Эти подробности уязвили Берту. Она сочла, что предупредительность мужа изрядно преувеличена и доходит до угодливости. «Решительно, – думала она, – он рожден быть управляющим». Соврези продолжал: – Угадай, что я еще сделал? Вспомнив, что ты приехал в чем был, я велел сложить твои вещи в несколько сундуков, их отправили на вокзал, и сейчас я уже послал за ними слуг. Эктору услуги Соврези тоже показались чрезмерными; ему было обидно, что с ним обращаются, как с легкомысленным ребенком, который неспособен сам о себе позаботиться. Раздосадовало и упоминание при Берте о его лишениях. Он уже забыл, что утром не постеснялся попросить у друга белье. Чтобы выйти из затруднительного положения, он стал придумывать какую-нибудь тонкую остроту, но тут в вестибюле послышался грохот. Это, несомненно, прибыли сундуки. Берта пошла распорядиться. – Пока мы одни, возьми скорее свои драгоценности, – сказал Соврези. – Ох, нелегко они мне достались! В ломбарде народ такой недоверчивый. По-моему, меня приняли за представителя банды мошенников. – Ты хотя бы не назвал моего имени? – Это и не понадобилось. К счастью, со мной был мой нотариус. Нет, невозможно себе вообразить, какие только услуги может оказать нотариус. Не кажется ли тебе, что общество несправедливо к нотариусам? Треморель подумал, что его друг слишком легкомысленно рассуждает о серьезных и даже печальных вещах, и этот беззаботный тон его задел. – И, наконец, – продолжал Соврези, – я нанес визит мисс Фэнси. Она со вчерашнего дня лежит в постели, ее перенесли туда сразу после твоего ухода, и горничная сказала, что все это время она плачет, не осушая глаз. – Она ни с кем не виделась? – Ни с одной живой душой. Она была уверена, что ты умер, и когда услышала, что ты у меня, живой и здоровый, я думал, она сойдет с ума от радости. А знаешь, она и впрямь прехорошенькая. – Да, недурна. – И сердце у нее, по-моему, доброе. Она наговорила мне необычайно трогательных вещей. Я почти готов побиться об заклад, мой милый, что она дорожит не только твоими деньгами. Она искренне к тебе привязана. Эктор самодовольно улыбнулся. Привязана! Нет, тут больше, чем просто привязанность… – Короче, – добавил Соврези, – она во что бы то ни стало желала ехать вместе со мною, чтобы встретиться и поговорить с тобой. Чтобы она меня отпустила, мне пришлось поклясться, что завтра она тебя увидит, но не в Париже, – ты ведь говорил мне, что ноги твоей там не будет, – а в Корбейле. – Ах, вот как! – Итак, завтра в полдень она будет на вокзале. Мы выйдем из дому вместе; я сяду в парижский поезд, а ты поедешь в Корбейль. Если исхитришься уклониться от завтрака дома, то сможешь пригласить мисс Фэнси позавтракать вместе в гостинице «Бель имаж». – В этом не будет никакого нарушения приличий? – Ни малейшего. «Бель имаж» – большая гостиница, и, поскольку она расположена на краю города, метрах в пятистах от вокзала, тебе не грозит наткнуться на любопытных и нескромных соглядатаев. Отсюда к ней можно пройти, не привлекая ничьего внимания, сперва по берегу реки, а потом свернув на дорогу, которая ведет к мельнице Дарбле. Эктор хотел что-то ответить, но Соврези жестом велел ему молчать. – Ни слова больше, – сказал он, – идет жена. XV Вечером, отправляясь спать, граф де Треморель был уже далеко не в таком восторге от преданности своего друга Соврези, как раньше. В любом бриллианте, если посмотреть на него сквозь лупу, отыщется изъян. «Он уже начинает злоупотреблять своей ролью спасителя, – думал граф. – Изрекает менторским тоном пышные фразы. Неужели нельзя оказывать другу любезность, не давая ему это почувствовать? Можно подумать, что теперь, когда он помешал мне пустить себе пулю в лоб, я превратился в его собственность! Сегодня он уже едва не попрекал меня роскошью, в которой живет Фэнси. Где же пределы его рвению?» Это не помешало графу наутро под предлогом недомогания уклониться от трапезы и выразить Соврези опасение, как бы он не опоздал на поезд. Берта, как и накануне, следила за ними, облокотясь о подоконник. Она провела последние два дня в такой