– Вы упомянули машинку… – Так печатную. Постоянно она на ней наяривала. Заказы, может, брала, я не знаю. Так вот сидит, вся в бумагах, и не шелохнется, только командует, в том углу, пожалуйста, протрите, под комодом не забудьте. Нормальная баба бы увидела, что пожилой человек перед ней уродуется, так встала бы, помогла, а эта нет. – Но Аврора Витальевна вам платила, – сказала старушка, решительно захлопнув блокнот и поднимаясь, – и имела право за свои деньги получить качественно выполненную работу. А учитывая, какую грязищу я наблюдаю у вас дома, то ничего удивительного, что ей приходилось делать вам замечания. Пойдемте, Ирина Андреевна! Думаю, мы выяснили все, что хотели, для нашей научной статьи. Высказавшись, Гортензия Андреевна так стремительно направилась к выходу, что Ирина едва успела поблагодарить хозяйку и попрощаться. – Да уж, как строить коммунизм в стране, где люди не хотят работать даже за деньги, – вздохнула старушка, когда они вышли во двор. – Зачем вы так? – Да ну, взбесила! Вот вам, пожалуйста, Ирочка, народное понимание классовой борьбы. Нет, не получается добиваться великой цели через самые низменные инстинкты. Не выходит, увы, – Гортензия Андреевна покачала головой, – зависть оказалась плохим фундаментом социалистического общества, вот сейчас все и летит к чертям. – Не будьте такой пессимисткой. – Летит-летит, Ирочка! И через ту же самую зависть, между прочим. Диалектика там какая-то, принципы устройства общества, мера свободы, гуманизм, господи, да кому это интересно! Вот что у номенклатуры дачи и закрытые распределители, это да! Вот где корень бед, что одна полы моет, а другая барыню строит из себя. Впрочем, Ира, я действительно погорячилась, за что прошу прощения, но, с другой стороны, вы теперь эту Нину Ивановну можете брать голыми руками, если захотите. Скажете ей, что я старая идиотка, которая вам вздохнуть свободно не дает, и она вам с удовольствием выложит все до донышка. Хотя на мой взгляд, тут ловить больше нечего, Черновы явно не откровенничали с этой дурой. Ирина кивнула. Наверное, она плохая физиономистка, но та Аврора Витальевна, которую она однажды видела в театре, никак не вязалась с образом заносчивой и высокомерной барыни, нарисованным Ниной Ивановной. С другой стороны, хорошие люди не пишут доносы на собственных мужей, чтобы с помощью партийной организации их приструнить и призвать к ответу. Что это, как не высокомерие? А с третьей стороны, ей ли судить бедную Чернову, ибо сегодня она тоже, по сути, наябедничала в вышестоящие органы, то есть попросила Гортензию Андреевну провести с Кириллом воспитательную беседу о необходимости высшего образования. Муж не обрадовался ее предложению написать за него диплом, сказав, что не видит в этом смысла. Сейчас, видите ли, другие времена, и заветные корочки теперь никому не нужны, тем более что он собирается дальше работать в области, где из филологии присутствуют одни только матерные слова. Ирина, как положено хорошей жене, склонила голову перед супругом и повелителем, но не сдалась, так что, когда Кирилл вернулся домой, его во всеоружии ждала Гортензия Андреевна со своим фирменным борщом и не менее фирменным суровым взглядом. – Кирилл, вам необходимо закончить образование хотя бы из тех соображений, что нельзя бросать дело на полпути, – начала старушка, как только бедняга сел за стол. – А у тебя уже не на пол-, а на девяносто процентов, – пропищала Ирина. – Подумайте, какой пример вы подадите своим детям, когда придет их время получать высшее образование. Ведь все ваши доводы разобьются об их неоспоримый аргумент «а ты, папа, и без диплома прекрасно живешь». – Борщ просто божественный, Гортензия Андреевна, – улыбнулся Кирилл, – а детям я найду, что ответить. – Например, что? – Ну, например, то, что выбрал специальность, находясь во власти юношеских иллюзий, но при этом не просто просиживал в универе штаны, напитываясь сто лет ненужными мне знаниями, а работал на заводе, так что никто меня во время учебы не кормил и никому я соответственно не был должен. – Кроме себя самого. – Гортензия Андреевна, ну что делать, если мне реально не нужен этот дурацкий диплом? Как говорится, женщина-филолог не филолог, мужчина-филолог не мужчина. Ну что я пойду куда-то на кафедру за девяносто рублей плесенью покрываться или в школу детей учить, когда сейчас я пятьсот поднимаю влегкую, а скоро, Бог даст, буду в три раза больше? – Не все измеряется деньгами, – отчеканила Гортензия Андреевна. – Не спорю, – Кирилл со вздохом удовлетворения