Тогда Олеся, пребывая, с одной стороны, в горе, а с другой – в восхищении, что муж не стал разменивать квартиру (кстати, доставшуюся ей от родителей), что не подумала об этих нюансах. Водит в семье только он, значит, и машина его, участок получил тоже он от Министерства обороны, и стройкой она, слабая и бедная женщина, ясное дело, не будет заниматься. Значит, она на это никакого права не имеет, а дети все равно наследники. Саша уже принес гигантскую жертву, что выписался из квартиры, думала она, пока сын ей не объяснил, что так папе было выгодно. Оставшись на улице, он тут же, как молодой генерал, получил новое жилье, соответствующее своему статусу, а если бы стал бороться с бывшей женой за квадратные метры, то при разделе мог рассчитывать максимум на неплохую комнату в коммуналке. Черт возьми, получается, Саша обвел ее вокруг пальца. Серьезно так, тысяч на пять минимум. Ну ладно, на четыре, если включить в делимое имущество еще пресловутую шубу и драгоценности, которые он ей дарил, но все равно много. Примерно полторы тысячи пар колготок… Олеся усмехнулась. Если она не ошиблась в расчетах, то около пяти лет могла бы ходить шикарной советской женщиной, которая, как известно, отличается тем, что носит под брюками целые чулки. Да в принципе, черт с ними, с колготками и деньгами. Только обидно, что объегоривший ее муж изображает из себя бессребреника, романтика и благодетеля, а товарищи ему охотно верят. Брошенный в зеркало взгляд поймал женщину с таким странным выражением лица, что Олеся засмеялась. «И ведь в лоб не влетит этим бывшим друзьям и подружкам, когда они приедут на дачное новоселье, что отдыхают они на куске того самого «всего», что Саша якобы оставил постылой старой супруге», – подумала она неожиданно весело. – Олеся Михайловна? Внезапно появившийся в гардеробе Артем Степанович протянул руку за болоньевой курткой невыносимо скучного синего цвета, что выдавало в ней бесспорно отечественное происхождение. Вообще, при взгляде на продукцию советской легкой промышленности создавалось полное впечатление, что специалисты, занятые в ней, изучают всего три специальности: уныние, отвращение и халтура. Еще немножко ненависть к человечеству, но она в принципе приходит сама. «А ведь придется скоро и мне опуститься до такого, – вздохнула Олеся, наблюдая, как Вихров меняет кеды на тяжелые черные ботинки, страшные, но начищенные до зеркального блеска. – На импортные шмотки нет больше ни связей, ни денег. Аккуратно надо носить. Сапоги если как следует намазать кремом, как вот у него, то они сойдут еще за приличные». – Что смеетесь, Олеся Михайловна? – спросил Артем Степанович, улыбаясь, отчего резкие морщины будто перечеркнули его обветренную физиономию. – Да так, ничего, своим мыслям. – Это здорово, – сказал он по-детски и распахнул перед нею дверь. – Вы к метро? Чтобы попасть домой, Олесе надо было только двор пересечь, но почему-то она сказала, что да, к метро. Вышли на улицу. Медленно спускающиеся на город сумерки прихватило ветром и морозом. Мела поземка, сухой снежной крупой рисуя на асфальте причудливые узоры. Они замирали на мгновение, чтобы тут же исчезнуть под новым порывом ветра. От этого казалось, будто они идут не по асфальту, а по бурной реке, и Олесе вдруг сделалось страшно и весело, как в детстве. – А вы умеете танцевать брейк? – внезапно выпалила она. – Я? Нет. – Вихров снова засмеялся и галантно предложил ей руку. – Жалко. – Да, действительно. – Правда, Артем Степанович! Ребята хотят научиться, а я не знаю как. – Льете воду на мельницу империализма? – спросил он весело. – Я? – Да-да. Социально чуждую западную культуру хотите насадить? – Да ну что вы, в мыслях не было, – испугалась Олеся. – Просто детям нравится, а полонез танцевать они все равно не будут. Артем Степанович опечалился: – Сегодня брейк в школе, завтра карате разрешим, куда только катится мир? Олеся пожала плечами. Она этого не знала. – Насколько мне известно, мир не катится, а крутится. Вихров рассмеялся: – Да, это, пожалуй, верно. – Он будто невзначай прижал ее руку к своему жилистому боку, и Олеся не могла понять, приятно ей это или нет. – Всегда это «ах, если бы молодость знала, ах, если бы старость могла»… Ну на то мы и учителя, чтобы уничтожить этот горький парадокс, только у нас основной педагогический прием – бить детей по рукам, когда они тянутся к чему-то новому. Олеся промолчала. Трудно разговаривать с человеком, у которого на каждый случай жизни припасена парочка банальностей. Когда миновали бесконечно длинный серый дом с гастрономом на первом этаже, стало видно приземистое здание метро с гранитной лестницей и тяжелой колоннадой. Олеся спохватилась, что если простится с Вихровым у входа, то будет выглядеть очень глупо. Надо куда-то поехать, а это сложно, когда у тебя нет никаких дел и никто нигде тебя не ждет. – Сам-то я уже не осилю, но на вас бы с удовольствием посмотрел, – вдруг засмеялся Вихров. – Простите? – Как вы крутанете нижний брейк. Представляю, как у детей челюсти отвалятся. – Да. И у санитаров из психушки тоже. – Ну они и не такое видали. Нет, правда, было бы здорово. Показали бы детишкам, что взрослые это не сплошь бесполезная плесень, а есть такие, что еще ого-го. – Какое там ого-го, Артем Степанович. И вообще мне кажется, что это стереотип. Нащупав в кармане пятачок, Олеся с некоторым сожалением бросила его в прорезь турникета. Интересно, есть ли в кошельке еще мелочь на обратную дорогу или только рубль, который придется разменять, после чего он сразу перестанет быть солидной денежной единицей. Господи, насколько же она одинока, что потащилась вслед за человеком, который просто поговорил с ней не сквозь зубы… – В каком смысле стереотип? – Артем Степанович помог ей ступить на ленту эскалатора, очень старомодно придержав за локоток. – Что дети не уважают взрослых. Мои дети, например, прекрасно понимали, что родители и учителя если не сильно умнее, то точно опытнее и хотят им только добра. – С этим последним пунктом как раз и проблема, – фыркнул Вихров, галантно становясь на эскалаторе ступенькой ниже и повернувшись к Олесе лицом. – Взрослый-то не вдруг поверит, что ему хотят добра, если его постоянно унижать и запрещать все подряд, а ребенок и подавно. У Искандера я где-то читал, что дети обладают более развитым здравым смыслом, чем взрослые, и, знаете, не могу с ним не согласиться в этом вопросе. Со стороны они, наверное, выглядели, как супружеская пара, и только Шерлок Холмс, сравнив ее финский пуховик с жуткой курточкой Вихрова, сделал бы дедуктивное заключение, что никакие они не муж и жена, а коллеги или случайные любовники. От этой странной мысли Олеся поежилась. Она никогда не воспринимала Артема Степановича как мужчину, а себя – как женщину, для которой возможен секс на стороне. Правда, теперь она в разводе, и это было бы уже не на стороне, но все равно. Эта часть жизни для нее закончена. Нет, нечего и думать. В ее жизни был только один мужчина, и точка. Да, в общем, и стараться особо не придется, чтобы сохранить добродетель, ведь если она противна собственному мужу, то чужой мужчина явно ни за что ею не увлечется. – Я как раз еду в дом книги, – зачем-то сказала она в ответ на Искандера, которого не читала. – О, так я с вами! Олеся, планировавшая выйти на следующей станции после Вихрова и сесть в обратный поезд, с трудом удержала на лице улыбку. – А вам разве не нужно домой? – Нет, Олеся Михайловна, меня никто не ждет. Я в разводе. – Простите, не знала. – Ну что вы, не извиняйтесь. В принципе это моя вина, как профорга, что вы так и не влились в коллектив. Она улыбнулась и тихо уточнила: – В женский коллектив. Артем Степанович весело и со вкусом рассмеялся. – Что есть, то есть. Я сам чуть не сдох, пока освоился в этом кобрятнике. Только ничего не поделать, Олеся Михайловна, надо, надо. И общественную нагрузочку вам бы помощнее на себя взять. Олеся насупилась. Она две недели сидела в суде и в буквальном смысле вершила человеческие судьбы, куда уж мощнее? С другой стороны, за кобрятник можно простить Артему Степановичу буквально все. – Вам ведь не надо каждый день проверять по сто тетрадей, – продолжал Вихров, когда они вошли в вагон. Час пик еще не наступил, и они довольно комфортно устроились возле двери. Половина букв надписи «Не прислоняться» была стерта, видно, кто-то хотел переделать ее во что-то остроумное, но не успел. Поэтому Вихров прислонился и продолжал: – Со стороны ваша танцевальная доля выглядит почти такой же приятной и необременительной, как моя физруковская. В ладоши похлопал, раз-два посчитал, побегал, попрыгал и, как пришел на работу с пустой головой, так и ушел. Не жизнь, а сказка, в отличие от настоящих учителей. – Но разве я в этом виновата? – А кого это когда волновало? – И то правда. Артем Степанович замолчал, и от близости чужого мужчины Олесе вдруг сделалось неловко. Почему-то стало страшно, что он сейчас ее поцелует, хотя Олеся точно знала, что у него в мыслях нет ничего подобного. «Зато ему может показаться, что этого хочешь ты» – от этой мысли ее окатило ужасом. Пришлось срочно отступать к схеме линий метро. – Да, смотрите-ка, сколько новых станций скоро у нас откроется, – заметил Артем Степанович. Олеся кивнула. Да нет, глупости, она его старше лет на пять. Обратная разница может быть и в четыре раза больше, как с успехом продемонстрировал ее дорогой муж, но женщину старше себя мужчины как объект увлечения не воспринимают. Значит, и от женщины не ловят сигналы интереса, хоть настоящие, хоть мнимые. Бояться нечего. – Нам выходить, – сказал Вихров. – Что? – Невский проспект, наша станция. – Ах да… В Доме книги было пустовато и пахло свежими газетами. Почему-то от этого аромата Олесе всегда хотелось мороженого, и, поднимаясь на второй этаж по лестнице с затейливыми перилами, она решила, что на обратном пути купит эскимо. В зале художественной литературы на массивных и высоких до потолка дубовых стеллажах были выставлены легкомысленные сборники поэзии с колосками и домиками на обложках, напротив стояли книги посолиднее, в переплетах из кожзаменителя сдержанных тонов. То были в основном военные романы и книги зарубежных писателей-коммунистов. Тут типографией уже не пахло, и мороженого Олесе расхотелось. Пробежавшись по залу, Вихров покачал головой: – Да, выбор, конечно, так себе. Сейчас, Олеся Михайловна, вся литература в журналах. Вы вот если любите читать, то зря не участвовали в розыгрыше подписок.