растерянности, что сама себя не узнавала. Теперь она даже не смела задуматься о том, что творится в глубине ее сердца. Какой же, стало быть, таинственной силой обладал этот человек, так властно ворвавшийся в ее жизнь! Она хотела бы, чтобы он уехал и никогда больше не возвращался, и в то же время ей было ясно, что, случись так, мысли ее все равно полетят вслед за ним. Она боролась с чарами, не зная, радоваться ей или печалиться об этих необъяснимых чувствах, которые волновали ее и сердили, потому что были сильнее ее. В этот день она решила спуститься в гостиную. Граф тоже придет туда, хотя бы из вежливости, и когда она рассмотрит его поближе, побеседует с ним, лучше узнает, его очарование должно померкнуть – так ей казалось. Она не сомневалась, что он вот-вот вернется, и подкарауливала его приход, готовая сойти вниз сразу же, как только завидит его на повороте дороги, ведущей в Орсиваль. Она ожидала, дрожа, как в лихорадке, снедаемая тревогой, словно перед сражением: она понимала, что это первое свидание наедине, в отсутствие мужа, будет решающим. Шло время. Вот уже два часа назад они с Соврези покинули дом, а граф все не возвращался. Куда же он пропал? В ту самую минуту Эктор мерил шагами зал ожидания корбейльского вокзала, дожидаясь встречи с мисс Фэнси. Наконец на станции поднялась суматоха. Служащие бегали взад и вперед, носильщики катили через пути свои тележки, двери отворялись и с шумом захлопывались. Прибыл поезд. Вскоре появилась мисс Фэнси. Горе, радость, переживания не помешали ей позаботиться о своем туалете: никогда еще она не была так вызывающе хороша и элегантна. На ней было платье цвета морской волны с треном в полметра длиной, необъятная бархатная накидка и шляпка из тех, какие именуются «пугало», потому что лошади на бульварах пугаются их и встают на дыбы. Едва заметив Эктора, стоявшего у выхода из вокзала, она вскрикнула, бросилась к нему, расталкивая людей, оказавшихся на ее пути, и повисла у него на шее, смеясь и плача. Говорила она очень громко, так что ее могли услышать все окружающие, да притом еще и жестикулировала, что не вполне соответствовало ее туалету. – Ты не застрелился, – тараторила она. – Как я страдала! Но сейчас я так счастлива! Треморель отбивался, как мог, пытаясь умерить эти бурные проявления чувств, потихоньку отстраняя ее, обрадованный и в то же время раздраженный. Он выходил из себя при виде устремленных на них взглядов: истый парижанин, он привык оставаться незаметным в толпе. Между тем никто из приезжих не уходил. Все стояли, разинув рты, глазели и ждали, что будет дальше. Графа и мисс Фэнси окружили, вокруг них уже собралась толпа. – Пойдем же, – пробормотал Эктор, теряя терпение. Он увлек ее прочь, надеясь ускользнуть от простодушного и бесцеремонного любопытства бездельников, для которых всякое зрелище в диковинку. Но не тут-то было! Зеваки не отставали. Несколько жителей Корбейля взгромоздились на империал омнибуса, курсирующего между вокзалом и городком, и попросили кучера ехать шагом, чтобы не терять этих удивительных незнакомцев из поля зрения. И только после того, как Эктор с мисс Фэнси скрылись в гостинице, лошади перешли на рысь. Таким образом, предсказания Соврези не оправдались. Чересчур эффектное появление Дженни произвело сенсацию. Все переполошились, все бросились разузнавать, кто это; хозяйка гостиницы подверглась дотошным расспросам, и вскоре выяснилось, что господин, встречающий на вокзале столь эксцентричных дам, – близкий друг владельца «Тенистого дола». Ни Эктор, ни Дженни даже не подозревали, что послужили темой стольких пересудов. Они весело завтракали в лучшем номере «Бель имаж», представлявшем собой просторную комнату с двумя огромными кроватями, единственным окном, которое выходило на площадь, и картинами в красивых рамах, покрытыми великолепным лаком и изображающими всадников. Дабы объяснить свое воскрешение из мертвых, Треморель сплел более или менее правдоподобную историю, где ему самому отводилась героическая роль, способная удвоить восхищение его любовницы. Затем мисс Фэнси