На его звонок ответила горничная: «Да, мистер Грей дома». Вскоре в трубке раздался голос генерального директора. – Мистер Грей, кто будет работать с чеками, которые вы получили от Сторна? – спросил Леон. – Я имею в виду должностное лицо. – Бухгалтер, – был ответ. – Кто назначил его на это место – вы? Последовала недолгая пауза. – Нет, мистер Сторн. Раньше он работал в «Восточной телеграфной компании» – мистер Сторн встретил его за рубежом. – И где сейчас можно отыскать этого бухгалтера? – с нетерпением осведомился Леон. – Его сейчас нет. Он ушел в отпуск еще до того, как мы получили последний чек. Но я могу вызвать его. Леон разразился восторженным смехом. – Не стоит беспокоиться. Я знал, что в конторе его нет, – сказал он и повесил трубку, оставив генерального директора в совершеннейшем недоумении. – Итак, мой дорогой Пуаккар, что же вам удалось узнать? Внимательно выслушав своего друга, он заявил: – Давайте-ка съездим на Парк-лейн, и захватите с собой револьвер. А по дороге заглянем в Скотланд-Ярд. Было уже десять часов, когда дворецкий отворил дверь. Но прежде чем он успел сформулировать вопрос, здоровенный детектив схватил его за грудки и выволок на улицу. Четверо полисменов в штатском, сопровождавшие Леона, мгновенно просочились в холл. Угрюмый ливрейный лакей оказался заключен под стражу еще до того, как успел выкрикнуть предупреждение. На самом верху дома, в маленькой комнате без окон, некогда служившей кладовкой, они обнаружили изможденного человека, в котором даже генеральный директор, спешно доставленный на место преступления, не смог узнать миллионера. Два итальянца, сторожившие его и наблюдавшие за ним сквозь дыру в стене соседней комнаты, были взяты полицией без малейших хлопот. Один из них, тот самый, что наводнил Бурсон-хаус бывшими заключенными под видом слуг, выразился предельно кратко и откровенно. – Этот человек предал нас, и нам следовало бы повесить его, как Хатима Эффенди, Аль Шири и грека Маропулоса, но мы подкупили свидетелей, – сказал он. – Мы были партнерами в нефтяных промыслах, и с целью ограбить нас он подделал улики о том, что мы якобы замышляем нечто против правительства. Мы с моим другом бежали из тюрьмы и прибыли в Лондон. Я намеревался получить с него деньги, которые он нам задолжал, поскольку понимал, что в суде мы ничего не добьемся. – Дело-то, в сущности, было чрезвычайно простым, и мне стыдно, что я с первого же взгляда не распознал эти пометки на обороте чека, – пояснил Леон за ужином тем вечером. – Наш итальянский друг был одним из партнеров, получивших право на обладание концессией: он долгое время жил в Лондоне и, скорее всего, будет доказано, что у него имелись сообщники по криминальному бизнесу. Как бы там ни было, ему не составило труда наводнить дом слугами, сыграв на струнах характера Сторна, коего он прекрасно изучил. Все эти люди согласились прислуживать Сторну за такое вознаграждение, которое любой другой уважающий себя слуга с презрением отверг бы. Почти год ушел на то, чтобы нанять в заведение нашего друга бывших заключенных. Вы, конечно, помните лакея, приходившего к нам несколько месяцев назад и сказавшего, что его нанимал не дворецкий, а сам Сторн. Они бы наверняка воспользовались первой же возможностью избавиться от него, вот только он случайно обронил несколько слов на арабском, и Сторн, повсюду видевший шпионов и опасавшийся, как бы те, кого он обманул, не вернулись отомстить, тут же рассчитал его. В тот день, когда Сторн должен был отбыть в Египет, его схватили двое итальянцев, заперли в комнате и принудили написать уже известные вам письма и подписать чеки. Но он вдруг вспомнил, хотя и с опозданием, что бухгалтер был старым телеграфистом, и потому карандашом начертал на обороте чека несколько знаков азбуки Морзе старого образца, использовавшихся в те времена, когда в ходу была игольная машина. Вытащив из кармана чек, Леон выложил его на стол и провел пальцем по карандашным отметкам: SOSPRSNRPRKLN[9] – Здесь написано о пленнике на Парк-лейн. Однако бухгалтер был в отпуске, и потому не смог прочесть адресованное ему послание. Манфред взял чек, перевернул его и внимательно осмотрел. – Наверное, миллионер предложил вам хорошее вознаграждение? – с иронией осведомился он. Ответ пришел только через несколько дней после заседания Центрального уголовного суда в Лондоне – в виде чека на пять гиней. – Игрок до мозга костей! – с восхищением проворчал Леон. 7. Дочь мистера Левингроу Мистер Левингроу вынул изо рта длинную сигару и с сожалением покачал головой. Это был дородный мужчина с толстой шеей и обрюзгшими щеками, он не мог позволить себе испортить хорошую сигару. – Это ужасно… какая жестокость! Фу! Меня буквально тошнит… бедный Хосе! Его компаньон сочувственно хмыкнул. Хосе Сильва потерпел крах. Судья, старательно сохранявший бесстрастность, заявил ему, что некоторые правонарушения в глазах закона выглядят просто отвратительно. Например, к женщинам следует относиться с особым почтением, а использовать их слабости в личных целях – злодеяние настолько тяжкое, что лишь длительный срок заключения способен искупить столь вопиющее нарушение прав. А Хосе и впрямь не было прощения. Он