отодвинул пустую тарелку. Ирина быстренько подсунула ему новую, с котлетами и пюрешкой. – Есть такая штука, как призвание. – Только я его в себе не чувствую, Гортензия Андреевна. Да, в юности болел поэзией в тяжелой форме, вот и занесло на филфак, но время прошло, я повзрослел, даже постарел немножко, и хворь отступила. Ну что, я брошу все свои важные дела и пойду в школу детям психику калечить? Они приходят маленькие, в голове еще куклы, машинки, котятки, а тут я раз тебе – Муму! Смотрите, детишки, жизнь не школа гуманизма, а совсем наоборот. Сначала утопи собачку, потом все остальное. Это же им травма на всю жизнь. Но только они отойдут немножко, как пожалуйста, – Раскольников с топором! Собачку утопили, теперь убьем старушку. Растем над собой. – А кстати да, – засмеялась Ирина, – это классическое развитие маньяка, они все переходят к убийствам людей от убийств животных. – Ну так именно. Детям радоваться надо, а не рассуждать над идиотским софизмом «если Бога нет, то все дозволено». Гортензия Андреевна нахмурилась: – Почему же идиотским? – Да потому что он не имеет смысла. Если Бог есть и дал нам свой Божеский Закон, то все в порядке, а если его нет, значит, люди сами придумали заповеди – не убий, не укради и так далее. Больше неоткуда было им взяться. Значит, это стремление к добру, к свету, оно нам присуще от природы, и если у Достоевского были с этим проблемы, то это его личная беда, а не всего человечества. Короче говоря, клиника, а не литература. Там парня надо госпитализировать и таблетки прописать, а я должен детям втирать про загадочную русскую душу, про которую никто точно не знает, что это такое, но на всякий случай нужно быть глубоко несчастным, ни черта не делать и пить как не в себя! Да ну на фиг! – А вдруг вы сделаете блестящую карьеру и измените школьную программу на более оптимистичную? – улыбнулась Гортензия Андреевна. Кирилл покачал головой: – Нет, не вариант. Где я в русской литературе оптимизм-то найду? – И то правда. Но, дорогой мой, вас же никто после диплома силой в школу не загонит! Вы учились заочно, трудоустроены, стало быть, отрабатывать по распределению не должны. Сделайте вы этот последний рывок, получите диплом и живите дальше, как жили, но с высшим образованием. Запас, знаете ли, кармана не протрет. – Тем более уже столько сил вложено, – поддакнула Ирина. – Меньше, чем ты думаешь. – Все равно. Мало ли как жизнь повернется. Диплом дело такое, лучше когда есть и не нужен, чем наоборот. Кирилл нахмурился и с великой сосредоточенностью доел котлеты, а у Ирины уже и компот был тут как тут. – Я так понял, что отвертеться мне не удастся? – мрачно спросил он. Ирина с Гортензией Андреевной синхронно помотали головами. – Даже если я скажу, что у меня новый научный руководитель и это молодая симпатичная девушка? – При чем тут? – Ну я надеялся, что вдруг ты из ревности запретишь мне учиться? – Кирилл поднялся из-за стола и со смехом притянул ее к себе. Ирина собиралась ответить ему в таком же духе, но осеклась. – Я тебе верю, – сказала она тихо. Кирилл тоже посерьезнел: – Я знаю, Ирочка, но раз уж зашел такой разговор, то новая научница хочет с тобой встретиться. Ей неловко, что придется проводить много времени наедине со взрослым семейным мужиком, и она считает, что лучше будет с тобой заранее обо всем договориться. – Ну пусть. А может она к нам в гости прийти? А то если мне ехать в универ, то будет такое чувство, будто я твоя мама и меня в школу вызывают. Гортензия Андреевна фыркнула: – А так она будет как учительница сталинских времен, которая ходит по домам вразумлять безответственных родителей двоечников. – Ладно, сделаем как ей удобнее, – сдалась Ирина. Просьба научной руководительницы не слишком удивила. Если она молодая, то ей спихивают заочников, которые как раз по большей части женатые люди, и, возможно, был прецедент. Не исключено, что и в вышестоящие инстанции жалоба полетела, не одна жена Чернова такая умная. В общем, обжегшись на молоке, бедная преподавательница дует на воду. Ну и хорошо, будет новое знакомство, а то в последнее время к ним в гости почти никто не ходит. Зейда крутится как белка в колесе на трех работах, Горьковы не бывают, потому что Лида боится принести детям с работы туберкулезную палочку. А может, это только предлог, потому что у нее пока не получается забеременеть и тяжело смотреть на чужих деток… В общем, приятно будет познакомиться с умной и деликатной девушкой. * * * Разговор с Вихровым сильно взбудоражил Олесю, особенно в