– А мы даже не знаем, где прячется этот подлец, чтобы вырвать Лоранс из его лап! Сыщик подошел к старому мировому судье и пожал ему руку. – Успокойтесь, сударь, – решительно произнес он. – Мы разыщем его, иначе мое имя не Лекок! И, говоря откровенно, могу вас заверить, что задача эта представляется мне не слишком трудной. Осторожный стук в дверь прервал сыщика. Мадам Пти и Луи уже давно проснулись и занимались своими делами. Мадам Пти, снедаемая волнением, больная и чуть ли не плачущая от неудовлетворенного любопытства, уже раз десять прижималась ухом к замочной скважине. Но, увы, безрезультатно. – Чем они там могут заниматься? – вопрошала она своего невозмутимого сотрапезника Луи. – Уже двенадцать часов как они сидят взаперти без еды, без питья. Спятили они, что ли? А все-таки пойду приготовлю им завтрак. Однако рискнул постучаться Луи, а не она. Садовник пришел сообщить хозяину о необычайном опустошении, произведенном в саду. Вытоптан, погублен, уничтожен газон. При этом Луи принес какие-то странные вещи, оставленные злоумышленниками, которые он и подобрал на лужайке. Лекок мгновенно опознал их. – Господи! – воскликнул он. – Я же совсем забыл! Сижу тут, спокойно болтаю, хотя уже день и того и жди, кто-нибудь зайдет и увидит мое подлинное лицо. – И, обратясь к Луи, страшно удивленному тем, что видит здесь молодого черноволосого мужчину, которого вечером не было, Лекок приказал: – Дай-ка мне, любезный, эти принадлежности моего туалета. И пока хозяин дома ходил отдавать распоряжения по хозяйству, Лекок быстро вернул себе вчерашний облик. Так что, возвратясь, папаша Планта не поверил собственным глазам: у камина с простодушным видом сидел прежний Лекок. Та же зализанная прическа, те же рыжеватые бакенбарды, та же глуповатая улыбка и даже та же бонбоньерка с портретом в руках. Завтрак был готов, и мировой судья пришел пригласить гостей к столу. Трапеза, как и вчера, была безмолвной и длилась недолго: все понимали, что время не терпит. В Корбейле их ожидает г-н Домини, который уже, наверное, начал раздражаться из-за их опоздания. Луи водрузил на стол корзину чудесных фруктов, и тут Лекок вспомнил про костоправа. – Может, этому прохвосту что-нибудь нужно? Папаша Планта хотел послать за мэтром Робло садовника, но сыщик воспротивился: – Он опасный тип, лучше я сам схожу. Лекок вышел, и не миновало еще и десяти секунд, как раздался его крик: – Господа! Господа! Доктор и мировой судья бросились наверх. Костоправ лежал на полу в чулане, не подавая признаков жизни. Негодяй покончил с собой. XXII Надо отдать должное орсивальскому костоправу: чтобы лишить себя жизни в темном чулане без шума, не возбудив подозрений тех, кто сидит в библиотеке, нужны особая сила духа и огромная смелость. Орудием самоубийства послужил обрывок бечевки, который Робло ощупью разыскал среди старых книг и связок газет. Он несколько раз обмотал бечевку вокруг шеи и удавился, затягивая ее огрызком карандаша. Надо сказать, у него не было того ужасного вида, какой, по всеобщему убеждению, отличает удавленников. Он лежал мертвенно-бледный, с полузакрытыми глазами, с широко открытым ртом и вообще выглядел как человек, умерший в полубессознательном состоянии без особых страданий, от кровоизлияния в мозг. – Может быть, его еще можно вернуть к жизни, – бросил доктор Жандрон и, достав из кармана несессер с инструментами, склонился над трупом. Самоубийство костоправа, видимо, раздосадовало и даже огорчило Лекока. Все шло как по маслу, и вот на тебе, главный свидетель, которого он задержал с опасностью для жизни, выскользнул у него из рук. Папаша Планта, напротив, выглядел чуть ли не довольным, словно эта смерть шла на пользу каким-то его невысказанным планам и отвечала тайным надеждам. Впрочем, самоубийство мэтра Робло мало бы что меняло, если бы речь шла только о том, как переубедить г-на Домини и какие новые доказательства представить ему. Этот труп был куда красноречивей самых недвусмысленных признаний. Убедившись в бессмысленности своих стараний, доктор поднялся. Он испробовал все, что рекомендуется для спасения при удушении, даже пустил