Сжав ладонями виски, Ирина погрузилась в воспоминания. Кажется, сначала она вовсе не собиралась читать тот текст, потому что он был очень бледно напечатан на зеленой бумаге, так что некоторые слова приходилось угадывать, а кое-где добросовестные прежние читатели подрисовали стершиеся буквы карандашом. Несмотря на самодельный картонный переплет, листы были истрепаны, стало быть, роман долго ходил по рукам, прежде чем попал к Ирине. Да и вообще неизвестно, был ли это первый писательский опыт Ксении-Авроры? Хотя, скорее всего, да, если учесть, что в тексте отражена история ее семьи. Ладно, суть не в этом, главное, Чернова могла написать много романов, и если все они вышли такие же безумно интересные и люто антисоветские, то у работников идеологического фронта появлялся серьезный повод для беспокойства. Солженицын – фигура могучая, кто спорит, но чтение его «Архипелага» вопрос статуса, а не литературного интереса. Если ты пропустил через себя это великое произведение, то ты молодец, прогрессивный интеллигент, принадлежишь к избранным кругам элиты, по-настоящему радеющей о судьбах родины, а не какое-то там покорное коммунистическое быдло. Все эти драматические рассказы о том, как я «ночь не спал, глотал страницу за страницей, ужасался и прозревал», казались Ирине художественным преувеличением, чуть более художественным, чем непосредственно рукопись «Архипелага». В глубине души она была уверена, что девяносто девять процентов ее друзей поступили точно так же, как и она, то есть прочли первые пять страниц, действительно пришли в ужас от масштабов репрессий, но не смогли продраться сквозь невыносимо тяжелый слог, спокойно проспали ночь, а утром, возвращая книгу, в восторге закатили глаза. Совсем другое дело роман Ксении-Авроры, или кто там его написал. Под флагом любовного романа антисоветская идеология со свистом залетает тебе в мозг, и ты уже не можешь не понимать, что система не просто жестока, а бесчеловечна и в принципе абсурдна. Ведь в чем Сталин был прав, так это в том, что смерть тысяч – статистика, а смерть одного – трагедия. Солженицын упирал на цифры, на количество заключенных, процент ложных доносов, но, с другой стороны, какая разница, сколько человек пострадали от несправедливых обвинений, сто тысяч или один. Главное, что система, в мирное время вводящая вместо судов особые совещания, которые имеют полномочия приговорить тебя к расстрелу в твое отсутствие, преступна по своей сути. И книга Ксении-Авроры прекрасно это показывала. В общем, если в КГБ люди не зря ели свой хлеб, то сразу поняли, что нужно срочно заткнуть этот фонтан антисоветчины. Но как это сделать? Выслать из страны, как Солженицына? Дорого и глупо. Посадить в психушку? Отличный вариант, но женщина – уважаемый медработник, а цеховая солидарность – великая штука. В самый неожиданный момент упадет тяжелой гирей на весы совести, и психиатры откажутся признать ее больной. В тюрьму запихнуть? Можно, но за что? За клевету на советский строй? Справедливо, но в долгосрочной перспективе приведет только к тому, что роман, который сейчас читают в узких кругах ленинградской интеллигенции, разлетится по всей стране тысячами ротапринтных копий, потому что станет книгой не абы кого, а признанной жертвы режима. Сильно затрудняет дело и путающийся под ногами муж – крупный партийный функционер. Как он отреагирует? В какие колокола начнет звонить, когда супруга отправится в психушку или СИЗО? Вроде бы он в опале, слетел с высокой должности, но приземлился в культурную столицу, на достойную работу по своему профилю, а не в пункт приема стеклотары. Значит, есть где-то знакомства, страхующая рука. Как бы тут себе не навредить… Но если присмотреться внимательнее к этому мужу, то можно заметить шаткость моральных устоев и произнести бессмертную фразу из «Кавказской пленницы»: «Кто нам мешает, тот нам поможет». Муж-изменник идеально подходит на роль убийцы жены, это азбука расследования преступлений. А для гарантии следует надежно спрятать тело, чтобы надежную комбинацию не испортил какой-нибудь чокнутый судмедэксперт или следователь-алкаш. Да, такая версия, пожалуй, дает больше ответов на загадку исчезновения Черновой. Илья Максимович, несомненно, человек с высоким интеллектом, а такие идут на преступление только в случае самой крайней необходимости, когда даже в теории не просматривается вариант решить проблему как-то иначе, а чтобы довести партийного работника до состояния аффекта, это надо сильно постараться. Прямо очень сильно. Случайно прибил во время скандала? Мозгов бы хватило вызвать милицию и клясться, что жена упала сама. И хрен бы кто что доказал, во-первых, у большинства работников правоохранительных органов есть дети, мечтающие поступить в университет, а во-вторых, дифференцировать убийство и несчастный случай и так трудно. Чернов, будучи крупным руководителем, умел взвешивать риски и принимать