Брайерс отказался говорить об этом сразу. После его полуобморока прошло всего десять минут. Они ехали в департамент полиции Страсберга, чтобы встретиться с Клементсом и Смитом. Сейчас, когда Брайерс чувствовал себя намного лучше и больше не боялся вновь потерять сознание, он был готов поговорить. Макензи настояла на том, чтобы сесть за руль самой. «Да, и, судя по всему, уже очень скоро». «Как ты можешь так спокойно об этом говорить?» – спросила она. Она была одновременно и обеспокоена, и обозлена, и не знала, на какой эмоции остановиться. «А что мне остаётся, – ответил Брайерс. – Доктора говорят, что уже поздно что-либо делать. Поэтому я могу либо волноваться без толку и причитать «о, горе мне», либо отнестись к этому спокойнее». «Что у тебя? – спросила Макензи. – Что у тебя нашли?» «Лёгочная гипертензия четвёртой степени, – сказал Брайерс. – Видимо, она у меня уже много лет, просто я о ней не знал. Когда я обратился к врачу из-за болей в груди и отдышки, и он нашёл причину, было уже поздно». «Боже мой, – сказала Макензи. Озлобленность исчезла, и осталась только обеспокоенность. – И они ничего не могут сделать?» «Есть методики и экспериментальные лекарства, не дающие реальных результатов. Я бы мог попробовать их, но врачи говорят, шанс, что они помогут, не велик. Я бы мог остаться в больнице и лечиться, но если лечение не поможет, то я потрачу последние дни своей жизни, лёжа на чёртовой больничной койке. А я этого не хочу». «Сколько тебе осталось?» – спросила Макензи. Брайерс покачал головой. «Я не буду обсуждать с тобой такие вещи, – сказал он. – Последнее, чего мне хочется, это чтобы напарник следил за мой, как за ребёнком. Без обид». «А тот факт, что ты не хочешь со мной делиться, превращает тебя в отшельника, который хочет, чтобы его оставили в покое; в человека, который думает, что ему никто не может помочь. Без обид». Брайерс ухмыльнулся: «А тебе палец в рот не клади». «Так сколько, Брайерс?» «В лучшем случае полтора года». «А в худшем?» Брайерс вздохнул и посмотрел в окно: «Может, полгода». «Господи Иисусе…» «Не переживай за меня, – сказал Брайерс. – Честно говоря, болезнь почти не влияет на мою жизнь». «Ну да, просто иногда ты падаешь в обморок», – с горечью в голосе ответила Макензи. «Ну да, кроме таких случаев». «Как МакГрат разрешил тебе работать с таким-то диагнозом?» – спросила Макензи. «Потому что он не в курсе. Я ему не говорил. И тебе не советую. Запомни, Мак… я тоже храню твой секрет». Она в ужасе посмотрела на него: «Брайерс… ты не можешь…» «Я не собираюсь провести остаток дней в больнице, – сказал он. – Но я тебе вот что скажу. Я обещаю, что уволюсь, как только мы закончим с этим делом. Я расскажу всё МакГрату и отправлюсь домой в ожидании смерти». Макензи поёжилась: «Не будь фаталистом». Брайерс в голос рассмеялся. Под конец его смех превратился в кашель: «Я умираю, Мак. Самое время стать фаталистом». Злость вернулась, но Макензи злилась не на саму ситуацию, а на невозможность её контролировать. Она подумала, что, если бы с ней случилось то же самое, она повела бы себя, как Брайерс. Она бы работала до последнего, пока это возможно. Она сжала губы, останавливая себя, чтобы не разразиться гневной тирадой и не разрыдаться. «Я не поставлю это дело под удар, – сказал Брайерс. – Я обещаю. Если я почувствую, что могу отключиться, как это было у дома Вёрнеров, я скажу тебе и отсижусь в сторонке». «Я переживаю не о деле, – сказала Макензи. – Я переживаю за тебя». «Как я сказал, уже слишком поздно что-то предпринимать. Я буду стараться быть полезным, пока могу. И прошу, не обижайся, но я больше не хочу возвращаться к этой теме». Последнюю фразу он сказал строгим голосом, и этой интонации Макензи раньше никогда от него не слышала. Его слова её расстроили, но в то же время она понимала, почему он так говорит. Будь она на его месте, она вела бы себя точно так же. Поэтому она ничего не ответила. Они молчали весь остаток пути до департамента полиции Страсберга. *** Три часа спустя она была совершенно без сил. К счастью, к этому времени она уже успела встретиться с Клементсом и Смитом и не заснуть во время разговора. Пока у них не было никаких зацепок по четвёртой жертве, кроме его автомобиля, в котором не нашли никаких улик. Они разделили обязанности, чтобы расследование шло эффективнее: егеря должны патрулировать лес, Клементс и его люди – обеспечить качественные блокпосты на въездах и выездах из парка, а Макензи и Брайерс – узнать больше о Брайане Вёрнере. Были ли у него враги? Были ли у него проблемы из-за интернет блога? Макензи решила, что изучит его сайт и особенно комментарии к статьям перед сном, когда будет в отеле. Однако этим планам не суждено было воплотиться в жизнь, когда, выйдя из участка, она увидела Гарри Дугана, стоящего рядом с её машиной. Он улыбнулся Макензи так, словно своим появлением делал ей огромное одолжение. Макензи не думала улыбаться в ответ. Она не понимала, зачем МакГрат прислал в Страсберг ещё