Да, смерть их разлучила, Но пробил час воззвать Из света – к милой тени: «Мой Герберт – мой опять!» XVII Настал Сочельник. Берта – Одна близ алтаря, Где Дора, вновь невеста, Стоит, благодаря Судьбу. Но в тот же вечер, Себе поклявшись в том, Она навек исчезнет, Оставив старый дом. XVIII Исчезнет? – Нет. Мученья Произведут свой труд, И, закалив ей душу, Упорства придадут. Она найдет призванье, Воспрянет к жизни вновь; И да пребудут с нею Бог – и ее любовь! * * * Мне оставалось лишь искренне и тепло похвалить стихотворение, после того как Джарбер закончил читать его; но при этом я не взялась бы утверждать, что оно хотя бы на шаг приблизило нас к разгадке тайны пустующего Дома. То ли из-за того, что с нами не было несносного Троттла, то ли просто в силу усталости, однако Джарбер в тот вечер показался мне не похожим сам на себя. И, хотя он заявил, что отсутствие успеха в розысках ничуть его не обескураживает и он решительно настроен совершить еще несколько открытий, держался Джарбер с каким-то небрежно-рассеянным видом, а вскоре после этого откланялся в непривычно ранний час. Когда наконец вернулся Троттл, я устроила ему настоящую взбучку по поводу его волокитства, однако он не только отверг все выдвинутые мной обвинения, но еще и заявил, что выполнял мое поручение, после чего самым беспардонным образом попросил соизволения отлучиться на два дня и даже вытребовал для себя еще и следующее утро, дабы завершить дело, в коем, по его торжественному уверению, я была заинтересована самым непосредственным образом. В память о долгой и беспорочной службе Троттла я, сделав над собой усилие, удовлетворила его просьбу. А он, со своей стороны, подрядился объяснить собственное поведение, к полной моей сатисфакции, ровно через неделю – в понедельник, двадцатого числа, вечером. За день или два до этого я отправила Джарберу приглашение заглянуть ко мне на чай. Его хозяйка прислала мне извинения от его имени, прочтя которые, я ощутила, как волосы на моей голове встают дыбом. Оказывается, он парит ноги в горячей воде, голова у него обмотана фланелевой нижней юбкой, на глаза ему надвинут зеленый колпак, колени его сводит ревматизмом, а к груди приложены горчичники. Кроме того, его мучает лихорадка и он бормочет нечто бессвязное насчет женитьбы в Манчестере, карлика и трех вечеров (или вечеринок) – его хозяйка не совсем поняла, о чем речь, – в пустом Доме, да еще при неоплаченном налоге на воду. Учитывая столь огорчительные обстоятельства, мне в силу необходимости пришлось довольствоваться обществом Троттла. Обещанное им объяснение, как и все открытия Джарбера, началось с зачитывания письменного документа. Единственное отличие заключалось в том, что Троттл представил свой манускрипт в качестве отчета. Отчет Троттла Любопытные события, о которых пойдет речь ниже, во всяком случае, большинство из них, никогда бы не произошли, если бы некий господин по имени Троттл, вопреки своему обыкновению, не начал думать собственной головой. Вопрос, в отношении которого вышеупомянутый господин вызвался, причем впервые в жизни, составить собственное мнение, уже успел породить чрезвычайный интерес у его уважаемой хозяйки. Или, говоря простым и понятным языком, вопрос этот заключался ни в чем ином, как в загадке пустующего Дома. Никоим образом не возражая против того, чтобы восполнить своим успехом неудачу мистера Джарбера, однажды вечером в понедельник Троттл решил приложить все усилия к тому, чтобы самостоятельно разгадать тайну необитаемого Дома. Решительно отбросив все досужие домыслы насчет бывших съемщиков, а также их историй и сосредоточившись лишь на одном вопросе, он пошел к намеченной цели кратчайшим путем, то есть направился прямиком к Дому и встретился лицом к лицу с первым же человеком, отворившим ему дверь. В понедельник вечером, тринадцатого числа, уже смеркалось, когда Троттл впервые переступил порог Дома. Постучав в дверь, он еще не знал ничего о том деле, которое собирался расследовать, за исключением того, что владельцем Дома был почтенный состоятельный вдовец по имени Форли. Но, как говорится, лиха беда начало! Опустив дверной молоточек, он первым делом осторожно покосился краем правого глаза на окно кухни, дабы убедиться в наличии либо отсутствии результата своих действий. В окне незамедлительно появилась фигура женщины, вопросительно уставившейся на незнакомца, стоявшего на ступенях; она поспешно отступила от окна, но потом вернулась к нему с развернутым письмом в руке и поднесла его к тускнеющему в сумерках свету. Поспешно пробежав письмо глазами, женщина вновь исчезла. Затем Троттл услышал чьи-то шаркающие шаги, гулко отдающиеся в пустом холле. Внезапно они затихли и до его слуха донеслись звуки двух голосов – пронзительного, настойчивого и хриплого, ворчливого. Спустя некоторое время голоса смолкли – звякнула снимаемая цепочка, заскрежетал отодвигаемый засов, дверь отворилась, и Троттл оказался лицом к лицу с двумя людьми: женщиной, стоявшей впереди, и мужчиной за ее спиной, прижавшимся к стене. – Добрый вечер, сэр, – поздоровалась женщина столь неожиданно и таким надтреснутым голосом, что он способен был испугать кого угодно. – Прохладная погода, не правда ли? Входите, прошу вас. Вы пришли от славного мистера Форли, не так ли, сэр? – Это так, сэр? – хрипло присоединился к разговору мужчина, словно эхом вторя ворчливому голосу, и коротко рассмеялся, будто только что отпустил забавную шутку. Скажи Троттл «нет», и дверь, скорее всего, тут же захлопнулась бы у него перед носом. Посему, принимая обстоятельства таковыми, какие они есть, и смело идя на риск, чем бы тот в итоге ни обернулся, он просто ответил: – Да. – Очень хорошо, сэр, – промолвила женщина. – В своем письме славный мистер Форли известил нас о том, что вечером в понедельник, тринадцатого числа, к нам пожалует его добрый друг, который и будет представлять его интересы. А если не в понедельник тринадцатого, то в понедельник двадцатого, в то же самое время, в обязательном порядке. И вот вы появляетесь в понедельник тринадцатого, не правда ли, сэр? Добрый друг мистера Форли, и одеты в черное – все верно, сэр! Прошу вас проследовать в столовую – там всегда чисто прибрано на случай появления мистера Форли, а я через полминутки принесу свечу. Теперь по вечерам уже так темно, хоть глаз выколи, не правда ли, сэр? Как здоровье славного мистера Форли? Мы надеемся, ему стало лучше, верно, Бенджамин? Нам очень жаль, что мы больше не видим его, как раньше, правда, Бенджамин? Через полминутки, сэр, если вы соблаговолите подождать, я вернусь со свечой. Идем, Бенджамин. – Идем, Бенджамин, – ответил тот эхом и вновь усмехнулся; похоже, собственные слова казались ему очень удачной шуткой. Оставшись в одиночестве в пустой прихожей, Троттл ждал, что же будет дальше, вслушиваясь в шарканье шагов, медленно удаляющихся по лестнице в сторону кухни. После того как он переступил порог, входную дверь за его спиной тщательно заперли на засов и накинули на нее цепочку; так что он, даже очень желая этого, уже не мог улизнуть, не произведя при этом никакого шума. К счастью, будучи решительно настроенным против Джарбера, Троттл спокойно отнесся к своему положению и принялся, пока есть возможность, обдумывать то немногое, что ему уже удалось узнать. Во-первых, он выяснил, что мистер Форли имел привычку регулярно наведываться в дом. Во-вторых, поскольку недомогание лишило мистера Форли возможности видеться с людьми, управлящими домом, назначил своего друга выступать в качестве представителя его интересов и даже написал им об этом. В-третьих, этому другу для выполнения поручения были предоставлены вечера двух понедельников на выбор, и сам Троттл совершенно случайно явился именно в назначенное время, причем в первый из двух понедельников, дабы начать собственное расследование. В-четвертых, сходство