той части, где он признался, что жизнь школьного физрука нравится ему гораздо больше, чем прежнее чемпионское бытие, несмотря на то, что быть великим спортсменом почетно, а учителем… Теоретически тоже, а в действительности не очень. Как это, интересно, когда тебе нравится жить? Просто жить, а не быть тем, кого общество считает достойным? Когда ты радуешься не тому, что тебя одобряют или завидуют, а каждому своему вдоху, потому что он приятен тебе самому? Выпадет ли ей когда-нибудь шанс испытать это чувство? Артем Степанович сказал, что после травмы делал только то, что хотел из того, что было ему доступно. Прекрасный рецепт для счастливой жизни, только вот загвоздка – Олеся никак не могла понять, что она хочет. Всегда было «ты должна». Когда-то, наверное в самом глубоком детстве, она испытывала какие-то желания, и даже, возможно, имела наглость высказывать их вслух, но в ответ получала только «нос не дорос», «не достойна», «не заслужила», «не имеешь права». Годам к восьми она уже точно знала, что нельзя свои желания высказывать вслух, а лучше всего о них даже и не думать, а просто быть хорошей девочкой. Прилежно учиться, заниматься у станка не для того, чтобы достичь успеха, у такой неуклюжей девочки успехов быть не может, а просто потому, что так нужно. Так положено. Главная обязанность – не огорчать родителей, они лучше знают и дают тебе все необходимое, и хотеть чего-то еще – махровый эгоизм и жадность. Она привыкла давить в себе свои желания, послушно носила то, что нравилось маме, не ходила на французские фильмы, которые считались в семье слишком фривольными, и замуж согласилась выйти, потому что родители одобрили жениха. При первом знакомстве Саша ей не очень понравился, но, раз папа с мамой желали этого брака, Олеся быстро заставила себя в него влюбиться. Ей тогда тайно нравился другой парень, танцор из училища, но он был солист и на кордебалет не обращал внимания. Родители очень боялись, что если быстро не выдать дочь замуж за положительного юношу, то она свяжется невесть с кем, потеряет невинность, а вместе с ней и все надежды на хорошую партию, поэтому сильно нажимали, а Олеся, боясь их огорчить и не оправдать надежд, шла к алтарю как овца на веревочке, и даже не пыталась понять, влюблен в нее Саша по-настоящему или женится на девочке из влиятельной семьи. Честно говоря, она до сих пор этого не знала. Какие-то были у нее всплески в душе, тянуло, например, не беременеть в девятнадцать лет и не мчаться сломя голову за любимым мужем в ледяную пустыню, а сначала окончить так манивший ее Институт культуры, а потом уж с чистой совестью взвалить на себя суровый быт лейтенантской жены. Так многие делали, и ничего. Никто не умер оттого, что жена получила образование. Только Олеся, зная, что все ее желания эгоистичны и недостойны, так и не набралась смелости высказать их вслух, а безропотно поехала с мужем к месту службы, уже нося под сердцем сына. Попросилась учиться она много позже, когда выполнила долг по деторождению, но муж не пустил, и убедить себя в том, что он прав, оказалось не слишком трудно. А потом уже и отпали всякие дурные мысли. Она сделалась сначала молодой полковницей, потом генеральшей, женой прекрасного мужа и матерью двоих прекрасных детей. Жизнь удалась, и она чувствовала себя счастливой. Точнее не так. Она знала, что счастлива, через призму чужих глаз. А свои собственные крепко зажмуривала. Теперь пришло время их открыть, вглядеться в себя и увидеть, что ей нравится работать учительницей ритмики. Нравится общаться с детьми и чувствовать, что они ей доверяют. И как ни ужасно это признать, но, черт возьми, до чего же приятно приходить в пустую квартиру и знать, что никто не потребует с тебя ужина и сияющей чистоты. Если она вдруг захочет завести кошку, то пойдет на рынок и купит котенка, который понравится, и просить разрешения ни у кого не придется. Она, конечно, этого не сделает, но как здорово сознавать, что может. Она сама себе хозяйка, жаль только, что время ее прошло. Смешная штука это время, то оно еще не пришло, а моргнул, и уже вся жизнь позади. Как у Ленина прямо, сегодня рано, завтра поздно. Вся жизнь пролетела под знаками «нельзя» и «не получится». Стать солисткой не получится – данных нет, учиться на хореографа нельзя – ты жена и мать, дружить с людьми не получается – характер плохой… Светской дамы из нее не вышло, потому что дура, а в коллектив не влилась, ибо неприспособленная к жизни. Что остается? Тупо ходить на работу и ждать смерти перед телевизором.