агентов, когда он отлично понимал, что из-за егерей из парка, офицеров местной полиции и полиции штата их расследование и так напоминало цирк. Брайерс посмотрел на Макензи с улыбкой и сел на пассажирское сиденье, равнодушно махнув Гарри рукой. Он занялся просмотром почты на телефоне, давая Макензи немного времени для общения с Гарри. «Что ты здесь делаешь?» – спросила она. «У меня выдались два свободных дня, и я решил приехать сюда и предложить свою помощь. Я слышал, что у вас появилась четвёртая жертва». «Мы сами справляемся, Гарри», – ответила Макензи. «Ты и Брайерс? А ещё я слышал, вы привлекли егерей… Да… У семи нянек дитя без глазу». «Вот именно поэтому я не понимаю, что ты здесь делаешь». «У меня выходной, – ответил Гарри. – Я захотел помочь. Я хотел тебя увидеть». «Боже, Гарри, ты серьёзно? Послушай… сейчас я постараюсь сдержать себя в выражениях, но если такое произойдёт ещё раз, не обижайся. Я не могу сейчас на тебя отвлекаться. Так много всего происходит, и я не могу допустить, чтобы ты усложнял ситуацию, которая и так выходит из-под контроля». «Выходит из-под контроля? – переспросил Гарри. – О чём ты говоришь?» Макензи не могла заставить себя посмотреть ему в глаза. По какой-то причине, которую она сама ещё не совсем понимала, факт его неожиданного появления, как рыцаря в сияющих доспехах, жутко её раздражал. «Я хочу сказать, что сейчас в моей жизни кроме этого дела происходит ещё много всего, – пояснила Макензи. – И я не хочу, чтобы ты дополнительно всё усложнял». «Я так долго сюда ехал. Можем мы хотя бы поужинать вместе?» «Нет, не можем», – сказала Макензи. «Да что, чёрт возьми, происходит? – спросил Гарри. – Я думал, ты обрадуешься…» «Чему? – крикнула Макензи. – Думаешь, я рада вежливо принимать твоё внимание, отлично понимая, что нравлюсь тебе, но пытаясь при этом не отшить тебя прямым текстом? Этого не будет, Гарри. Ты хороший агент, но сейчас нам не нужна твоя помощь. Поэтому обе причины, заставившие тебя приехать сюда без приглашения, совершенно бесполезны. Прошу тебя… уезжай». На секунду прежде, чем развернуться и сесть в машину, она увидела выражение боли на лице Гарри. Она хлопнула дверью, резко завела двигатель и, не теряя ни секунды, выехала с парковки. Она в последний раз посмотрела на него, выезжая на трассу. Она считала, что поступила бессердечно, но сейчас ей было совершенно неважно, как холодно она повела себя с Гарри. «Вот это да», – сказал Брайерс. Макензи раздосадовано кивнула: «Да, не стоило мне так с ним говорить. Но мне некогда тратить время… на чепуху. Мне кажется, что у нас его совсем не осталось». Брайерс кивнул, мрачно глядя в окно: «Мне знакомо это чувство». ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ Ночью лес Вирджинии был для него чем-то вроде личного симфонического оркестра. Он слушал его, сидя на старом деревянном стуле и отхлёбывая из стеклянной банки напиток, который его отец называл «Белой молнией», рецепт, передающийся по мужской линии в его семье с тех пор, как «Сухой закон» почти разрушил страну. По правде говоря, его мало заботил вкус. Да и как такого вкуса у напитка не было. Ему нравилось, как тот обжигает тело изнутри. Ему нравилось чувство отречённости, которое он ощущал, захмелев. Обычно, принимаясь за работу, он был мертвецки пьян. Поймать людей, которые помогали ему сеять радость, было легко. Их вела к нему невидимая заботливая рука. Но когда приходило время сеять семена, которые давали ему те, кого он бросал в яму в дальней комнате, ему нужен был жар. Ему нужна была лёгкость. Ему нужна была отстранённость. Его работа была страшна, но необходима. Он поднял глаза на луну, пробивающуюся сквозь запутанные ветви деревьев. Он знал, что несколько часов назад над деревьями что-то летало. Это были дроны, о которых он читал в журнале несколько месяцев назад. Значит, его искали. Он знал, что рано или поздно это случится. Именно поэтому он так долго терпел, расправившись с первой жертвой. Тогда он испугался, уверенный, что полиция узнает, чем он занимается. А что, если и так? Когда он впервые услышал призыв, он знал, что в конечном итоге ему придётся пожертвовать собой. И он был к этому готов. Кто он, если не прислужник своему окружению? Деревья укрывали его ночью, края облаков целовали края полумесяца, и он слышал песни сверчков, древесных лягушек и даже парочки гагар вдалеке. Да, он слышал зов. Его призвали пролить кровь и вернуть живые семена человеческой плоти в землю, откуда они пришли. Он чувствовал, что почти справился со своей задачей. Возможно, эта четвёртая жертва станет последней, а возможно, его скоро найдёт полиция, он не знал наверняка. Но это было ничего, потому что ему не дано было знать. С тяжёлой головой и бурчанием в желудке он направился назад в хижину. Здесь пахло самогоном, который он варил. Самогон бродил в двух больших вёдрах, стоящих у задней стены в гостиной. Он подошёл к ним, когда услышал крики своей четвёртой жертвы, спрятанной в другой комнате.