– Шифры? – хрипло переспросил он. – Она заполучила шифры? О боже мой! Не говоря больше ни слова, он выбежал из комнаты, и они услышали, как громыхнула входная дверь, которую он захлопнул за собой. Леон же теперь никуда не спешил и на Керзон-стрит поспел как раз к ужину. – Я не намерен проводить дальнейшее расследование, – заявил он, – между тем готов держать пари, что эти сейфы в Париже и Риме уже пусты и что одна очень умная девушка, которая наверняка приходится дочерью одному из обманутых клиентов мистера Тру, сейчас оказалась в состоянии помочь своим родителям. – Откуда вам известно, что у нее есть родители? – спросил Манфред. – Я этого не знаю, – откровенно признался Леон. – Однако уверен, отец у нее есть – на прошлой неделе я отправил каблограмму генералу Поулу, чтобы узнать, по-прежнему ли его умница-дочь проживает вместе с ним, и он ответил мне: «Весь минувший год Маргарет провела за границей, получая образование». Полагаю, роль горничной у супруги мошенника можно вполне считать таковым. 9. Человек, который пел в церкви С большинством дел о шантаже, с которыми клиенты обращались к «Троим Благочестивым», приходилось разбираться именно Леону Гонсалесу. Однако, судя по его принципам, коих он неукоснительно придерживался, Леон представлял собой последнего человека в мире, которому должны были доставаться подобные проблемы, ведь в своей знаменитой статье «Отпущение грехов», повысившей продажи ежеквартального журнала на тысячу процентов, он весьма недвусмысленно изложил собственное мнение на сей счет: «…Что касается шантажа, то я не вижу иного адекватного наказания для закоренелых преступников, кроме смертной казни. Невозможно вести переговоры с теми злоумышленниками, кто добывает себе средства к существованию столь отвратительным способом. Очевидно, в их натуре нет такой черты, к которой можно было бы воззвать; и никакая система исправительно-трудового наказания не способна повлиять на них. Их даже нельзя назвать людьми, зато можно приравнять к тайным отравителям, торговцам наркотиками и…» Это ремесло он именовал не иначе как вырождением. Впрочем, в борьбе с подобными пороками общества Леон прибегал к куда менее драматичным средствам; однако не будет преувеличением предположить, что те радикальные способы, коими изобиловало дело мисс Браун и человека, певшего в церкви, получили его самое искреннее одобрение. Разновидностей красоты существует столь великое множество, что даже Леон Гонсалес, питавший страсть к классифицированию, вынужден был сдаться на восемнадцатом подпункте тридцать третьей категории брюнеток. К этому времени, кстати, он исписал два блокнота размером в одну четвертую листа каждый. Если бы сия задача не прискучила ему до того, как он встретил мисс Браун, то он наверняка признал бы ее безнадежной, поскольку означенная леди не подпадала ни под одну категорию, да он и не выделял ее черты ни в едином из своих подпунктов. Она была смуглой, стройной и элегантной. Леон ненавидел последний эпитет, но вынужден был признать его справедливым. За ней оставался шлейф нежного аромата. Леон назвал ее девушкой-лавандой. Она же представилась ему как мисс Браун, имя это явно было не тем, что получила при рождении; кроме того, она носила облегающую шляпку, поля которой закрывали лицо, весьма затрудняя ее узнавание в случае дальнейших встреч. Свой визит мисс Браун нанесла в точно рассчитанное время – в сумерки, в тот сигаретный час, который следует за добрым ужином, когда мужчины склонны скорее к созерцанию, нежели к разговорам, или вообще к легкой полудреме. Впрочем, об эту пору к маленькому особняку на Керзон-стрит, дверь которого украшал серебряный треугольник, обозначавший место расположения «Троих Благочестивых», приходили и другие, так что, заслышав перезвон