стала строить планы на будущее – надо отдать ей должное, вполне благоразумные. Решившись, несмотря ни на что и даже более, чем когда-либо, остаться верной разоренному Эктору, она собиралась отказаться от квартиры за шесть тысяч франков, продать мебель и заняться честным ремеслом. Дженни и вправду разыскала одну свою старую приятельницу, искусную модистку, и та была не прочь вступить в дело, если подруга вложит деньги, а она – знание ремесла. Они вместе купят шляпную мастерскую в квартале Бреда, а уж у них в руках она будет процветать и принесет недурной доход. Дженни выкладывала все это с весьма важным видом, щедро пересыпая свой рассказ особыми словечками, а Эктор хохотал. Эти коммерческие прожекты представлялись ему безумно смешными, но он был тронут самоотверженностью молодой хорошенькой женщины, которая готова была трудиться, что-то делать, лишь бы угодить ему. К сожалению, настала пора прощаться. Фэнси приехала в Корбейль с намерением пробыть там неделю, но граф объявил ей, что это решительно невозможно. Она долго плакала, сердилась, но потом утешилась мыслью, что приедет в следующий вторник. – Прощай, прощай, – повторяла она, целуя Эктора, – до свидания, и помни обо мне! – И добавила с улыбкой, шаловливо погрозив ему: – Мне следовало бы поостеречься: мои попутчики рассказали, что знают твоего друга и его жена, по их словам, – первая красавица Франции. Это правда? – Право, не знаю! Не обратил внимания. Эктор не лгал. Хоть это было и не заметно, но он все еще не оправился от ужасов своего несостоявшегося самоубийства. Душевные потрясения оглушают подчас не меньше, чем удары по голове; Эктор был оглушен и не замечал ничего вокруг. Однако слова «первая красавица Франции» пробудили его любопытство, и в тот же вечер он поспешил наверстать упущенное. Когда он вернулся в «Тенистый дол», друга его еще не было дома, а г-жа Соврези сидела над книгой в ярко освещенной гостиной. Эктор уселся напротив нее, но не слишком близко; теперь он мог ее разглядывать, время от времени роняя какую-нибудь ничего не значащую фразу. Первое его впечатление было не в пользу Берты. Он нашел, что красота ее слишком скульптурна и чересчур совершенна. Он пытался отыскать какой-нибудь изъян, но не мог; ему почти страшно было смотреть на это прекрасное неподвижное лицо, на эти светлые глаза, разившие, словно клинки. Быть может, он, человек по природе своей слабый, нерешительный, нестойкий, инстинктивно опасался этой энергической, действенной, бесстрашной натуры. И все же мало-помалу он привык проводить в обществе Берты послеобеденные часы, пока Соврези занимался распродажей его имущества – целыми днями торговался, вел переговоры, оспаривал проценты, советовался со стряпчими и маклерами. Вскоре граф заметил, что Берта с удовольствием его слушает, и признал ее женщиной выдающегося ума, далеко превосходящей мужа. Сам Эктор не блистал ни умом, ни образованием, зато обладал неистощимым запасом анекдотов и забавных историй. Он много повидал, знался со многими людьми, и его, словно живую летопись, занятно было перелистывать. Кроме того, он подчас умел блеснуть искрометным остроумием и поразить неискушенного слушателя изысканным цинизмом. Не будь Берта так очарована, она оценила бы его по достоинству, но она уже утратила способность к непредвзятым суждениям. Обмирая от дурацкого восторга, она внимала графу, как страннику, вернувшемуся из удивительных краев, откуда не возвращался никто, побывавшему среди неведомых народов, познакомившемуся с их непостижимыми для нас нравами и обрядами. Так проходили дни, недели, месяцы, но графу де Треморелю, вопреки его опасениям, не было скучно в «Тенистом доле». Жизнь в сытости и довольстве незаметно убаюкивала его. Лихорадка первых дней сменилась телесным и душевным оцепенением; его нынешнему существованию недоставало, быть может, остроты, зато не было в нем и никаких неприятных ощущений. Эктор много ел, много пил, спал по двенадцать часов в сутки. В оставшееся время болтал с Бертой, а не то бродил по парку, качался в кресле-качалке или ездил