кровь из яремной вены. – Он мертв, – сообщил Жандрон. – Бечевка сдавила горло между подъязычной костью и щитовидным хрящом, что привело к полной и почти мгновенной странгуляции. – Необходимо перенести мертвеца к нему домой. Мы тоже пойдем туда, чтобы опечатать вещи: среди них могут оказаться важные для следствия бумаги, – сказал папаша Планта и велел садовнику: – Сбегай в мэрию, пусть пришлют носилки и двух добровольцев. Надобности в присутствии доктора Жандрона больше не было; он пообещал папаше Планта, что попозже присоединится к ним в доме Робло, и отправился проведать, как себя чувствует г-н Куртуа. Вскоре появился Луи, сопровождаемый не двумя, а целым десятком добровольцев. Тело костоправа положили на носилки, и траурная процессия тронулась в путь. Орсивальский костоправ жил почти на самом берегу, по правую руку от железнодорожного моста. Он занимал домик в три комнаты, одну из которых использовал как лавку: там было полно пакетов с сухими травами, семенами и тому подобными вещами, которыми он торговал. Спал он в комнате, расположенной в глубине дома и обставленной недурной мебелью, хотя в деревнях подобные помещения редко используются как спальни. Носильщики положили труп Робло на кровать. Несомненно, они были бы в затруднении, не зная, что и как делать, но, к счастью, среди сопровождающих оказался общинный глашатай, который одновременно был и орсивальским могильщиком. Знаток во всем, что касается похорон, он давал указания, как уложить и одеть покойного. А папаша Планта в это время осматривал шкафы и комоды, ключи от которых нашел в кармане у Робло. Если бы у этого человека, который еще два года назад не имел ни гроша и перебивался случайными заработками, обнаружились ценности, это стало бы лишней уликой против него в ряду прочих, с одной стороны, неопровержимых, но с другой – все же недостаточных, чтобы бесспорно доказать, что он был сообщником убийц. Но, как ни искал мировой судья, он нашел только то, что ему было уже известно. Здесь были документы на право владения лужком, полями, земельными участками. К ним были подколоты долговые обязательства на сто пятьдесят и восемьсот двадцать франков, выданные господину Робло двумя местными жителями. Папаша Планта был не в силах скрыть разочарование. – Никаких ценностей, – шепнул он на ухо Лекоку. – Понимаете, никаких. – Понимаю, – отвечал сыщик. – Этот Робло был хитрая и осторожная бестия, прятал свое тайное богатство и был достаточно терпелив, чтобы создать впечатление, будто он нажил его за долгие годы. Вы, сударь, обнаружили в секретере только то, что он не боялся держать на виду. На сколько там у него? Мировой судья быстро подсчитал и ответил: – На четырнадцать тысяч пятьсот франков. – Госпожа Соврези заплатила ему гораздо больше, – уверенно объявил Лекок. – Нет, он был не настолько безумен, чтобы, имея всего четырнадцать с половиной тысяч, все их вложить в землю. У него где-то припрятана кубышка. – Я тоже в этом уверен. Но где? – А вот я и ищу. Он действительно искал, хотя со стороны никто бы этого не сказал: расхаживал по комнате, переставлял мебель, стучал каблуком по плиткам пола, простукивал стены в некоторых местах. Наконец подошел к камину, около которого уже несколько раз задерживался. – Уже июль, – заметил он, – а тут столько золы. – Ну, не все же в конце зимы чистят камин, – объяснил папаша Планта. – Так-то оно так, сударь, но не кажется ли вам эта зола слишком чистой и аккуратной? Что-то я не вижу на ней того легкого налета пыли и сажи, который должен бы ее покрывать, раз уж камин не топился несколько месяцев. Заглянув во вторую комнату, куда отослали носильщиков, после того как они сделали свое дело, Лекок распорядился: – Принесите-ка мне кирку. Они кинулись исполнять приказание, а Лекок вернулся к камину. – Судя по виду, – пробормотал он, – эту золу недавно сметали, а раз ее сметали… – Сыщик присел на корточки, отгреб золу и освободил каменный пол камина. Тоненькой щепочкой он стал ковыряться в швах между камнями. – Взгляните, господин мировой судья: ни капельки цемента, и камень шатается. Кубышка спрятана здесь. – Взяв принесенную кирку, Лекок одним движением вывернул камень – открылось довольно глубокое отверстие. – Я так и знал! – торжествующе воскликнул сыщик. Тайник оказался наполнен свертками со столбиками двадцатифранковых монет. Всего насчитали девятнадцать тысяч пятьсот франков. «Увы, – грустно подумал мировой судья, – такова цена жизни несчастного Соврези». Вслед за золотом сыщик извлек из тайника листок бумаги, покрытый цифрами. Это был, так сказать, гроссбух костоправа. На левую сторону он занес сумму в сорок тысяч франков. В правой записал несколько цифр, дающих в итоге двадцать тысяч пятьсот франков. Это были деньги, которые он потратил на различные приобретения. Таким образом, стало очевидно, что г-жа Соврези уплатила Робло за синий флакончик сорок тысяч. Папаше Планта и сыщику больше нечего было делать в доме костоправа. Они заперли в секретер золото, изъятое из тайника, все опечатали и оставили двух человек охранять печати. Однако Лекок был еще не вполне удовлетворен. Что это за рукопись, которую читал мировой судья? Вначале сыщик подумал, что это копия разоблачений, оставленных папаше Планта Соврези. Но нет, такого не может быть: Соврези не мог описать чудовищную сцену собственной агонии. Этот оставшийся невыясненным вопрос изрядно беспокоил Лекока и несколько отравлял радость от успешного завершения труднейшего расследования. И он решил еще раз попробовать вытянуть истину из папаши Планта. С некоторой фамильярностью взяв его за отворот сюртука и отведя к окну, Лекок с самым невинным видом полушепотом поинтересовался: – Извините, сударь, а к вам мы больше не вернемся? – Зачем? Ведь доктор Жандрон собирается от мэра прийти сюда. – Я просто подумал, что мы возьмем рукопись, которую вы нам читали ночью, чтобы передать ее господину следователю. Сыщик ждал, что его собеседник по крайней мере вздрогнет от такого предложения, но ошибся. Папаша Планта с грустной улыбкой взглянул Лекоку в глаза и ответил: – Дорогой господин Лекок, вы весьма хитроумны, но я тоже не простак и посему позволю себе оставить за собой последнее слово, о смысле которого вы, надеюсь, догадываетесь. Лекок готов был провалиться сквозь землю. – Уверяю вас, сударь… – пробормотал он. – Думаю, – прервал его папаша Планта, – вы верно представляете себе источник моей осведомленности. И у вас достаточно хорошая память, чтобы не забыть, как вчера вечером перед чтением я предупредил, что сведения эти я сообщаю только вам двоим и с единственной целью – облегчить наше расследование. Да и на что, по-вашему, нужны судебному следователю заметки совершенно личного характера и ничуть не претендующие на подлинность? – Он задумался на несколько секунд, как бы ища слов для завершения своей мысли, и закончил: – Я очень доверял вам, господин Лекок, и очень уважаю вас и потому заранее уверен, что вы никому не расскажете о документах чисто конфиденциальных. То, что сообщите вы, стоит куда больше, чем все, что мог написать я, особенно теперь, когда у вас есть труп Робло и найденная у него крупная сумма денег. Если господин Домини будет упорствовать в своих сомнениях, доктор Жандрон – вы это знаете – сумеет обнаружить яд, которым был отравлен Соврези. – Папаша Планта в нерешительности остановился, но тут же продолжил: – Короче, я убежден, вы умолчите о том, о чем догадались. Лекок был поистине сильной натурой, и вот доказательство этому: он не огорчился, встретив равного себе. Нет, разумеется, как полицейский он превосходил папашу Планта, но ему пришлось признать, что старому деревенскому мировому судье недоставало разве что практики и пристрастия к этому делу. Со вчерашнего дня Лекок неоднократно вынужден был отдать должное поразительной проницательности старика. И на сей раз он пожал руку папаши Планта и многозначительно произнес: – Сударь, можете рассчитывать на меня. В этот момент в дверях появился доктор Жандрон и сообщил: – Куртуа легче, он плачет, как ребенок, словом, опасность миновала. – Слава богу, – обрадовался мировой судья. – Ну, поскольку мы в сборе, поторопимся, господа. Господин Домини заждался нас и, должно быть, сходит с ума от нетерпения. XXIII