колокольчика, Джордж Манфред поднял голову и взглянул на часы. – Посмотрите, кто это, Раймонд. Но прежде чем вы уйдете, я скажу вам вот что. Это – молодая леди в черном, изящная и хрупкая, чрезвычайно взволнованная, ибо она попала в большую беду. Леон усмехнулся, наблюдая за тем, как Пуаккар с трудом поднялся с кресла и направился к двери. – Ясновидение, а не дедукция, – заметил он, – и наблюдательность, главенствующая над первыми двумя: со своего места вам видна улица. К чему мистифицировать нашего доброго друга? Джордж Манфред выдул колечко дыма, отправил его к потолку и лениво ответил: – Он ничуть не мистифицирован. Он тоже видел ее. Да и вы сами, не будь вы так увлечены газетой, тоже заметили бы эту даму. Она уже трижды продефилировала мимо нас по другой стороне улицы, всякий раз поглядывая на нашу дверь. В общем-то, ее поведение – довольно типичное, поэтому я спрашиваю себя, какой разновидности шантажа она подверглась. Тут вернулся Раймонд Пуаккар. – Она желает видеть кого-либо из вас, – сообщил он. – Ее зовут мисс Браун – но при этом она ничуть не похожа на таковую! Манфред кивнул Леону. – Лучше вы, – сказал он. Гонсалес отправился в небольшую переднюю гостиную, где и обнаружил девушку, которая стояла спиной к окну, так что лицо ее оставалось в тени. – Я бы предпочла, дабы вы не зажигали свет, – спокойным, ровным голосом проговорила она. – Я не хочу, чтобы вы меня узнали при следующей встрече. Леон улыбнулся. – У меня и в мыслях не было тянуться к выключателю, – заверил он. – Видите ли, мисс… – Он преднамеренно выдержал паузу. – Браун, – отозвалась девушка, причем настолько решительно, что уже по этой одной фразе Леон догадался бы – она желает сохранить анонимность, даже если бы перед этим не обратилась к нему с просьбой не включать свет. – Я сообщила вашему другу, как меня зовут. – Понимаете, мисс Браун, – как ни в чем не бывало продолжал он, – к нам нередко приходят посетители, которые не желают быть узнанными в дальнейшем. Не соблаговолите ли присесть? Я понимаю, что у вас немного времени и вы рассчитываете успеть на поезд, дабы уехать из города. Девушка явно растерялась. – Откуда вы это узнали? – спросила она. Леон изобразил один из своих неподражаемых жестов. – В противном случае, вы подождали бы, пока окончательно стемнеет, прежде чем назначить встречу. В сущности, вы отложили ее на столь поздний час, какой только могли себе позволить. Придвинув стул к столу, мисс Браун медленно опустилась на него, повернувшись спиной к окну. – Разумеется, все это правда, – кивнула она. – Да, мне нужно уехать вовремя, и я действительно точно рассчитала время. Вы – мистер Манфред? – Гонсалес, – поправил он ее. – Мне нужен ваш совет, – сказала девушка. Говорила она ровным голосом, лишенным всяких эмоций, и ее слегка сжатые руки спокойно лежали на столе. Даже в темноте, да еще и в столь невыигрышном положении, она все равно выглядела настоящей красавицей. Судя по взрослому тону ее голоса, Леон решил, что ей примерно двадцать четыре. – Меня шантажируют. Полагаю, вы посоветуете мне обратиться в полицию, но, боюсь, они мне ничем не помогут, даже если бы я рискнула появиться в суде, чего совсем не желаю. Мой отец, – тут она явно заколебалась, – занимает пост в органах государственного управления. Сердце его не выдержит, если он узнает обо всем. Какой же дурой я была! – Письма? – сочувственно осведомился Леон. – Письма и кое-что еще, – подтвердила она. – Примерно шесть лет назад я изучала медицину в больнице Святого Иоанна. Но по причинам, которые вы поймете, до выпускного экзамена дело так и не дошло. Познания в хирургии не особо мне пригодились, если не считать… В общем, однажды я спасла человеку жизнь, хотя теперь сомневаюсь, стоило ли это делать. Он, очевидно, был