Леон улыбнулся. – Думаю, к вопросу о плате мы вернемся, когда преуспеем в своих начинаниях. Итак, чего вы от меня хотите? – Я хочу, чтобы вы забрали письма и, если возможно, напугали этого человека так, чтобы он больше никогда меня не побеспокоил. Что касается денег, то мне было бы намного спокойнее, если бы вы позволили заплатить вам немедленно! – Но это против правил фирмы! – воскликнул Леон. Мисс Браун дала ему адрес с названием улицы и номером дома, который, как он подозревал, служил лишь для переписки. – Прошу вас, не провожайте меня, – сказала она, метнув быстрый взгляд на часики, украшавшие ее запястье. Он подождал, пока за ней закроется дверь, после чего поднялся наверх, к своим компаньонам. – Мне известно об этой леди столько, что я мог бы написать монографию, – заявил он. – Поделитесь своими знаниями с нами, – предложил Манфред, однако Леон лишь покачал головой. Тем же вечером он нанес визит на улицу Уайтчерч-стрит. Лайон-роу[11] оказался крошечным жалким переулком и едва ли заслуживал своего громкого имени. В одном из этих древних домов, которые наверняка помнили еще падение Эльзаса, на верхней площадке шаткой трехэтажной лестницы он обнаружил дверь, где красовалась свежая надпись: «Дж. Летеритт, экспортер». Его стук остался без ответа. Он постучал еще раз, настойчивее и громче, и услышал скрип кровати, затем раздался хриплый голос – человек пожелал узнать, кто там. Леону понадобилось некоторое время на то, чтобы убедить жильца открыть дверь, после чего Гонсалес оказался в очень длинной узкой комнате, освещенной лишь настольной лампой без абажура. Мебель состояла из кровати, старого рукомойника и грязного стола, заваленного нераспечатанными рекламными проспектами. Он сделал вывод, что мужчине, который открыл ему дверь, одетому в заношенную рубашку и брюки, стукнуло около тридцати пяти; но выглядел он намного старше своих лет. Он был небритым, и в комнате стоял резкий запах опиума. – Что вам нужно? – проворчал Джон Летеритт, с подозрением глядя на гостя. Леону хватило одного взгляда, чтобы понять – перед ним слабак, который всегда выбирает самый легкий путь. Небольшая трубка на столике у кровати свидетельствовала о наклонностях хозяина этого жилища. Но, прежде чем Гонсалес успел ответить, Летеритт продолжил: – Если вы пришли за письмами, то здесь их не найдете, друг мой, – он помахал трясущимся пальцем перед носом Леона. – Так что можете отправляться обратно к дорогой Гвенде и сообщить ей, что вам повезло не больше того джентльмена, коего она присылала сюда в прошлый раз! – Шантажист, да? Вы самый грязный и жалкий шантажист из всех, кого я когда-либо видел, – задумчиво протянул Леон. – Полагаю, вам известно, что молодая леди намерена привлечь вас к суду? – Пусть попробует. Пусть сначала получит ордер и попытается меня засадить! Мне не впервой попадать в кутузку! Быть может, она добьется еще и обыска, тогда у нее появится прекрасная возможность услышать, как ее письма оглашают в суде. Я просто избавлю вас от ненужного беспокойства. И Гвенду тоже! Обручена, говорите? А вы, случайно, не будущий ли жених? – И он злобно оскалился. – Если бы это было правдой, я бы уже свернул вам шею, – невозмутимо ответил Леон. – Коль вы умный человек… – Вы мне льстите, – прорычал его собеседник. – Неужели думаете, что я в таком случае торчал бы в этом свинарнике? Я, человек со степенью по медицине? – А затем, в приступе внезапной ярости, он вдруг подтолкнул Леона к двери. – Пошел вон и не суйся сюда больше! Леон не ожидал такого внезапного натиска, поэтому сообразил, в чем дело, только после того как в замке повернулся ключ и заскрежетал засов запираемой двери. Судя по манере поведения мужчины, письма находились именно в этой комнате. Они могли быть спрятаны в дюжине мест, а сам Леон справился бы с этим дегенератом необычайно легко, привязал бы его к