решения, здравый смысл не должен был подвести его и в этот раз, даже учитывая шок от произошедшего. Риск, что менты докажут причинение смерти по неосторожности гораздо меньше, чем спалиться при попытке спрятать тело. Тут ты уже не отвертишься, а между тем нужно поистине фантастическое стечение обстоятельств, чтобы все прошло гладко. Это какой-нибудь алкаш, у которого в голове осталась одна извилина, отвечающая за цены на водку, потащит тело своей убиенной сожительницы в пруд, и ему даже может повезти, но только благодаря прихоти судьбы, а не потому, что он такой умный, дальновидный и расчетливый. Илья Максимович же наверняка смотрел великий фильм «Место встречи изменить нельзя» и помнил наставления Жеглова, что всегда найдется человек, который что-нибудь видел, что-то слышал, что-то знает. Где гарантия, что та же Нина Ивановна не захочет вынести мусорное ведро именно в тот момент, когда он будет спускать тело жены по лестнице? Или условный дядя Вася с первого этажа, маясь от бессонницы, выйдет во двор покурить и выгулять собачку? И почему бы бдительному гаишнику не остановить машину Чернова? Кто ему запретит? А если эти этапы женоубийца минует благополучно, то судьба, которая, как известно, играет человеком, заставит его выбрать для сокрытия тела именно тот пруд, где в кустах затаилась влюбленная парочка. Вероятность каждого из этих событий невелика, но в сумме они составляют серьезный риск, на который благоразумный Чернов вряд ли бы пошел. А вот команда профессиональных ликвидаторов – другое дело. Чтобы навлечь на Илью Максимовича максимум подозрений, они поджидали его жену в парадной. Вряд ли заставили соседку лгать, у них ведь не было цели непременно посадить Чернова, а посвящать посторонних людей – значит ставить операцию под угрозу срыва. Просто удача оказалась на их стороне. Когда Чернова зашла в парадную, они предъявили ей корочки и приказали следовать за ними. Та повиновалась, понимая, что сопротивление ни к чему не приведет, ну а дальше ее завезли в какой-нибудь глухой угол, возможно даже в соседнюю область, убили и избавились от тела. Не исключено, что подкинули фальшивые документы, по которым и похоронили бедную женщину, по злой иронии судьбы дважды поменявшую свою личность. Решив, что за такой прорыв в расследовании можно вознаградить себя небольшим отдыхом, Ирина легла на диван, подложив под ноги подушку. – А ведь Гортензии Андреевне эта версия не понравится, – сообщила она Володиному Буратино, хитро поглядывавшему на нее нарисованным глазом, – очернить ее любимый КГБ, ага, сейчас, прямо так она и позволит, держи карман шире. Скажет: «Ирочка!» Нет, даже «ИРОЧКА! Вы в своем уме? Советские органы государственной безопасности не практикуют тайное устранение граждан». И ведь действительно, зачем, когда можно совершенно явно бросить их в тюрьму и расстрелять. Буратино ничего не ответил. Версия и правда отдавала опереттой, но объясняла ситуацию наиболее логично. Естественно, Ирина не собиралась в одиночку раскрывать заговор спецслужб, это с ее стороны было бы как минимум самонадеянно, а вообще – прямой билет в психушку. Но на всякий случай, чисто чтобы убедиться в том, что фантазия у нее в пределах нормы, неплохо бы повидаться с Ильей Максимовичем и осторожненько расспросить его, не замечал ли он чего-то странного незадолго до исчезновения жены, не появлялись ли непонятно откуда новые знакомства… Прошло пять лет, серьезный срок, воспоминания искажаются, что-то забывается, что-то наоборот преувеличивается, застилает реальную картину, но все-таки какие-то крупицы истины можно будет получить. Может, Чернову вызывали в КГБ и требовали прекратить антисоветчину, но Илья Максимович благоразумно умолчал об этом на допросах, а в частной беседе скажет. Или бумаги пропали. Тут-то коммунист Чернов точно не стал в милиции орать: «Помогите, спасите, украли черновики романа, порочащего советский строй». – Много я не прошу, – призналась она Буратино, – получить бы хоть малюсенькое, самое косвенное подтверждение моей гениальной догадке, и можно рожать спокойно. * * * Врачи предупредили, что хотят выписать Сашу перед Новым годом, пора готовить квартиру к его возвращению. – У всех будут елки, а у меня овощ, – сказала Олеся и содрогнулась от собственного цинизма. Она не хотела забирать бывшего мужа к себе. Правда, немножко формальностей, частично законных, частично не очень, – и он снова сделается нынешним, а к ней вернется статус генеральши, пусть и отставной. Ничего страшного, главное, она перестанет быть разведенкой, а о Вике вообще можно будет забыть как о страшном сне. Будто никогда ее и не было, а жила себе поживала крепкая семья, но пришла беда – любимый муж тяжело заболел и любящей жене ничего другого не остается, как посвятить остаток жизни уходу за ним. Да, полнокровная жизнь, которую она себе распланировала, с учебой, работой и, страшно сказать, служебным романом, усохнет, как