иного мнения, но сие к делу не относится. Во время стажировки в Святом Иоанне я познакомилась с одним студентом, имя которого не должно вас интересовать, и, как нередко случается с девушками моего возраста, без памяти влюбилась в него. Тогда я еще не знала, что он женат, хотя сам он признался мне в этом до того, как наша дружба достигла кульминации. Во всем, что последовало далее, виновата лишь я одна. Там были обычные письма… – Именно они и послужили основой для шантажа? – осведомился Леон. Она кивнула. – Вся эта… история подействовала на меня самым удручающим образом. Я отказалась от работы и вернулась домой; но и это вас тоже не должно интересовать. – И кто же шантажирует вас? – спросил Леон. Она заколебалась. – Тот самый мужчина. Это ужасно, не правда ли? Но он опустился на самое дно. У меня есть собственные деньги – мать оставила мне содержание в две тысячи фунтов в год. И разумеется, я заплатила. – Когда вы видели его в последний раз? Она явно думала о чем-то еще, поэтому не ответила. Когда же Леон повторил свой вопрос, быстро подняла на него глаза. – В минувшее Рождество… но лишь мельком. Он не остался у нас… то есть, я хотела сказать, это случилось в самом конце… – Ее вдруг охватила паника, девушка смешалась и, едва переводя дыхание, выпалила: – Я увидела его случайно. Разумеется, он меня – нет, однако это стало для меня сильнейшим потрясением… Всему виной его голос. У него ведь всегда был замечательный тенор. – Он пел? – предположил Леон, когда она сделала паузу, как он понял, пытаясь вернуть себе самообладание. – Да, в церкви, – в отчаянии призналась она. – Именно там я и увидела его. И она заговорила, торопясь и глотая слова, будто старалась не только изгнать воспоминание об этой случайной встрече из собственной памяти, но и заставить Леона забыть о ней. – Через два месяца после этого он написал мне – на наш старый адрес в Лондоне. Он заявил, что отчаянно нуждается в деньгах, и потребовал пятьсот фунтов. К тому времени я уже передала ему больше тысячи фунтов, но у меня достало здравого смысла написать ему, что в дальнейшем делать это я не намерена. И вот тогда он поверг меня в ужас, прислав фотографию письма – одного из писем, – что я посылала ему. Мистер Гонсалес, я встретила другого мужчину и… в общем, Джон прочел сообщение о нашей помолвке. – Ваш жених ничего не знает об этой ранней связи? Она покачала головой. – Нет, ничего, и не должен узнать. В противном случае все будет очень банально. Или, чтобы избежать этого, я должна позволить шантажировать себя и далее? Из одного кармана Леон извлек клочок бумаги, а из другого – карандаш. – Как зовут того человека? Джон… – Джон Летеритт, номер 27, Лайон-роу, Уайтчерч-стрит. Он снимает там небольшую комнатушку, которая служит ему и спальней, и конторой. Я уже навела некоторые справки. Леон ждал. – И что же послужило последней каплей – почему вы пришли именно сейчас? Она вынула из сумочки письмо, и он отметил про себя, что оно вложено в чистый конверт; очевидно, она не имела ни малейшего желания сообщать кому-либо свои настоящие имя и адрес. Прочтя его, Леон не нашел в нем ничего необычного. В письме содержалось требование выплатить три тысячи фунтов к третьему числу месяца, в случае неполучения денег автор угрожал передать «бумаги» в «определенные руки». Как и следовало ожидать, в тексте явно чувствовался налет некой мелодраматичности, которую всякий уважающий себя шантажист средней руки почитает необходимым привнести в свое письменное творчество. – Посмотрим, что я смогу для вас сделать… Как мне связаться с вами в случае необходимости? – спросил Леон. – Полагаю, вы не желаете, чтобы ваше настоящее имя и адрес стали известны даже мне. Вместо ответа она извлекла из сумочки и выложила на стол стопку банкнот.