темной одежды Троттла, как слуги без ливреи, и платья посланца (кем бы он ни был) усугубило недоразумение и пошло ему на пользу. Что ж, пока все складывалось весьма недурно. Но в чем же заключалось поручение посредника? И что делать, если сейчас он вдруг явится собственной персоной и постучит в дверь? Пока Троттл раздумывал над последним соображением, на лестнице вновь раздались шаркающие шаги и появился огонек свечи. Прихода женщины он поджидал с некоторой опаской; сумерки за окном сгустились настолько, что он не смог ясно разобрать лиц этих людей. Первой вошла женщина, за ней по пятам следовал мужчина, коего эта особа называла Бенджамином. Она водрузила свечу на полку над камином. Троттл рассмотрел в женщине оскорбительно жизнерадостную пожилую особу, ужасно худую, жилистую и острую во всех остальных местах – глазах, носу и подбородке, дьявольски проворную, улыбающуюся и суетливую, с грязным неискренним лицом и грязным же черным капором, с короткими беспокойными ручками и длинными кривыми ногтями. Она представляла собой неестественно здоровую и крепкую старуху, передвигавшуюся пружинистой походкой и разговаривающую с ухмылкой, приклеенной на ее плутовском обличье, – то есть особу того сорта (по мнению Троттла), коей полагалось бы жить в Средние века и быть утопленной в пруду для купания лошадей, вместо того чтобы процветать в девятнадцатом столетии, управляя домом доброго христианина. – Вы ведь извините моего сына Бенджамина, не правда ли, сэр? – сказала эта ведьма без помела, кивая на мужчину у себя за спиной, прислонившегося к голой стене столовой точно так же, как он прижимался к голой стене коридора. – У него опять стряслась беда внутри, у моего сына Бенджамина. И он не желает улечься в кровать, и ходит за мной следом по всему дому, вверх и вниз по ступенькам, и даже в уборную, как в песне поется, ну, вы понимаете, о чем я. У него, бедняжки, вновь приключилось несварение желудка, которое портит ему настроение и делает его ужасно надоедливым, – ведь несварение желудка способно довести до белого каления даже лучших из нас, не так ли, сэр? – Не так ли, сэр? – подхватил навязчивый Бенджамин, подслеповато щурясь на свет свечи, словно сова, разбуженная ясным солнечным днем. Троттл с любопытством рассматривал мужчину, пока ужасная старуха-мать оправдывала его. Он обнаружил, что «сын-Бенджамин» невысок и худощав, к тому же одет в кое-как застегнутое на все пуговицы грязное пальто, полы которого ниспадают до самых кончиков его поношенных теплых домашних туфель. Глазки у него выглядели водянистыми, щеки – очень бледными, а губы, наоборот, очень красными. Дыхание мужчины было необычайно шумным и напоминало скорее храп. Голова его бессильно перекатывалась в ужасно просторном воротнике пальто; а его вялые, ленивые ручонки шарили по стене с обеих сторон от него, словно искали воображаемую бутылку. Говоря понятным английским языком, недуг «сына-Бенджамина» заключался в пьянстве, тупом и беспробудном. Придя к такому выводу после недолгого наблюдения за мужчиной, Троттл тем не менее поймал себя на том, что продолжает рассматривать уродливое пьяное лицо, кривляющееся в устрашающе огромном воротнике пальто, причем смотрит на него с любопытством, которое поначалу показалось Троттлу необъяснимым. Неужели в чертах лица мужчины он увидел нечто знакомое? На миг отведя глаза, он вновь вперил в него свой взгляд. Теперь он уже не сомневался в том, что где-то видел лицо, чьей неопрятной копией являлась рожа этого пьяницы. «Но где? – мысленно спрашивал он себя, – где я мог видеть человека, которого мне так сильно напоминает этот противный Бенджамин?» Однако в тот момент, когда жизнерадостная старуха обшаривала его проницательным взглядом и болтала без умолку, у Троттла просто не было времени рыться в памяти в поисках воспоминаний, затаившихся в самых неожиданных местах. Впрочем, он сделал себе мысленную зарубку при первой же