купированный хвостик, и превратится в остаток. Она снова наденет обручальное кольцо, подружки вернутся, чтобы поздравлять с Новым годом и днем рождения, и, собственно, на этом все. Не слишком ли скромные плюсы за роль полувдовы при полуживом муже? Олеся выдержала тяжелый разговор с Артемом. Было сильное искушение не говорить ему сразу о предстоящих переменах, а немножко еще побыть вместе, познать близость мужчины с нежными и теплыми губами, вообще понять, что это за штука такая – внебрачный секс. Очень хотелось потянуть до последнего, но Олеся понимала, что, если они переспят, обратной дороги уже точно не будет, они не смогут притворяться просто коллегами, и возникнет такое напряжение, что кому-то придется уволиться, а она теперь даже этого себе позволить не могла. Если она в принципе хочет работать, то нужно оставаться в этой школе, потому что она рядом с домом, можно в случае необходимости сбегать перестелить и накормить. – У нас бы все равно ничего не получилось, – сказала она, объяснив Артему все обстоятельства, – я ведь тебя старше. – Ну и что? – вздохнул Артем. Они сидели у нее на кухне за столом, накрытым клетчатой скатертью, мягкий свет зеленой лампы с бахромой отражался в темном окне и в начищенном стальном боку чайника. Олеся вдруг поняла, что за год после развода из кухни улетучилась тоска, а генеральной уборкой накануне она смела последние крошки уныния и горя по утраченному. Теперь это было радостное место, предназначенное для встреч, а не для расставаний. И однако ж они расстаются. – Ты мне давно нравишься, – Артем взял ее за руку, – давно и по-серьезному. – Ты мне тоже, но видишь как… – Вижу. – Артем, для тебя это даже лучше, – Олеся убрала руку, – тебе надо полноценную семью, детей, а я, будем реалистами, родить уже вряд ли смогу. Он поморщился: – У меня есть сын. Его воспитывает другой мужчина, и мне кажется, что если я заведу еще ребенка, то я его как бы предам. – Но ты же не виноват, что так сложилось. – Может быть, но есть такое чувство. Олесь, я бы очень хотел не расставаться, но понимаю, что если ты вернешь бывшего, то наши отношения со стороны будут выглядеть странно, если не сказать дико, а тайными свиданками оскорблять тебя не хочу. Выхода, похоже, нет. – Нет. Артем поднялся: – Да, интересная штука судьба, – протянул он, – жена бросила меня, когда я поломался, испугалась жизни с инвалидом, а теперь я не могу быть с любимой женщиной, потому что она не может бросить инвалида. Такая вот траектория. – Хороший человек всегда оказывается на обратной стороне медали, – буркнула Олеся. Уже надев куртку, Артем вдруг резко обернулся к ней и взял за плечи: – Олеся, подумай хорошо! – Да что тут думать, когда выхода нет? – Я понимаю, что не имею никакого права тебе советовать, но все-таки скажу, что у тебя перед ним нет обязательств. Ты ничего не должна. Молча высвободившись из его рук, Олеся отступила вглубь коридора. – Если ты откажешься забирать его к себе, это не будет предательством, Олеся. Это я тебе говорю прямо точно и безотносительно всего. Нельзя предать того, кто первый тебя предал. С этими словами Артем ушел. Олеся снова осталась одна. Пора готовиться к Сашиной выписке, оборудовать ему место в бывшей супружеской кровати, а самой переселяться в гостиную на диван. Возвращать учебники в библиотеку, а на опустевшем столе раскладывать лекарства мужа и медицинские бумаги. В квартирах тяжелобольных всегда есть такое подобие алтаря. Где-то надо исхитриться и раздобыть аппарат для измерения давления, резиновый круг под крестец, массажер и обязательно клизму, ибо у лежачих больных всегда проблемы со стулом. Наверное, это еще не полный список необходимых вещей. Олеся остановилась в дверях спальни, прикидывая, как все это будет. Вечно лежащий человек, вечно разобранная постель… Стойкий запах нечистот и камфарного спирта… Кухня вся в парусах сохнущих простыней… – Господи, как же я этого не хочу! – воскликнула она в полный голос, и сразу прикусила язык. Нет слова «хочу», есть слово «надо»! Под этим лозунгом Олеся прожила все детство, да и потом мало что изменилось. Только отвратительные эгоисты делают, что им хочется, а хорошие девочки в первую очередь думают о папе с мамой, во вторую о человечестве в целом, и только после этого… А после этого ничего и не остается. Кому какое дело, что она наконец пережила трагедию развода и захотела жить? Разве имеет значение ее желание учиться, и без больных мужей нелепое и противоестественное в сорок пять лет? Главное, Саша нуждается в ее помощи, значит, отказаться нельзя. Вечером позвонила дочка: – Ну что, мам, правильно, что ты папу забираешь, – сразу приступила она к сути. – Так будет лучше для всех, и нам спокойнее, что он дома, а не непонятно где. – У законной жены, – зачем-то возразила Олеся. – Да, я тебе как раз об этом хотела сказать, Вика хочет через загс задним числом разводиться, так вот не вздумай!