Олеся замялась. Стыдно признаться, но из всех одиноких развлечений она предпочитала самое старомодное – радио. На книги не хватало времени, телевизор они, кочевая офицерская семья, очень долго не могли себе позволить, а радио сопровождало Олесю почти во всех ее делах. Обед она готовила под концерт по заявкам, прибиралась под театр у микрофона и так далее. Поэтому не хотелось тратить деньги на журнал, который она даже не откроет. А если уж быть совсем честной перед самой собой, то она просто испугалась, что если протянет руку к шапке с бумажками, то коллеги ее оттолкнут и оскорбят. – У меня рука несчастливая, – сказала она. – У меня тоже. В этом году вообще ничего не вытянул. Олеся поняла, что, если хочет сойти за интеллигентную женщину, надо сказать что-то умное. – Как жаль, – она покачала головой. – Сейчас перестройка, новое мышление, в журналах появляется столько интересных новинок. Артем Степанович засмеялся: – Увы, мышление новое, а привычки старые. – Цензура уже не такая жесткая, появляется больше творческой свободы, – ввернула она фразу из какой-то радиопередачи. Вихров кивнул. Рассеянно описав круг по залу, они остановились возле окна. Декабрьская тьма наползала медленно и густо, будто Бог разлил кофе, и сквозь свое отражение Олеся не видела, что происходит за стеклом. – Кто привык плясать под чужую дудочку, будет это делать под любую мелодию, – буркнул Артем Степанович. – Следуя генеральной линии партии, творцы выдадут такую свободную свободу и такую гласную гласность, что останется только за голову хвататься. Олеся промолчала. – А что вы хотели купить? – вдруг спохватился Вихров. – За чем-то конкретным ехали? – Нет, так просто, наудачу. – Мне она тут почти ни разу не улыбнулась. Раньше хорошие книги из загранки привозил, а теперь остались только макулатурные издания. Хотя одинокому человеку не так просто собрать двадцать кэгэ старых газет, – вздохнул Вихров. – Если бы вы знали, Олеся Михайловна, как мне порой хочется подрезать пачечку-другую у наших пионеров… Соблазн велик, но пока я ни разу ему не поддался. – А вы часто ездили за границу? – выпалила она. – Приходилось. Я ведь двухкратный чемпион СССР по лыжным гонкам. – Правда? Не знала… Вихров расхохотался: – Действительно, откуда вам было это знать, если моя фотография висит на стенде «Наши чемпионы» буквально на вашем рабочем месте. – Где? – В актовом зале. – Правда? А я как-то не обращала внимания… – Ну, Олеся Михайловна, справедливости ради надо заметить, что вы вообще мало интересуетесь жизнью коллектива. Пришли-ушли, никогда с нами не остаетесь на праздничные чаепития… Я с вас даже на дни рождения не собираю. Олеся нахмурилась: – Да? Но я ведь не знала, что так принято. – Принято. – Артем Степанович, я большую часть жизни была домохозяйкой, – зачем-то начала она оправдываться. – Вышла на работу, только когда дети разъехались, чтобы дома от скуки с ума не сойти. Так что мне неведомы многие нюансы. – Да, это я сплоховал, не ввел вас должным образом в коллектив. Но еще не поздно исправить. Кстати, скоро Новый год, мы с вами можем подготовить праздничную программу… – Поздно, – вздохнула Олеся, – слишком далеко все зашло. – А Гёте бы вам ответил, что ничто не потеряно, пока не потеряно все, – сказал Вихров с нажимом. – Да-да, и надо оттолкнуться от дна, – Олеся вдруг разозлилась. – Никогда не понимала смысла этой фразы. – Значит, вы еще не бывали на дне, – засмеялся Вихров. – Смысл, конечно, не в том, чтобы в поисках точки опоры опускаться все ниже и ниже. Дно ровно там, где вы поняли, что вы на дне, пора оттуда выбираться – раз, и никто не сделает этого за вас – два. – А как же сила коллектива? – фыркнула она. – Она работает только для достижения цели, ради которой этот коллектив создан. И так оно и должно быть. Олеся поморщилась. Вихров всего лишь учитель физкультуры, то есть тупой и ограниченный человек по определению, нечего его слушать, но, с другой стороны, она, отставная генеральша и немножко ритмичка, тоже не светоч разума. А вдруг он прав и ее отчуждение происходит не только от зависти коллег, а еще и потому, что она не сумела наладить нормальные трудовые отношения после многих лет безделья, когда кроме семьи общалась только с друзьями мужа и их женами – своими условными подругами. В детстве была дочкой и ученицей, а в девятнадцать лет резко стала женой и мамой, а коллегой не пришлось. – Все наладится, Олеся Михайловна. – Артем Степанович взял ее под локоть и повел к выходу. И она вдруг поверила, что так оно и будет. * * * Ирина планировала в декрете заняться хозяйством, но в первый же день, отведя Володю в сад и вернувшись домой, обнаружила, что квартира готова к появлению нового жильца. Везде чисто, антресоли разобраны, в комоде два ящика заняты пеленками и детским бельишком, так что, в общем-то, и руку не к чему приложить. Она сварила обед, протерла пол и зеркало в ванной, и на этом дела закончились. В одиннадцать утра она завалилась на диван с книжкой, вазочкой винограда и абсолютно чистой совестью, которая до часу дня позволяла ей бродить по вересковым пустошам «Грозового перевала», а после начала немилосердно припекать. «Сибаритствовать, пока вся страна трудится, куда это годится? – шипела совесть. – Ты же беременная, а не больная, так что валяешься!» Ирина захлопнула книгу, даже не пытаясь спорить. Прошлась по квартире, подровняла разбросанную в коридоре обувь, подумала, не пойти ли прогуляться, как советуют в консультации, но решила, что гололед и сильный ветер будут достаточным оправданием для беременной женщины, чтобы остаться дома. Собралась было печь пирог, но тут взгляд упал на книги Кирилла, которые уже много дней лежали на его столе в одном и том же положении и покрылись бы толстым слоем пыли, если бы она каждый день не протирала их тряпочкой. «А интересно, смогу ли я написать за него диплом? – пришла вдруг озорная мысль. – Самое сложное он сделал, литературу собрал, дело за малым – выдать полсотни страниц идеологически выверенной чуши. Справлюсь как-нибудь, хоть я и не филолог, потому что от Кирилла мы неизвестно когда еще дождемся. Совсем он, бедняга, погряз в своих с недавних пор законных делишках, не до науки ему. А тут я, как Царевна Лебедь, махнула рукавом, и раз – диплом! Он будет рад помощи, только нехорошо, если я сяду за его стол и начну по-хозяйски распоряжаться. Лучше подожду, пока он домой придет, и спрошу разрешения. Вроде бы у нас тайн нет, но мало ли что у него там. Может, новые стихи или даже роман, который он нам пока не хочет показывать. Нет, подожду. Лучше испеку любимый пирог Егора». Но только она достала из морозилки палочку дрожжей, как в дверь позвонила Гортензия Андреевна. – Простите, Ирочка, что я без звонка, – сказала она, снимая пальто, – но хотелось немедленно с вами поделиться. – Конечно, конечно, мы рады вам в любое время! – Так вот! Этот Чернов оказался еще даже больший жук, чем я о нем думала! – Да? – спросила Ирина без особого энтузиазма. За приготовлениями к материнству Чернов стал забываться, а вместе с ним и жгучий стыд и яд сожалений о прошлом, и, видит Бог, ей совсем не хотелось возвращаться к этой теме. – Итак, Ирочка, я разработала легенду, будто хочу в школе сделать стенд памяти писателя Горбатенко. – И вам поверили? – А почему нет? – Гортензия Андреевна промаршировала на кухню. – Он ленинградец, ветеран войны, лауреат Сталинской премии, вполне достоин куска ватмана в школе, раз уж место в вечности завоевать не удалось. Хорошее прикрытие, уж поверьте. В общем, кинула клич по всем своим ученикам и их родителям, чтобы связались со мной, если о нем что-то знают, а пока жду ответа, решила аккуратно внедриться в окружение Чернова. Вы готовите, Ира? – Пирог хотела. – Так делайте, не обращайте на меня внимания. Я на таком подъеме, что даже чаю пить пока не буду. Ирина кивнула и поставила нагреваться кастрюльку с молоком. – Сегодня я сразу после уроков поехала к его дому, чтобы провести рекогносцировку и пообщаться с местными бабульками, если повезет. В первую очередь, Ирочка, должна сказать, что архитектура там суровая. Ленинградские дворы в лучшем своем изводе. Парадная Черновых выходит в замкнутый со всех сторон узкий колодец, куда ведет только одна арка из довольно приличного по питерским меркам двора, настолько большого, что там даже есть детская площадка. Единственный путь, никакой альтернативы, я проверила. Так что если свидетельница видела, как Чернова зашла в свой двор, то больше ей некуда было деться. Проскользнуть на соседнюю улицу и исчезнуть в толпе, как в шпионских фильмах, у нее бы не получилось. – Ясно. – Но это только присказка. Знаете, с кем мне удалось войти в контакт? С вашей свидетельницей Анисимовой! – Ого! – Ирина опустила палец в молоко, проверяя температуру. – Не волнуйтесь, я снова действовала под прикрытием, представилась сотрудницей РОНО, якобы мы проводим выборочный опрос среди родителей младших школьников. Очень удачно вышло, она как раз вела дочку из школы, и ей было что сказать представителю народного образования. – А как вы ее узнали? Гортензия Андреевна засмеялась: – Да никак! Увидела, что она идет к парадной Чернова, и подошла наудачу, которая оказалась на нашей стороне. Анисимова пригласила меня в гости, и мы очень мило побеседовали, и я узнала настоящую сенсацию. Но прежде чем передать вам суть разговора, я подожду, пока вы снимете с огня эту прекрасную кастрюльку, а то есть большой риск, что молоко убежит. Распираемая любопытством, Ирина немедленно выключила газ и уселась напротив старушки. Что же такое утаила милая и искренняя свидетельница? – Не буду пересказывать вам весь разговор, большая часть которого была посвящена упадку начального образования, – усмехнулась старушка, – и сбить мадам с этой животрепещущей темы мне удалось далеко не сразу, но в итоге мы все же вырулили сначала на соседей в целом, а после и на Чернова в частности. Вы, кстати, Ирочка, произвели на нее сильное впечатление, она хотела бы, как вы, совмещать семью и интересную работу, но, увы, не получается. Девочка там, как я поняла, с особенностями, очень нервная, слабенькая, а педагог учитывать этого не хочет, отчего ребенок постоянно в стрессе, часто заболевает, сидит дома, что не способствует формированию социальных навыков. Такой вот замкнутый круг. А девочка очень хорошая, умненькая, воспитанная, хоть действительно маленько не от мира сего. Таким трудно жить, но ничего. Я договорилась с одной своей коллегой, завтра она их ждет на беседу и заберет ребенка к себе в класс, если все пройдет нормально. Так что будем надеяться, что Чернов сегодня одно доброе дело сделал, хоть и очень косвенным образом.