– Был. Муж снова засмеялся: – Это с какой это, интересно, стати я должен повесить себе на шею постороннюю бабу? Нет, Олеся, такое маразматическое предложение я бы точно не забыл. – Саша, я четверть века была твоей женой. – Ну да, раз я тебя двадцать пять лет содержал, что ты горя не знала и ни хрена не делала, значит, надо и дальше? Что за логика ущербная? – Просто ты обещал. – Разве что в твоих фантазиях. Олеся нахмурилась, припоминая. Черт знает, вдруг она действительно напутала? Ведь и раньше частенько случалось, что ей «просто показалось» или она «не так поняла». Чего только не вообразишь себе на пике душевного волнения, а, надо признать, она была очень далека от точки равновесия, когда разводилась. Да, похоже, она, как всегда, все напутала. – Я, конечно, понимаю, чтоб муж ушел с одним чемоданом и еще алименты потом платил, это хрустальная мечта любой бездельницы, – муж засмеялся, и Олеся поняла, что грозы не будет. – Но позволь тебя спросить, я похож на полного идиота? На князя Мышкина или кого там еще? По справедливости это ты должна мне алименты, хотя бы молоко за вредность, что я столько лет тебя терпел, ну да ладно уж, что с тебя взять! – Саша, но ты сам хотел, чтобы я занималась домом и детьми, – сказала Олеся. Ответом ей был очередной раскат смеха: – Нет, милая моя, это ты себе придумала такое алиби, потому что ни на что другое не годилась. И не надо мне сейчас тут песни петь о своих великих загубленных талантах. Просто оставь нас в покое раз и навсегда. Уясни наконец, что мы больше не женаты и я тебе ничего не должен. Если не можешь работать из-за своей шизофрении, встань на учет в психушке, оформи инвалидность и получай пенсию, а в нашу семью больше не лезь, поняла? – Поняла. – Ну вот и молодец! – Лучше бы ты меня убил, – буркнула Олеся. – Ты что несешь, дура? За всю жизнь я пальцем тебя не тронул! – вдруг взвился муж. – Я помню, Саша. – Зачем тогда оскорбляешь? – Прости. Я имела в виду, что лучше бы я умерла, чем развод. – Ах вон что? Снова-здорово виноватить меня? Хватит, надоело! Черт подери, я же собирался расстаться мирно, как цивилизованные люди, до последнего хотел сохранить хорошие отношения, а ты сцены устраиваешь, лепишь из меня какого-то злодея несусветного! Знаешь, вела бы ты себя нормально, может, я и правда тебе бы помогал, но сейчас – извини! Не можешь себя контролировать – пошла вон, нам и без сумасшедших проблем хватает. В трубке полетели короткие гудки прежде, чем Олеся нашла что возразить. А вдруг муж прав и у нее действительно душевное расстройство? Самой ей так не кажется, но плох тот псих, который не считает себя нормальным. Муж часто говорил ей, что она сумасшедшая, неадекватная, не в себе. Вдруг он был прав и стоило к нему прислушаться? Сейчас-то уже смысла нет, но вдруг, если бы она сразу пошла к врачу, он прописал бы лечение, и удалось сохранить брак? Вдруг муж ушел не «к», а «от»? Не молодость его привлекла, а оттолкнула сварливая неадекватная женщина, сделавшая его жизнь невыносимой? С психами живется реально очень тяжело… Да, надо было не считать упреки мужа в ненормальности обычными колкостями, брошенными в пылу ссоры, а принимать меры. На душе стало так горько, что Олеся решила накапать себе валерьянки. Когда затрясла флакончик над стаканом, отсчитывая капли, по кухне поплыл противный старушечий дух, от которого Олесю аж передернуло. Она бросила пузырек в мусорное ведро, а стакан в раковину так поспешно, будто те были горячие, и открыла форточку, откуда сразу пахнуло мокрым снегом. «Все кончено, – строго сказала себе Олеся, – семьи не вернешь, а это всего лишь фантомная боль. Хватит уже, наверное, перебирать жизнь по лоскуткам, выискивая ТОТ САМЫЙ МОМЕНТ, великую секунду, когда можно было повернуть все назад. Ах, если бы я тогда то, а он это… Если бы мы в тот-то день поговорили… Если бы я заметила… А правда в том, что того самого момента не существует. Нет его, хоть ты тресни». Чтобы немного отвлечься, Олеся включила телевизор, но по всем трем каналам передавали политические новости, которые ее совершенно не интересовали, ибо они не для женского ума. Мужа, кстати, умиляла ее неосведомленность в этих вопросах, а Олеся была и рада стараться. Глазами только хлопала, когда ее спрашивали, например, кто такая Маргарет Тэтчер. Плохой политик, раз из капиталистического лагеря, и плохая жена и мать, раз политик, а большего про нее нечего и знать. Внезапно ей пришло в голову, что ласковое «глупышка» в сущности намекает на твою ненормальность не меньше, чем злобное «неадекватная». А муж постоянно ее так называл. «Глупышка моя», «ты у меня такая маленькая и глупенькая» Олеся слышала с первых дней брака, и зачастую без явного повода со своей стороны. Муж заводил эту шарманку внезапно, просто на ровном месте, а она радовалась, потому что произносилось это ласковым тоном и сопровождалось сладкой улыбкой. А заканчивалось обычно сексом. В самой потаенной глубине души Олеся не считала себя дурой, но очень гордилась, что ей удается скрывать свой ум от посторонних. Глупышка – это же комплимент, триумф твоей женской мудрости, потому что всем