верхом. Он даже пристрастился удить рыбу там, где кончался парк, под ивами. Он раздобрел. Лучшие его дни были те, которые он проводил в Корбейле, в обществе мисс Фэнси. В ней он обретал частичку прошлого; к тому же она всякий раз с ним ссорилась, тем самым заставляя его встряхнуться. Словом, в складках платья она приносила с собой глоток парижского воздуха, а на ботинках – немного грязи с бульваров. Дженни приезжала пунктуально раз в неделю, и любовь ее к Эктору отнюдь не слабела, а, напротив, с каждой встречей разгоралась все сильней. Быть может, мисс Фэнси и сама не слишком разбиралась в своих чувствах. Дела у бедной девушки шли из рук вон плохо. Мастерскую она купила слишком дорого, товарка ее через месяц сбежала, украв три тысячи франков. Дженни ничего не понимала в торговле, и ее грабили все кому не лень. Она не рассказывала Эктору о своих заботах, но собиралась попросить его оказать ей помощь. Это ведь был сущий пустяк для него в сравнении с той великой жертвой, которую она ради него принесла. Первое время обитатели «Тенистого дола» удивлялись, глядя на этого высокого молодого человека, который безотлучно жил в поместье и изнывал от безделья, но вскоре к нему привыкли. Со временем Эктор усвоил меланхолическое выражение лица, как подобает человеку, перенесшему неслыханные удары судьбы и обманувшемуся во всех надеждах. Он казался безобидным, его стали считать своим. Про него говорили: – Граф де Треморель держится с чарующей простотой. Но подчас, в минуты одиночества, им овладевали внезапные и ужасные приступы отчаяния. «Я не могу больше так жить!» – думал он и, сравнивая минувшее с настоящим, терзался от вспышек ребяческой ярости. Как вырваться из этого прозябания, как избавиться от людей, которые его окружают, ограниченных, как их мораль, тусклых, как их существование, от всех этих соседей и друзей Соврези? Куда бежать от них, как спастись? У него не было искушения вернуться в Париж. Да и что ему там делать? Его особняк уже был куплен бывшим торговцем лаковой кожей. У Эктора не было даже своих денег – только те, что ссужал ему Соврези. А сам Соврези представлялся ему безжалостным, властным, беспощадным другом, черствым, как хирург, который не слушает стонов больного, кромсая его ланцетом, а помнит лишь о том, что должен его спасти. В отчаянном положении Соврези не признавал ни полумер, ни постепенности. – Твой корабль тонет, – сказал он однажды Эктору, – так давай первым делом швырнем за борт все лишнее. Не оставим от прошлого ничего – оно мертво; похороним его, и пусть ничто о нем не напоминает. Распродадим все, а там посмотрим. Распродажа оказалась весьма хлопотной. То и дело возникали новые кредиторы, их список все время разрастался. Даже из-за границы, из Англии, являлись заимодавцы. Многим наверняка было уже уплачено, но Соврези не мог предъявить им расписки, и они настаивали на своих правах. А некоторые, чьи явно непомерные притязания он отверг, угрожали подать в суд, надеясь, что, убоявшись скандала, он уступит. Соврези изнурял друга своей кипучей деятельностью. Каждые два-три дня он отправлялся в Париж, несколько раз ездил в Бургундию и в Орлеан, чтобы проследить за продажей тамошних имений. Граф де Треморель сперва считал его ничтожеством, но в конце концов проникся к нему ненавистью. Неизменная веселость и бодрость Соврези приводили его в отчаяние. Его точила зависть. И лишь одна гнусная мысль несколько утешала его. «В сущности, – говорил он себе, – счастье Соврези в том, что он дурак. Воображает, будто жена от него без ума, а она его терпеть не может». Берта и впрямь не удержалась и дала понять графу, что питает к мужу отвращение. Ей не нужно было исследовать глубины своего сердца, она любила Тремореля и сама это понимала. Ее пристрастный взгляд находил в нем воплощение того идеала, который виделся ей в самых пылких мечтах. В то же время она была в отчаянии, не находя в нем никакого отклика на свою любовь. Значит, ей говорили неправду, будто против ее красоты невозможно устоять. Он был с ней любезен, даже галантен, но не более.