– Если бы он меня полюбил, – в бешенстве твердила она, – он бы мне признался, ведь он так смел с женщинами, он вообще никого и ничего не боится. И ее охватывала ненависть к той женщине, сопернице, с которой он каждую неделю встречался в Корбейле. Берте хотелось увидеть, узнать ее. Кто она такая? Так ли уж красива? Когда речь заходила о мисс Фэнси, Эктор становился непроницаем. Берта пробовала его осторожно расспросить, но он отвечал весьма расплывчато, нимало не заботясь о том, что воображение мадам Соврези подсказывало ей выводы более чем лестные для него. В один прекрасный день ее вконец одолело любопытство. Она нарядилась в простенькое черное платье, накинула на шляпу густую вуаль и помчалась на корбейльский вокзал к тому часу, когда, по ее расчетам, незнакомка должна была уезжать. Берта расположилась во дворе на скамье, которую загораживали две грузовые подводы. Ждать пришлось недолго. Вскоре в начале улицы, которая была видна из укрытия, показались граф де Треморель и его возлюбленная. Он вел ее под руку, и вид у них был самый счастливый на свете. Они проследовали шагах в трех от Берты, и, поскольку шли очень медленно, она подробнейшим образом рассмотрела мисс Фэнси, решив, что соперница недурна собой, но совершенно лишена утонченности. Увидев то, что хотела увидеть, уверившись, что Дженни для нее не опасна, поскольку девушка эта – сущее ничтожество (вывод, основанный на неопытности Берты), она решила, что пора возвращаться. И тут ей не повезло. В ту самую минуту, когда она выбралась из-за подвод, за которыми укрывалась, Эктор выходил из вокзала. У ограды они столкнулись, взгляды их встретились. Узнал ли он ее? На его лице отразилось глубокое изумление, но он не поклонился. «Да, он меня узнал», – подумала Берта, возвращаясь в «Тенистый дол» берегом реки. Удивленная и немного смущенная собственной смелостью, она ломала себе голову, радоваться ей или огорчаться этой встрече. Что-то теперь будет? Пропустив ее вперед и подождав минут десять, Эктор пошел той же дорогой, тянущейся вдоль реки. Он был крайне изумлен. Недремлющее тщеславие давно уже уведомило его о том, что творилось на сердце у Берты, но, хотя он не страдал от скромности, все же ему и в голову не приходило, будто в своем увлечении она способна на такую выходку. – Она меня любит, – повторял он на ходу, – любит! Он еще не знал, на что решиться. Бежать? Остаться и сделать вид, что он ничего не заметил? Нет, какие тут могут быть колебания? Немедля бежать, бежать нынче же вечером, не раздумывая, без оглядки! Бежать, словно дом вот-вот обрушится ему на голову! Это была его первая мысль. Но ее с легкостью заглушил поток низких, гнусных страстей, бродивших в его душе. Ах, Соврези протянул ему руку, когда он погибал! Соврези не только спас его, но и приютил, открыл ему свое сердце, свой дом, свой кошелек; теперь он, не жалея сил, пытается вернуть ему часть утраченного состояния. Люди такого склада, как граф де Треморель, принимают подобные милости не иначе как оскорбления. И разве жизнь в «Тенистом доле» не стала для него чередой мучений? Разве его самолюбие не страдало с утра до ночи? Каждый новый день приносил с собой новые унижения: ему приходилось сносить и признавать превосходство человека, на которого он смотрел свысока. «Что, как не гордыня, не высокомерие, – рассуждал Эктор, меряя друга той меркой, какую прилагал к себе самому, – заставляет его обходиться со мной с таким показным великодушием? Зачем я ему нужен в этом замке? Как живое свидетельство его щедрости, великодушия и преданности! Можно подумать, что во мне смысл его существования: Треморель то, Треморель се. Мой крах – для него торжество, мое разорение оттеняет его благополучие, благодаря мне он стяжает себе славу и всеобщее восхищение». Нет, Эктор решительно не мог простить другу, что тот так богат, так счастлив, так уважаем всеми, так разумно устроил свою жизнь, в то время как он бессмысленно растратил свою. Так почему бы не воспользоваться случаем и не расквитаться за все эти гнетущие благодеяния? «В конце концов, – говорил он себе, заглушая невнятный ропот совести, – разве я домогался его жены? Она сама ко мне потянулась, по собственной воле, без единой попытки обольщения с моей стороны. Было бы глупо ее оттолкнуть». Доводы похоти неотразимы. Подходя к «Тенистому долу», Эктор уже укрепился в своих намерениях. Он решил не уезжать, а между тем оправданием ему не могли послужить ни страсть, ни даже увлечение: он ничуть не любил жену друга – то была намеренная, обдуманная, основанная на холодном расчете подлость. Эктора и Берту соединила цепь, куда более прочная, чем хрупкие узы адюльтера: их общая ненависть к Соврези. Слишком многим оба они были ему