Но охота была лишь предлогом. Выйдя из «Тенистого дола», Соврези свернул направо, на корбейльскую дорогу, и уже через полчаса был, как и обещал, в гостинице «Бель имаж». Мисс Фэнси ждала его в большом номере с двумя кроватями, который ей предоставляли всякий раз, поскольку она была одной из постоянных клиенток гостиницы. Глаза ее покраснели от недавних слез, а мраморная бледность лица свидетельствовала о бессонной ночи. На столе у камина, где пылал огонь, стоял завтрак, но она к нему не притронулась. Когда вошел Соврези, Дженни поднялась ему навстречу и дружески протянула руку. – Спасибо, большое спасибо, что пришли, – сказала она. – Вы очень добры. Дженни была всего лишь девица легкого поведения, а Соврези презирал подобных женщин, но скорбь ее была так очевидна и казалась такой глубокой, что он искренне посочувствовал даме. – Вы страдаете, сударыня? – спросил он. – Да, сударь, ужасно! Захлебнувшись слезами, она спрятала лицо в носовой платок. «Понятно, – подумал Соврези. – Эктор дал ей отставку. А мне предстоит деликатно залечить рану, внушив, что примирение невозможно». Мисс Фэнси продолжала плакать; он взял ее руку и осторожно, преодолевая сопротивление, отвел от лица. – Не надо огорчаться, – промолвил Соврези. Она подняла на него огромные заплаканные глаза и спросила: – Вы уже знаете? – Я ничего не знаю, поскольку вы просили меня ни о чем не спрашивать Тремореля, но я догадываюсь. – Он больше не хочет меня видеть. Он прогнал меня, – печально сообщила мисс Фэнси. Соврези призвал на помощь все свое красноречие. Сейчас ему нужно быть убедительным и банальным, добрым, но твердым. Придвинув стул, он сел рядом с мисс Фэнси. – Дитя мое, – начал он, – соберитесь с силами и попытайтесь смириться. Увы, ваша связь, как и все подобные связи, начинающиеся с каприза и разрываемые по необходимости, не имеет будущего. Молодость не вечна. Приходит в жизни час, когда, хочешь не хочешь, приходится прислушиваться к властному голосу рассудка. Эктор не бросает вас, и вы это прекрасно знаете. Просто он понимает, что ему необходимо обеспечить свое будущее, построить жизнь на прочной семейной основе, он испытывает потребность в домашнем уюте… Мисс Фэнси перестала плакать. Характер взял свое, и вспыхнувшая ярость мгновенно высушила слезы. Мисс Фэнси вскочила, опрокинув стул, и, не в силах устоять на месте, заметалась по номеру. – И вы верите, сударь, что Эктор беспокоится о своем будущем? – спросила она. – Могу лишь сказать, что вы плохо знаете его характер. Он мечтает о домашнем уюте, о семье? Он всегда думал и думает лишь о себе. Да будь у него совесть, разве стал бы он у вас приживалом? Разве у него нет рук, чтобы заработать на хлеб себе и мне? Поверьте, мне было стыдно просить у него денег, зная, что он берет их у вас. – Но, дорогое дитя, он ведь мой друг. – А вы смогли бы так? Смущенный логикой этой простой девушки, которая судила своего любовника, как судят в народе – резко, без оглядок на условности, придуманные в хорошем обществе, – Соврези не знал, что ответить. – Кто-кто, а я-то его знаю, – продолжала Дженни, все сильней распаляясь от воспоминаний. – Всего лишь раз он сумел обмануть меня – в то утро, когда пришел объявить, что кончает с собой. И я, дура, поверила, что он умер, и плакала. Чтобы он покончил самоубийством?! Нет, он слишком любит себя и слишком труслив. Да, я люблю его, это сильней меня, но я его не уважаю. Такова наша женская судьба – любить мужчин, которых мы презираем. Дженни, должно быть, слышали в соседних номерах: она говорила во весь голос, чуть ли не кричала, и при этом отчаянно жестикулировала, а время от времени стучала кулаком по столу, так что звенели бутылки и стаканы. Соврези даже несколько забеспокоился, что подумает о нем гостиничная прислуга, которая знает его и видела, как он сюда входил. Он уже начал жалеть, что пришел, и изо всех сил пытался успокоить мисс Фэнси. – Но Эктор вас так не оставит, – убеждал он ее. – Эктор даст вам некоторое вспомоществование. – Да плевала я на его вспомоществование! Очень он мне нужен! Пока у меня есть руки и глаза, мне ничья милостыня не нужна. Он заставил меня сменить имя, хотел приучить к благородным манерам. Больно надо! С сегодняшнего дня покончено и с мисс Фэнси, и с роскошью. Есть только Пелажи, и она сумеет заработать свои пятьдесят су в день и ни в чем не нуждаться. – Нет, – запротестовал Соврези, – вам не придется… – Что не придется? Работать? А мне нравится работать, я не лентяйка какая-нибудь. Кончено, я возвращаюсь к своей прежней жизни. Думаете, я была несчастлива тогда? Я завтракала хлебцем за одно су и жареным картофелем тоже за одно су, а выглядела не хуже, чем сейчас. В воскресенье меня водили поужинать в кафе «Турка» за тридцать су. А уж веселились мы! За один вечер я там хохотала больше, чем за все годы, проведенные с Треморелем. Она уже перестала плакать, забыла про злость и смеялась. Она мечтала о кулечках жареного картофеля и об ужинах в кафе. Соврези изумлялся. Он и представления не имел о характере парижанки, отвратительной и прекрасной, непостоянной, нервической, переменчивой, которая одновременно плачет и смеется, ласкает и царапает; мимолетная мысль может мгновенно заставить ее забыть о недавних переживаниях. – Короче, плевать я хотела на Эктора, – уже спокойно заявила мисс Фэнси, совершенно забыв, что недавно говорила обратное. – Он меня интересует не больше, чем восемь лет назад, но я не потерплю, чтобы он вот так оставил меня. Он не сможет сказать, что бросил меня ради другой любовницы. Я не позволю. Мисс Фэнси относилась к тем женщинам, которые руководствуются не рассудком, а чувством; спорить с ними – безумие: несмотря на самые убедительные аргументы, навязчивая идея возникает у них снова и снова, подобно тому как проткнутая в бутылку пробка подходит к горлышку всякий раз, когда наливаешь вино. Соврези, до сих пор не понимавший, чего ради она пригласила его, подумал, что ему нелегко будет сыграть роль, которую он для себя наметил. Но он был терпелив. – Дорогое дитя, я вижу, вы меня не поняли и даже не выслушали. Я вам сказал, что Эктор намерен жениться. – Он! Жениться? – воскликнула Дженни с одним из тех насмешливых бульварных телодвижений, которые можно назвать жаргоном жестикуляции. Потом, задумавшись на миг, спросила – Значит, это правда? – Уверяю вас, – ответил Соврези. – Нет, тысячу раз нет! Это немыслимо. У него любовница, я знаю, уверена, у меня есть доказательства. – Улыбка Соврези помогла Дженни преодолеть нерешительность: – А что же тогда означает записка, которую я нашла у него в кармане полгода назад? – запальчиво крикнула она. – Подписи на ней нет, но она может принадлежать только женщине. – Записка? – Да, и она не оставляет никаких сомнений. Вы спросите, почему же я не сказала ему о ней? Да потому что не посмела. Я люблю его и струсила. Подумала: «Если я скажу ему, а он и вправду любит другую, это будет конец, я потеряю его». Поставленная перед выбором делить его с другой женщиной или расстаться, я выбрала первое. Я убивалась, смирялась с унижением, пряталась, чтобы выплакаться, обнимала его, изображая радость, а сама искала у него на лице следы чужих поцелуев. И верила, что он вернется ко мне. Дура безмозглая! Я даже ни разу не устроила ему скандала из-за той женщины, которая заставила меня так страдать. – И что же вы теперь собираетесь делать? – Не знаю. Все, что угодно. Я промолчала про ту записку, но сохранила ее. Это мое оружие, и я им воспользуюсь. Когда захочу, я узнаю, кто она, эта женщина, и тогда… – Но, дорогое дитя, вы вынудите Тремореля, который так расположен к вам, обратиться к крайним мерам. – А что он может мне сделать? Я не отстану от него, буду следовать за ним, как тень, буду всюду кричать имя той женщины. Он засадит меня в Сен-Лазар[11]? Оттуда тоже выходят. Я пущу про него самую чудовищную клевету, и пусть мне не поверят, но что-то к нему пристанет. Бояться мне нечего, у меня нет ни родителей, ни друзей, нет никого на свете, кто