организовал «Латино-американское артистическое агентство», дабы дать возможность юным и прелестным соискательницам славы на подмостках быстро получить выгодный ангажемент на сценах Южной Америки. Они уезжали, полные радужных надежд, и не возвращались обратно. Зато от них приходили письма родственникам, написанные правильным языком и без грамматических ошибок. Они уверяли, что счастливы. Письма, правда, походили друг на друга как две капли воды. Закрадывалось подозрение, что писались они под диктовку; собственно, так оно и было на самом деле. Но на хвост Хосе села полиция нравов. Одна симпатичная девушка подала заявление о приеме на работу и отправилась в Буэнос-Айрес в сопровождении своих отца и брата – оба были сотрудниками Скотланд-Ярда, и, узнав все, что следовало, они вернулись обратно вместе с девушкой, которая и сама оказалась детективом не из последних. Хосе был арестован. Вскоре о нем выяснилось еще кое-что, и тюремное заключение стало неизбежным. Но никто не арестовал Жюля Левингроу, не выгнал его из чудесного маленького особняка в Найтсбридже и не отправил в холодную постылую тюрьму. Никто не арестовал и Генриха Люссе, который был его партнером. Они финансировали Хосе и многих других, подобных ему, но были умны. – Хосе потерял хватку, – вздохнул Жюль, попыхивая сигарой. Генрих тоже вздохнул. Габаритами он ничем не уступал своему компаньону, однако выглядел намного толще, потому что был ниже ростом. Жюль окинул взглядом симпатичную гостиную в кремово-золотистых тонах, но вскоре взгляд его перестал блуждать по комнате и остановился на фотографии в рамочке, стоявшей на каминной полке. Его крупное лицо расплылось в улыбке, когда он с кряхтением поднялся, вперевалку подошел к камину и взял рамочку в руки. На фотографии была запечатлена очень красивая девушка. – Видите? Генрих взял у него фотоснимок и пробормотал несколько восторженных фраз. – Недостаточно карош, – сказал он. Мистер Левингроу согласился. Он еще не видел фотографии, которая целиком и полностью передавала бы хрупкую красоту его единственной дочери. Он рано овдовел; его супруга скончалась, когда Валери была еще совсем малышкой. Дочь так и не узнает, сколько сердец разбито, сколько душ погублено для того, чтобы лелеять ее и растить в роскоши. Но мистеру Левингроу и в голову не приходило задумываться об этой стороне ее воспитания. Он гордился тем, что никогда не давал воли чувствам. Мистер Левингроу был совладельцем двадцати трех кабаре, а также дансингов, разбросанных по Аргентине и Бразилии, и получал огромные доходы от того, что считал совершенно законным деловым предприятием. Поставив фотографию на прежнее место, он вновь уселся в глубокое кресло. – Какая незадача, что это случилось именно с Хосе; но такие люди, как он, приходят и уходят. Правда, еще неизвестно, что получится из этого новичка. – Как его зовут? – спросил Генрих. Жюль, пыхтя и отдуваясь, порылся в карманах, нашел письмо и развернул его. Толстые пальцы мужчины засверкали в свете огней хрустальной люстры, поскольку он был поклонником перстней. – Леон Гонсалес… – Боже правый! Генрих вдруг выпрямился в кресле и застыл, бледный как полотно. – Черт возьми! Что с вами такое, Генрих? – Леон Гонсалес! – хрипло выдохнул его компаньон. – И вы полагаете, будто он – кандидат на эту работу? То есть вы его не знаете? Жюль покачал своей огромной головой. – Почему, ради всего святого, я должен знать его? Он испанец, для меня этого достаточно. Так всегда бывает, Генрих. Как только кто-либо из наших людей совершает глупость и позволяет себя арестовать, его место занимает другой. Уже завтра у меня будет двадцать, тридцать, пятьдесят кандидатов – но они обратятся не ко мне, а по обычному каналу. Генрих посмотрел на него невидящим взором, а потом, явно пребывая в большом волнении, заговорил по-немецки, точнее, на том его диалекте, который чаще всего используется в Польше. – Дайте мне взглянуть на письмо. – Он взял его в руки и внимательно прочел. – Он просит о встрече, только и всего. – Вы когда-нибудь слышали о «Четырех Благочестивых»? Жюль нахмурился. – Но они ведь мертвы, кажется? Я что-то читал о них несколько лет назад. – Они живы, – угрюмо отозвался его компаньон. – Английское правительство даровало им помилование. Теперь они открыли агентство на Керзон-стрит. В нескольких словах он посвятил своего компаньона в историю этой странной организации, которая долгие годы держала в страхе тех злоумышленников, что сумели ускользнуть от карающей длани правосудия; когда он закончил, лицо Жюля Левингроу осунулось и вытянулось. – Но это… это же абсурд! – наконец выпалил он, брызгая слюной. – Откуда эти люди могли узнать обо мне и о вас?! Кроме того, они не посмеют. Прежде чем Генрих успел ответить, раздался вежливый стук в дверь и в комнату вошел лакей. На подносе, который он держал, лежала чья-то визитная карточка. Жюль взял ее, поправил очки, прочел означенное, на мгновение задумался, после чего изрек: – Пригласите его. – Леон Гонсалес, – благоговейно прошептал Генрих, когда за слугой закрылась дверь. – Видите маленький серебряный треугольник в углу карточки? Точно такой же красуется на двери их дома. Это он!