обязаны. Его рука удержала их на краю зловонной ямы, в которую они должны были скатиться. Ведь Эктор не застрелился бы, а Берта не нашла бы себе мужа. Ему неизбежно пришлось бы в конце концов покрыть бесчестием свое благородное имя, пополнив собою ряды проходимцев, а ей – поблекнуть и попасть на панель. Их первые свидания питались не столько любовными признаниями, сколько речами, проникнутыми ненавистью. Они слишком полно, слишком остро ощущали всю низость своего поведения, а потому искали себе оправданий. Они все время пытались себя убедить в том, что Соврези смешон и ничтожен. Как будто, если бы даже так оно и было, это могло их оправдать! Коль скоро наш мир так дурно устроен, что доверчивость в нем – признак глупости, то добряк Соврези, которого обманывали чуть ли не у него на глазах, в его доме, и впрямь был глуп. Он был глуп, потому что верил жене и другу. Он ни о чем не догадывался и каждый день радовался при мысли о том, что еще немного помог Треморелю, поддержал его. Каждому встречному и поперечному он твердил: «Я счастливейший из людей!» Правда, Берта изощрялась в неслыханном двуличии, чтобы не разрушать его прекрасных иллюзий. Некогда капризная, своевольная, изводившая мужа вечными причудами, она теперь разыгрывала покорность, доходившую до самоотвержения, и ангельскую доброту. Будущее ее романа зависело от Соврези, и она готова была на что угодно, лишь бы не поколебать его простодушной уверенности даже самым легким подозрением. Она платила ту же чудовищную дань, что все неверные жены, которых страх и непрестанная опасность толкают на самое постыдное и бесчестное притворство. Любовники были так осторожны, что – небывалый случай! – никто вокруг ни о чем не подозревал. И все-таки Берта не была счастлива. Любовь не принесла ей того райского блаженства, какого она ждала. Она думала воспарить к облакам, а приходилось мириться с прозой жизни и постоянно трястись от страха, то и дело прибегая к пошлой и жалкой лжи. Быть может, она догадывалась, что Эктору была дорога не столько она, сколько месть? Что главное его наслаждение состояло в том, что он отнял жену у друга, которому мучительно завидовал? И в довершение всего Берта ревновала! Несколько месяцев она не могла добиться от Тремореля, чтобы он порвал с мисс Фэнси. Всякий раз, стоило Берте набраться решимости и коснуться этой унизительной для нее темы, граф приводил в ответ один и тот же довод, быть может, разумный, но обидный и оскорбительный: – Прошу вас, подумайте. Благодаря мисс Фэнси мы можем чувствовать себя в безопасности. На самом деле он мечтал избавиться от Дженни, но это было не так-то просто. Бедная девушка находилась на грани нищеты и с тем бо́льшим упорством и отчаянием цеплялась за Эктора. Она часто закатывала ему сцены, твердя, что он уже не тот, какой раньше, что он к ней переменился. Она грустила, плакала, и глаза у нее постоянно были красными от слез. Однажды, несколько часов понапрасну прождав любовника, она в приступе ярости обрушилась на него с необычными угрозами. – У тебя другая любовница, – кричала она, – я знаю, у меня есть доказательства. Попробуй только бросить меня ради нее, и я ей отомщу. Клянусь, я не пощажу никого и ничего. Граф де Треморель не придал никакого значения угрозам мисс Фэнси. Они только ускорили его разрыв с ней. «Она становится невыносима, – думал он. – Если когда-нибудь я не явлюсь на свидание, она, пожалуй, притащится за мной в „Тенистый дол“ и устроит безобразный скандал». Наконец, подстегиваемый жалобами и слезами Берты, он собрался с духом и поехал в Корбейль, решив во что бы то ни стало порвать с Дженни. Готовясь к окончательному объяснению, он принял все мыслимые меры предосторожности, приготовил разумные доводы, правдоподобные предлоги. – Пойми, Дженни, – увещевал он, – пора нам взяться за ум и на некоторое время прервать наши свидания. Я разорен, ты знаешь, и спасти меня может только женитьба. Эктор ждал ужасной вспышки ярости, душераздирающих воплей, истерики, обморока. К величайшему его изумлению, мисс Фэнси не произнесла ни слова. Она только стала белей, чем ее воротничок, губы, всегда такие яркие, побледнели, глаза налились не кровью, а желчью. – Значит, – наконец выдавила она, стиснув зубы от еле сдерживаемой ненависти, – значит, ты женишься?! – Увы, иного выхода нет, – с лицемерным вздохом отвечал он. – Вспомни, что последнее время, для того чтобы тебе помочь, мне приходилось брать в долг у друга. Но не всегда ведь его кошелек будет в моем распоряжении! Мисс Фэнси схватила Эктора за руки и подвела к окну, поближе к свету. Там, впившись в него пристальным взглядом, словно надеясь, что взгляд этот исторгнет правду из самой глубины его души, она медленно, отчеканивая