тревожился бы за меня. Вот что значит брать любовницу с улицы. Я уже так низко пала, что мне не страшно скатиться еще ниже. Послушайте меня, сударь: если вы ему друг, посоветуйте ему вернуться ко мне. Соврези не дал себя напугать, хотя чувствовал, что угрозы Дженни весьма реальны. Перед иными видами преследования закон бессилен. Более того, имея дело с грязью, невозможно не испачкаться. И Соврези скрыл свои опасения под личиной отеческой заботы. – Послушайте, дорогое дитя, – обратился он к Дженни. – Вы слушаете меня? Если я дам вам честное слово, что говорю правду, вы мне поверите? Она на секунду замешкалась, но ответила: – Да, поверю. Вы – человек чести. – Так вот, клянусь вам, что Треморель надеется жениться на юной девушке с богатейшим приданым, чтобы обеспечить свое будущее. – Это он вам сказал, а вы и поверили. – Но с какой целью? Уверяю вас, с тех пор как он поселился в «Тенистом доле», у него не было, да и не могло быть, другой любовницы, кроме вас. Он живет у нас в доме вместе со мною и моей женой, как мой брат, и я знаю его распорядок дня час за часом не хуже, чем свой. Мисс Фэнси открыла рот, чтобы ответить, но внезапная догадка, одна из тех, что заставляет вдруг изменить твердо принятое решение, лишила ее дара речи. Она молчала и, все сильнее заливаясь краской, смотрела на Соврези с непонятным удивлением. Но он не присматривался к ней. В нем родилось какое-то детское, бессмысленное, необъяснимое и в то же время мучительное любопытство. Его страшно заинтересовало доказательство неверности Тремореля, о котором говорила Дженни. – Может быть, вы покажете мне эту пресловутую записку? – попросил он. Эта просьба подействовала на нее, как удар электрическим током. – Вам, сударь? – вздрогнула она. – Вам? Ни за что! Человек спит. Грохочет гром, сверкают молнии, однако они бессильны нарушить его сон, но вдруг наступает миг, и неощутимый трепет крыльев пролетевшей бабочки пробуждает его. Испуг мисс Фэнси подействовал на Соврези, как такой вот почти неуловимый трепет. Зловещая вспышка подозрения сверкнула в его душе. Уж не его ли счастье, покой, жизнь поставлены на карту? Глаза Соврези горели, губы вздрагивали, он встал и повелительно произнес: – Дайте мне записку! Дженни в испуге попятилась. Но она все же скрыла страх и даже попыталась улыбнуться, обратить все в шутку. – Не сегодня, – ответила она, – как-нибудь в другой раз. Вы слишком любопытны. Однако свирепое, пугающее бешенство Соврези не унималось; он побагровел, точно вот-вот его хватит удар, и хрипло повторил: – Записку. Немедленно дайте записку. – Это невозможно. Никак невозможно, – выдавила Дженни. Вдруг ее осенило, и она торопливо добавила: – А если у меня ее здесь нет? – Где она? – У меня дома в Париже. – Едем к вам. Дженни поняла, что угодила в ловушку. И она, любившая в шутку называть себя великой пройдохой, тертым калачом, не могла придумать ни единой хитрости, ни единой спасительной уловки. Конечно, куда как просто было бы поехать с Соврези, усыпить его бдительность веселым настроением, а в Париже потеряться, улизнуть от него. Но это ей даже в голову не пришло, она думала, как бы удрать немедленно, сейчас. Ей казалось, она сумеет добежать до двери, распахнуть ее и кинуться вниз по лестнице. И Дженни рванулась к выходу. Однако Соврези одним прыжком опередил ее и ударом ноги, да таким, что задрожали тонкие перегородки, захлопнул уже приотворенную дверь. – Дрянь! – прохрипел он. – Тварь этакая! Ты, видно, хочешь, чтобы я тебя раздавил? – Он с чудовищной силой швырнул ее на кресло, затем запер дверь и положил ключ в карман. – Отдай записку! – потребовал он, подойдя к Дженни. Еще ни разу в жизни бедная девушка не испытывала такого страха. Напуганная яростью Соврези, Дженни понимала: он способен на все, и она в его руках, в его власти, он вполне может убить ее. И все-таки она не сдавалась. – Вы сделали мне больно, – прошептала она, пытаясь проверить на нем силу своих слез, – очень больно, и я вам больше ничего не скажу.