Пришел ответ из Информационного центра. «...Курчевский Василий Семенович, трижды судимый за кражи госимущества, отбывает срок наказания в ИТК. Другими сведениями о нем не располагаем. Начальник ИЦ УВД майор Семенов». Значит, Курчевский отпадает. Алиби у него — будь здоров! Таким образом, на сегодняшний день особый интерес представляет Глушаков. Наверное, Козловский прав: с него-то и нужно начинать. Необходимо тщательно проверить каждый его шаг: где был вчера вечером, с кем встречался и так далее... 3. Подозреваемый 1 В кабинете начальника отдела находился Козловский. Подполковник Полосухин, всегда выутюженный, начищенный, на этот раз сидел за столом нахохлившись, в мятом костюме, на щеках и подбородке серебрилась щетина. Он кивнул мне, с надеждой в голосе спросил: — Есть что-либо новенькое, Игорь Иванович? Я коротко рассказал о Натарове, о полученных из Информационного центра сведениях. Полосухин снизу вверх провел ладонью по щеке и вздохнул. — Да-а, — протянул он. — Пока не густо, но показания Натарова заслуживают внимания. А вот мне начальник управления, та-скать, персональную телеграмму прислал. Полосухин протянул мне полоску серой телетайпной ленты. «...Раскрытие этого опасного преступления возьмите под личный контроль и персональную ответственность. О ходе расследования докладывайте каждые три часа дежурному по УВД. Если необходима помощь, направим бригаду сотрудников УВД...» Я усмехнулся: узнаю генерала, его крутой нрав! Никак сам текст писал. Стиль и тон телеграммы генеральский. Полосухин покосился на меня и настороженно поинтересовался: — Вы чему улыбаетесь, Игорь Иванович? — Да так, вспомнился один человек, — уклончиво ответил я и успокоил начальника райотдела: — А вы, Петр Кузьмич, не переживайте. Разберемся с этим делом. А от генерала и мне влетело: только что звонил, дал трое суток сроку на раскрытие этого преступления. Полосухин заметно повеселел, повернулся к Козловскому, кивнул: — Докладывайте! — Петр Кузьмич, считаю, что магазин — дело рук Глушакова. — У вас есть доказательства? — вскинул брови Полосухин. — Это как расценивать собранные мною данные. Вот судите сами. Первое. Вчера в девятом часу вечера соседи видели, как Глушаков с хозяйственной сумкой в руке выходил из квартиры, но возвращался ли он назад, никто не знает. Не был он вчера и у соседа Новикова, к которому каждый вечер ходил на просмотр телепередач. Своего телевизора Глушаков еще не нажил. — Козловский еле заметно усмехнулся: — Может, теперь купит. И не только телевизор... Так вот, у Новикова он вчера не был, хотя демонстрировалась картина о разведчиках. Думаю, это неслучайно. Правда, сожительница утверждает, что, когда она вернулась с работы где-то в 24 часа, Глушаков уже спал, а на столе стояла недопитая бутылка водки. Но мы не можем верить сожительнице Глушакова. Второе. Настораживает нож, изъятый с места преступления. Нож-то этот Глушакова! Третье. Вы же знаете, что Глушаков сидел за кражу из магазина, совершенную аналогичным способом. Я не исключаю, что он и сейчас не мог отказаться от такого способа. Преступники, как известно, редко меняют свой «почерк». И, наконец, четвертое. Глушаков сегодня днем исчез... — Как — исчез? — удивленно посмотрел на Козловского начальник отдела. Козловский опять еле заметно усмехнулся в усы, сказал: — Исчез, как все в его положении исчезают. У него сегодня был выходной. Часов в десять он сказал своей Нюрке, что пойдет на базу РПС, и пропал. Ни на базе, ни в гараже никто его не видел. В общем, считаю, Глушакова нужно найти и задержать. — Да, финка, по-моему, улика серьезная, — задумчиво сказал Полосухин. — Кстати, Игорь Иванович, Гурин отправил ее на экспертизу? — Направил. 