каждое слово, произнесла: – Значит, ты вправду бросаешь меня только ради того, чтобы жениться? Высвободив руку, Эктор прижал ее к своему сердцу. – Клянусь честью! – отвечал он. – Тогда придется тебе поверить. Она отошла от окна. Спокойно, словно ничего не произошло, остановилась перед зеркалом, надела шляпку, завязала ленты изящным бантом. Собравшись, она снова подошла к Треморелю. – В последний раз, – спросила она, как могла твердо, хотя в глазах у нее блестели слезы, – в последний раз скажи мне, Эктор, все кончено? – Иного выхода нет. Эктор не заметил, что лицо Дженни исказилось злобой, а губы дрогнули, словно с них готов был сорваться язвительный ответ, но она сразу же спохватилась и после минутного раздумья сказала: – Я ухожу, Эктор. Если это правда, что ты покидаешь меня из-за женитьбы, обещаю тебе: ты никогда больше обо мне не услышишь. – Полно, деточка! Я надеюсь, что мы с тобой останемся друзьями. – Ладно! Но если ты расстаешься со мной, как я опасаюсь, ради новой любовницы, запомни, что я тебе сейчас скажу: и ты, и она – вы оба погибли. – Дженни отворила дверь, граф хотел взять ее за руку, но она его оттолкнула: – Прощай! Эктор бросился к окну – убедиться, что она ушла. Да, она смирилась: он видел, как она удалялась по улице, ведущей на вокзал. – Что же, – сказал он себе, – это было тяжко, но все-таки лучше, чем я ожидал. Что ни говори, Дженни – славная девушка. XVI Говоря мисс Фэнси о женитьбе, граф де Треморель не лгал, вернее, лгал лишь наполовину. На этот счет действительно шли разговоры, и хотя дело продвинулось не так далеко, как утверждал граф, некоторые предварительные шаги позволяли надеяться на скорое и успешное его завершение. Идея исходила от Соврези, сейчас особенно старавшегося достойно завершить свои труды по спасению друга. Как-то вечером с месяц назад он увел Тремореля после ужина к себе в кабинет. – Удели мне четверть часа, – сказал он, – а главное, не давай скоропалительного ответа. Предложение, которое я собираюсь тебе сделать, заслуживает, чтобы подумать над ним самым серьезным образом. – Если надо, я умею быть и серьезным. – Начнем с ликвидации твоего имущества. Она еще не закончена, но уже достаточно продвинулась, чтобы можно было предвидеть результаты. Сейчас я вправе смело утверждать, что у тебя останется триста-четыреста тысяч франков. Никогда, даже в самых лучезарных мечтах, Эктор не смел надеяться на такой успех. – Но я же буду богачом! – радостно воскликнул он. – Ну, не богачом, но, во всяком случае, не нищим. А сейчас, как мне кажется, у тебя появляется возможность восстановить утраченное положение. – Возможность? Господи, какая? Соврези ответил не сразу. Он пытался поймать взгляд друга, чтобы увидеть, какое впечатление произведут его слова. – Тебе надо жениться. – Жениться? Это совет из тех, какие легко давать, но трудно исполнить. – Извини, но ты должен бы знать, что я никогда не бросаю слов на ветер. Что бы ты сказал о девушке из хорошей семьи, юной, прелестной, получившей прекрасное воспитание, очаровательной настолько, что я могу сравнить ее лишь с моей женой, и к тому же с приданым в миллион? – Друг мой! Я скажу, что обожаю ее. И ты знаком с этим ангелом? – Ты тоже знаком. Этот ангел – мадемуазель Лоранс Куртуа. Едва прозвучало имя, лицо Эктора помрачнело, и он безнадежно махнул рукой. – Нет, господин Куртуа, этот бывший негоциант, сухой, как цифра, наживший деньги своим трудом, ни за что не отдаст дочь безумцу, промотавшему состояние. – Ты поистине человек, имеющий глаза, да не видящий, – пожав плечами, ответил Соврези. – Знай же, этот Куртуа, которого ты считаешь сухарем, страшно романтичен и честолюбив. Выдать дочку за графа Эктора де Тремореля, кузена герцога де Самблемеза, родича де Коммарен – д’Арланжей, – да он счел бы это наивыгоднейшей сделкой, даже если бы у тебя не было ни гроша! Он пойдет на все, лишь бы получить сладостную возможность как бы невзначай бросить: «Мой зять – граф» или «Моя дочь – графиня де Треморель». А ты ведь не нищий, у тебя есть, вернее, будет рента в двадцать тысяч. Вместе с твоими дворянскими грамотами это стоит миллиона. Эктор молчал. Он считал, что жизнь его кончена, и вдруг перед ним открылась блистательная перспектива. Наконец-то он сможет выйти из-под унизительной опеки друга. Будет свободен, богат, у него будет жена, во всех отношениях превосходящая (и это было его твердое мнение) Берту, будет свой дом, который затмит дом Соврези. В тот же миг перед ним возник образ Берты, и он подумал, что женитьба даст ему повод развязаться с любовницей, пусть красивой и пылкой, но до того властной и требовательной, что ее притязания и стремление главенствовать над ним стали просто невыносимы.