кровати и обыскал бы комнату, но ведь теперь «Трое Благочестивых» стали вполне законопослушными гражданами. Вместо этого Гонсалес вернулся поздним вечером к своим друзьям с рассказом о постигшей его частичной неудаче. – Если бы он хоть иногда выходил из дома, все было бы легко и просто – однако дело в том, что он и носа не кажет наружу. Я даже склонен полагать, что мы с Раймондом безо всяких проблем могли бы самым тщательным образом обыскать его берлогу. Для Летеритта каждое утро оставляют бутылку молока, так что усыпить его можно будет без малейшего труда, нужно лишь оказаться подле его дома вскоре после ухода молочника. Манфред покачал головой. – Я бы посоветовал вам придумать что-нибудь получше, – сказал он. – Едва ли стоит из-за этого ссориться с полицией. – И это еще мягко сказано, – вставил Пуаккар. – Кстати, что собой представляет леди? Леон почти слово в слово передал им разговор, состоявшийся у него с мисс Браун. – В ее заявлении содержатся кое-какие примечательные факты, и я уверен, это действительно факты, а сама она не пытается ввести меня в заблуждение, – сказал он. – Любопытное обстоятельство номер один: леди уверяет, будто слышала, как этот господин пел в церкви в минувшее Рождество. Является ли мистер Летеритт тем человеком, от которого можно ожидать, что он стал бы упражнять свои голосовые связки, распевая рождественские песенки? Краткое знакомство с ним позволяет мне с уверенностью заключить – не является. Казус номер два: ее слова о том, что «он не остался у нас» или нечто в этом роде; и еще то, что «это случилось в самом конце» – конце чего? И вот эти три вопроса я полагаю воистину замечательными! – Не вижу в них ничего такого, – проворчал Пуаккар. – Он явно был гостем какой-то компании, а она не знала, что он остановился у кого-то по соседству, пока не встретила его в церкви. И случилось это ближе к концу его визита. Но Леон лишь покачал головой в ответ. – Летеритт вот уже долгие годы катится в пропасть. Так что своего нынешнего состояния он достиг отнюдь не за время, прошедшее с прошлого Рождества; следовательно, девять месяцев назад он должен был очень походить на себя нынешнего – то есть личность весьма неприглядную. Искренне вам признаюсь, он вызывает у меня сильнейшую антипатию, и потому я считаю делом чести заполучить эти письма. Манфред задумчиво уставился на него. – Едва ли они могут находиться у его банкиров, потому что у такого человека попросту нет банкира; в равной мере это относится и к возможным адвокатам, так как я думаю, он из тех субъектов, чье знакомство с законом начинается и заканчивается в уголовном суде. Полагаю, вы правы, Леон, – бумаги спрятаны в его комнате. Гонсалес не стал терять времени. Уже ранним утром следующего дня он вновь появился на улице Уайтчерч, наблюдая за тем, как молочник поднимается на чердак, где в своей берлоге обитал Летеритт. Леон выждал, пока молочник скрылся из виду, но, несмотря на всю свою спешку, все равно опоздал. К тому времени как он прокрался на верхний этаж, молоко уже исчезло внутри квартиры, и лишь маленькая склянка с бесцветной жидкостью, похожей на сыворотку, осталась нетронутой. На следующее утро Леон повторил попытку и вновь не преуспел. На четвертую ночь, между часом и двумя, он сумел проникнуть в дом и бесшумно поднялся по лестнице. Дверь была заперта изнутри, но Гонсалесу удалось захватить кончик ключа узкими плоскогубцами, которые он принес с собой. Из квартиры не донеслось ни звука, когда он отпер замок и мягко повернул ручку. Однако Леон забыл о засове. На следующий день он пришел туда снова и осмотрел дом снаружи. Можно было, конечно, забраться в окно комнаты, но для этого ему бы понадобилась очень длинная лестница, и после недолгого совещания с Манфредом он отказался от такой идеи. Однако Манфред высказал иное предположение: – Почему бы не послать ему