возможности вновь вернуться к этому весьма любопытному обстоятельству, касающемуся лица Бенджамина, а пока постарался не растеряться и сохранить ясную голову для куда более насущных нужд. – Вы не хотели бы сойти вниз, в кухню? – произнесла ведьма без помела таким фамильярным тоном, словно была матерью Троттла, а не Бенджамина. – Там горит огонь в очаге, да и запах из раковины сегодня не то чтобы очень сильный, а здесь, наверху, как-то необычайно прохладно, особенно когда худосочное мясо едва прикрывает кости. Но ведь вам, судя по всему, совсем не холодно, сэр, правда? В таком случае, да простит меня Господь, поскольку дело наше очень-очень маленькое, мы, пожалуй, можем обойтись и без кухни. Сущий пустяк, а не дельце, не так ли, сэр? Я называю его «дать и взять», не больше и не меньше – дать и взять. С этими словами она вперила жадный взгляд своих хитрых глазок в область жилетного кармашка Троттла и начала посмеиваться, совсем как ее сын, после чего протянула к нему костлявую руку и принялась жизнерадостно постукивать по ладони костяшками другой. Надоедливый Бенджамин, заметив действия старухи, несколько оживился, захихикал и начал подражать ее движениям. Но тут в его одурманенную голову пришла одна мысль, которую он, на счастье Троттла, тут же и выложил. – Послушайте! – сказал Бенджамин, вновь приваливаясь к стене и яростно тряся головой в сторону матери. – Послушайте меня! Будьте осторожны. Иначе она обдерет вас как липку. С помощью столь недвусмысленных жестов и предупреждений Троттл без труда сообразил: маленькое дельце, о котором идет речь, заключается в передаче и получении денег, причем давать их должен именно он. Ситуация начала развиваться таким образом, что он впервые ощутил некоторый дискомфорт, отчаянно желая вновь оказаться по другую сторону двери, на улице. Он все еще ломал голову над тем, под каким предлогом избежать кровопускания, на которое, судя по всему, был обречен его кошелек, но тут неожиданно тишину нарушил странный звук, донесшийся с верхнего этажа. Он был совсем негромким – тихим и скребущим – и прозвучал настолько слабо, что даже самый тонкий слух не уловил бы его, если бы в ту минуту в пустом доме не воцарилась тишина. – Слышишь, Бенджамин? – сказала старуха. – Он вновь принялся за старое, даже в темноте, верно? Быть может, вы желаете взглянуть на него, сэр? – спросила она, поворачиваясь к Троттлу и приближая к нему свое ухмыляющееся лицо. – Одно ваше слово; только скажите, что желаете взглянуть на него, прежде чем мы покончим с нашим маленьким дельцем, и я провожу доброго друга мистера Форли наверх, как если бы он сам был славным мистером Форли. Ноги меня еще носят, что бы вы там ни думали насчет Бенджамина. Я становлюсь все моложе и моложе, крепче и сильнее, веселее и веселее с каждым днем – можете мне поверить! Так что не беспокойтесь насчет того, что мне будет трудно подняться по лестнице, сэр, коль желаете взглянуть на него. – Его? – спросил Троттл, подумав про себя, а что означает это «его» – мужчину, мальчика или домашнее животное мужского рода? Но, кем бы оно ни было, у него появился шанс на некоторое время отсрочить столь неловкое дельце «дать и взять», да еще, пожалуй, и раскрыть одну из тайн этого загадочного Дома. Троттл вновь воспрянул духом и с уверенностью человека, который знает, что делает, ответил: – Да! Мать Бенджамина тут же вооружилась свечой и проворно повела Троттла к лестнице; Бенджамин, по своему обыкновению, попытался последовать за ней. Но в его состоянии преодолеть несколько лестничных пролетов, даже снабженных перилами, оказалось ему не под силу. Он упрямо уселся на нижнюю ступеньку, уперся затылком в стену, и полы его огромного пальто раскинулись на ступенях вокруг него, словно грязное подобие шлейфа дамского придворного платья. – Не сиди там, дорогой, – сказала его любящая мать, остановившись на первой же лестничной площадке, чтобы снять нагар со свечи.