2 В кабинете меня ждал участковый инспектор лейтенант Шамрай. — Ваше задание выполнил, товарищ подполковник, — доложил он. — Обошел почти всех жителей соседних с магазином домов. Савчук Янина Болеславовна рассказала, что ночью, услышав выстрелы, она выбежала во двор дома и увидела стоявшую у забора соседку Домшель Станиславу Феликсовну, спросила у нее, кто стрелял. Домшель ответила, что стреляют, вероятно, из самопалов подростки... — С Домшель говорили? — Говорил, товарищ подполковник, — нахмурился участковый. — Но она заявила, что ночью из квартиры не выходила и ничего не слышала. Я ее вызвал к вам, в коридоре ждет. Поговорите сами с нею. Доложу вам, женщина она бедовая. Муж в прошлом году в Немане утонул. Доходили до меня слухи, что собираются в ее доме какие-то мужчины, вроде самогоном промышляет, да никак не могу ее застукать. Хитрая, как лиса! — Хорошо, товарищ лейтенант, пригласите ее сюда. В кабинет вошла невысокая, полная, с пышным бюстом женщина. Она по-хозяйски окинула взглядом скромную обстановку моей временной служебной обители, расстегнула пальто, сдернула с головы платок, и копна рыжих, отливающих медью волос рассыпалась по плечам. Из-под густо накрашенных ресниц женщина пытливо и оценивающе взглянула на меня, поинтересовалась: — Это вы, что ли, вызывали меня? Мне участковый повестку принес. Говорит, пойдешь к самому заместителю начальника областного угрозыска. Это вы и есть областной угрозыск? — Садитесь, — сухо сказал я. Развязность такого сорта людей всегда сковывает меня. — Да мы и постоять можем, чины у нас небольшие. А ноги потерпят. — Садитесь. Разговор у нас будет серьезный. — Ну, если серьезный, — стрельнула она в меня глазами, — тогда и сесть можно. Это как у вас говорят? Раньше сядешь, быстрее выйдешь... Я пропустил мимо ушей ее слова и выложил на стол бланк протокола допроса свидетеля. — Прежде чем приступить к допросу, я обязан вас, гражданка Домшель, предупредить, что за отказ или уклонение от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний вы несете уголовную ответственность. Одновременно разъясняю вам права и обязанности свидетеля... Она молча выслушала меня, небрежно расписалась на бланке протокола допроса и, пододвинувшись вместе со стулом ближе к столу, спросила: — А о чем я должна рассказывать правду, и только правду? Вроде ни в чем пока не замешана... — Меня интересует такой вопрос, — прервал я ее. — Вы слышали ночью выстрелы? И где вы находились в это время? Она пожала плечами, сказала: — Все порядочные люди ночью спят. Спала и я. Сдерживая раздражение, я едко поинтересовался: — И что же вам снилось? — Молодой мужчина, — потупилась она, но на губах ее бродила улыбка. — Вроде вас этот мужчина был. Я ведь женщина свободная... — Вас уже предупредили о возможных для вас последствиях за отказ или уклонение от дачи показаний... — Да господи! — вскинула она руки к пышной груди. — Чего вы от меня добиваетесь? Я же вам русским языком говорю: спала я ночью! — Вы не умеете врать. Не получается это у вас. Она на какой-то миг опустила голову, я даже успел заметить, как чуть побагровела ее щека. Но Домшель тут же вскинула голову и, вызывающе глядя на меня, спросила: — А если я не скажу правду, тогда как? Посадите? — Скажете, — мягко заметил я. — Не сомневаюсь в этом. — А вы вот так... рассказали бы о своем друге? Вопрос для меня был неожиданным, и я замялся. Это не ускользнуло от ее взгляда. Скрипнув стулом, она выжидательно уставилась на меня. Я понимал, что от моего ответа сейчас зависел дальнейший ход разговора. Но что я мог ответить ей? Разве что сказать банальность в смысле того, что на следствии нужно говорить только правду, что вопросы здесь задаю я, что все мои друзья — люди порядочные, и если бы кто-то из них совершил преступление и мне стало бы об этом известно, я первым бы затащил такого в милицию... Ответа на вопрос сидевшей передо мною женщины не было и в Уголовном кодексе. На допросах у следователя, прокурора, в суде закон под страхом наказания обязывает человека говорить правду о своем близком, хотя эта правда и направлена против последнего. За время своей работы в милиции я убедился в одном простом и мудром правиле: честность свидетеля зависит от честности следователя. Поэтому я сказал: — Откровенно говоря, для меня ваш вопрос — сама неожиданность. Мне нужно подумать. — Мне тоже, — подхватила она и встала. — Можно идти? — Да, вы свободны. Она посмотрела на меня, вздохнула: