась мерить шагами комнату. – Надо было мне позвонить раньше… – Это мне надо было позвонить раньше. Уилл пошевелился – кажется, сел. Я снова услышала, как он застонал, потягиваясь, и закрыла глаза. Звучало точь-в-точь как стоны во время секса. Это отвлекало. Дыши носом, Ханна. Держи себя в руках. – Хочешь чем-нибудь заняться сегодня? – выпалила я. Вот вам и все спокойствие. Он замешкался с ответом, и я уже готова была влепить себе пощечину за то, что не подумала: у него ведь могут быть другие планы. Например, работа. А после работы, например, свидание с девушкой. Или с женой. Я навострила уши, пытаясь уловить каждый шорох в потрескивающей тишине. Прошла вечность, прежде чем он спросил: – А какие у тебя будут предложения? Вопрос со значением. – Ужин? Несколько долгих секунд Уилл молчал. – Сегодня я занят. Позднее совещание. Как насчет завтра? – Лаборатория. Я уже записалась на восемнадцать часов работы с микроскопом. Эти клетки растут очень медленно, так что у меня будет полное основание сделать себе харакири, если я напортачу и придется начинать все снова. – Восемнадцать часов? Длинный денек получается, Зиггс. – Я знаю. Помычав себе под нос, он спросил: – А во сколько ты должна сегодня появиться в лаборатории? – Позже, – ответила я и, содрогнувшись, взглянула на часы. Было только шесть утра. – Где-то в районе девяти или десяти. – Хочешь пробежаться со мной в парке? – Ты бегаешь? – удивилась я. – Специально? – Да, – ответил он, уже не скрывая смеха. – Не сматываюсь от погони, если ты это имела в виду, а просто упражняюсь. Я зажмурилась, чувствуя знакомый позыв довести дело до конца, словно мне предстояло какое-то состязание или чертово задание. Этот дурак Дженсен! – Когда? – Через тридцать минут. Я снова выглянула в окно. Едва рассвело. На земле лежал снег. Трансформация, напомнила я себе. И, закрыв глаза, произнесла: – Пришли мне смской инструкцию, как туда добраться. Встретимся там. Было холодно. Точнее, стоял такой дубак, что у меня вся задница заледенела. Расхаживая взад-вперед, чтобы не замерзнуть, я перечитала смску Уилла. Там говорилось, что мы встречаемся у Инженерных ворот Центрального парка, на пересечении Пятой и Девятнадцатой. Утренний мороз обжигал лицо и просачивался сквозь ткань брюк. Надо было взять шапку. Надо было вспомнить, что я в Нью-Йорке, и сейчас февраль, и здесь только сумасшедшие ходят в парк в феврале. Пальцев я уже не чувствовала и вполне обоснованно опасалась, что от ледяного воздуха в сочетании с ветром у меня отвалятся уши. Вокруг почти не было людей: только рьяные спортсмены и парочка юных влюбленных, прижавшихся друг к другу под высоким и тонким деревом. В руках у каждого был бумажный стакан, а в стакане – что-то горячее и вкусное на вид. Стайка серых птиц клевала землю, а солнце только-только поднималось из-за дальних небоскребов. Всю свою жизнь я балансировала на тонкой грани между приличной девочкой и занудным ботаником, так что и прежде часто чувствовала себя не в своей тарелке: когда мне вручали приз за исследования в Массачусетском технологическом институте перед тысячами студентов и их родителей; почти всякий раз, когда отправлялась в тур по магазинам, и – самое запоминающееся – когда в одиннадцатом классе Итан Кингмен попросил ему отсосать, а я понятия не имела, как это можно было бы совместить с необходимостью дышать. Сейчас, глядя на светлеющее с каждой минутой небо, я бы с радостью променяла нынешнее утро на любое из этих воспоминаний – лишь бы оказаться подальше отсюда. Не то чтобы меня пугала пробежка… ну ладно, в какой-то мере да. Бегать мне не хотелось. Я даже не знала толком, что такое спортивный бег. Но встречи с Уиллом я не боялась. Просто нервничала. Я помнила, каким он был – в его обращении всегда присутствовало что-то ленивое, гипнотическое. Нечто, просто источавшее сексуальную ауру. Раньше мы никогда не общались один на один, и я опасалась, что мне не хватит выдержки. Брат дал мне задание: начать жить более полной жизнью. Конечно же, он знал, что верный способ заставить меня действовать – это дать почувствовать свою никчемность. И хотя я ничуть не сомневалась, что Дженсен не собирался отправлять меня на свидание с Уиллом и – давайте уж взглянем правде в глаза – укладывать к нему в постель, я должна была понять, как Уилл думает, взять несколько уроков у мастера и приобрести его ценные социальные навыки. Просто надо было представить себя секретным агентом, работающим под прикрытием: войти, выйти и остаться невредимой. В отличие от моей сестры. После того как на Рождество семнадцатилетняя Лив закрутила роман с Уиллом – девятнадцатилетним, с серьгой в ухе, играющим на бас-гитаре, – я многое узнала о том, каково приходится девушке-подростку, втюрившейся в плохого парня. Уилл Самнер был олицетворением такого парня. Все они липли к моей сестре, но ни о ком Лив не говорила так, как об Уилле.