каблограмму, назначив встречу с вашей мисс Браун на вокзале Ливерпуль-стрит? Вы же знаете, как ее зовут? Леон устало вздохнул: – Я попытался провернуть этот трюк еще на второй день, пригласив маленького Лью Левисона, чтобы он вертанул Летеритта, едва только тот выйдет на улицу, на случай если он носит письма с собой. – Под «вертанул» вы имеете в виду – обчистил его карманы? Я, знаете ли, не слежу за современным воровским жаргоном, – заявил Манфред. – Но в те дни, когда меня это действительно интересовало, мы говорили «жухнул». – Ваши сведения устарели, Джордж; сейчас говорят «вертануть». Однако, разумеется, плут не пожелал выйти наружу. Если бы он задолжал за комнату, я бы подключил к этому делу брокеров; но он платит за нее вовремя. Он не нарушает закона и ведет относительно безупречный образ жизни – не считая, разумеется, того, что его можно привлечь за хранение опиума. Правда, толку от этого будет немного, поскольку полиция не горит желанием подключаться к нашей работе. – Он сокрушенно покачал головой. – Боюсь, я вынужден представить мисс Браун очень плохой отчет. Но минуло еще несколько дней, прежде чем Леон действительно написал по оговоренному адресу, который, как он и подозревал, оказался лишь пересылочным ящиком в писчебумажном магазине, куда приходили письма до востребования. Неделей позже суперинтендант[12] Медоуз, друживший с нашей троицей, явился получить консультацию у Манфреда по поводу фальшивого испанского паспорта, и, поскольку Манфред был настоящим экспертом в том, что касалось подделки документов, к тому же неистощимым кладезем историй об испанских преступниках, совещание затянулось далеко за полночь. Леон, решив размяться, проводил Медоуза до Риджент-стрит, и вскоре разговор у них зашел о мистере Джоне Летеритте. – О да, я хорошо его знаю. Два года назад я арестовал его по обвинению в мошенничестве, и он получил восемнадцать месяцев на выездной сессии Лондонского уголовного суда. Этот малый – настоящая паршивая овца, да к тому же еще и стукач. Это ведь он сдал Джо Бенталла, самого ловкого домушника нынешнего века. Джо получил десять лет, и я не хотел бы оказаться на месте этого парня, когда он выйдет на свободу! Леон, вдруг заинтересовавшись отсидкой Летеритта, задал своему собеседнику один вопрос, а когда тот ответил, то сначала застыл на месте как громом пораженный, а потом согнулся пополам от беззвучного хохота. – Не вижу здесь ничего смешного. – Зато я вижу, – фыркнул Леон. – Каким же дураком я был! А ведь еще думал, будто разобрался в этом деле! – Этот Летеритт вам для чего-нибудь нужен? Я знаю, где он обитает, – сказал Медоуз. Но Леон лишь покачал головой в ответ. – Нет, он мне не нужен, но мне бы очень хотелось провести минут десять в его комнате. Медоуз моментально стал серьезным. – Он-таки занялся шантажом, да? Я все думал, откуда же он берет деньги. Однако Леон не стал просвещать его. Вернувшись на Керзон-стрит, он начал искать похожие дела, после чего самым тщательным образом принялся изучать топографическую карту шести графств, окружающих Лондон. Гонсалес последним лег в постель и первым проснулся, поскольку спал в передней части дома и услышал стук в дверь. На улице шел сильный дождь, Леон поднял раму и выглянул наружу; ему показалось, будто в предрассветных сумерках он узнал суперинтенданта Медоуза. Мгновением позже он убедился, что зрение не обмануло его. – Вы не могли бы спуститься? Мне нужно поговорить с вами. Гонсалес накинул на себя домашний халат, сбежал вниз и отворил суперинтенданту дверь. – Помните, давеча ночью мы с вами говорили о Летеритте? – спросил Медоуз, когда Леон пригласил его в небольшую приемную. Голос полицейского начальника прозвучал явно недружелюбно, и он пристально всматривался в Леона. – Да, помню. – Вы, случайно, никуда не выходили минувшей ночью? – Нет. А почему вы спрашиваете об этом?