известно, что только полная дура будет выставлять свою ученость напоказ. Ну а что через двадцать лет ты из глупышки превратишься в неадекватную идиотку, так это когда еще будет… Нет, определенно, Чернов, убив жену, поступил в чем-то честнее и милосерднее, чем Саша, который всего лишь травоядно с ней развелся. Бедная Аврора всего-навсего лежит в могиле, то есть не в могиле, а где-то в лесу между Ленинградом и Копорьем, но не в этом суть. Главное, она мертва и, может быть, даже не узнала, что приняла смерть от руки собственного мужа. Не изведала оскорблений и унижений и не поняла, что вся ее счастливая жизнь была ложью и декорацией. Нет, правда, лучше бы Саша ее убил… Она бы не обиделась, честное слово. В конце концов, Олеся сама страстно желала его смерти, пока ждала развода. Каждый день молилась, чтобы он или вернулся к ней или сдох, лишь бы только не идти в загс и не ставить в паспорт позорный штамп, перечеркнувший не только будущее, но и прошлое. Когда ты овдовеешь, то тебе надо только набраться сил и двигаться дальше, а с разводом так не получается. Развод – это будто тебя вдруг вернули на станцию отправления, а у тебя уже нет денег на билет. Ты теряешь не только человека, но и воспоминания о нем, и счастливые моменты навсегда отравлены горьким сознанием, что счастлива в них была только ты. Когда муж умирает, он остается твоим мужем навсегда, пусть мертвый, но он все равно рядом, а после развода тебе приходится понять, что самый близкий человек на свете, тот, кого ты двадцать пять лет считала частью себя, теперь чужой. И был чужим, когда обнимал тебя и ложился с тобой спать, и снилась ему другая женщина. В назначенный день она ехала в загс как на эшафот и страстно надеялась, чтобы что-то случилось по дороге либо с мужем, либо с ней самой, но правду говорят, что пути Господни неисповедимы. В это утро умерли другие люди, может быть, счастливые, полные планов и надежд, а они с Сашей благополучно добрались до загса, где женщина с намертво залакированной прической одним махом вырвала из жизни Олеси четверть века, как, наверное, хирург удаляет из тела запущенную опухоль, а у тела уже нет сил жить дальше. Олеся закуталась в шаль. Ей всегда становилось зябко от волнения, а тут еще и форточка открыта. Нет, Чернов, конечно, молодец, но, с другой стороны, не все женщины такие, как она. Вдруг Аврора Витальевна не считала развод вселенской трагедией и концом всего? Олеся нахмурилась, припоминая судебное заседание. Ну да, по словам соседей и коллег, Чернова была человеком совсем другого склада, чем Олеся. Активная, увлеченная работой и культурной жизнью, не фанатка домашнего хозяйства, мечтала переехать поближе к сыну и внукам. Страшно подумать, но, может, муж не был осью, вокруг которой крутился ее мир? Вдруг она готова была дать ему свободу или – вообще крамольная мысль – он так надоел Авроре Витальевне, что она сама захотела развод? Почему Чернов не согласился? Пять лет назад не было еще той вольницы, что теперь, развод ставил большой и жирный крест на партийной карьере, ну и про имущество тоже не стоит забывать, которое лучше наследовать, чем делить, не правда ли? Чернов рискнул и не прогадал. Вышел сухим из воды, должность сохранил, теперь спокойно унаследует имущество и женится на какой-нибудь Вике, а косточки бедной жены так и останутся лежать неизвестно где и сыну некуда будет даже принести цветочки… Тут ее грустные мысли прервал телефонный звонок. Решив, что это муж приготовил ей очередное унижение, Олеся, схватив трубку, выпалила: – Что тебе еще надо? – Да ничего, собственно, – ответил после паузы веселый незнакомый голос. – Что-то случилось, Олеся Михайловна? – Нет, просто я думала, что это бывший муж, – зачем-то призналась она неизвестно кому. – Я понял. – А «я», простите, это кто? – Да, «я» бывают разные, – в трубке засмеялись радостно и тепло. – Вихров на проводе. Олеся поежилась от нехорошего предчувствия. Очень сомнительно, что профорг хочет вручить ей путевку в санаторий или почетную грамоту. Нет, скорее всего, будет расписывать преимущества увольнения по собственному и что нужно пользоваться, пока есть такая возможность. А то выпрут по статье, и никакой профсоюз не поможет. – Простите, что побеспокоил, – продолжал Вихров, когда молчание слишком затянулось. – Я только хотел узнать, все ли у вас в порядке. – Да, – кивнула Олеся, решив, что это будет не ложь, а вежливость. – Справляетесь с новыми обязанностями? – Да, спасибо, Артем Степанович. – Помощь не нужна? – Нет, спасибо. – Помните, Олеся Михайловна, вы сейчас на переднем крае закона, – торжественно произнес Вихров. – Коллектив оказал вам высокое доверие для выполнения сложных и ответственных задач, и вы вправе требовать от него поддержки. – Я помню, Артем Степанович. – Уверен, что вы не подведете! Но если нужна помощь, немедленно обращайтесь. Заверив, что непременно так и поступит, Олеся повесила трубку, пока Вихров не исторг из себя еще десяточек затертых лозунгов и штампов. Помощь предлагает, надо же… Олеся вдруг с удивлением поняла, что улыбается. Сколько она не слыхала этих волшебных слов? Кажется, последний раз ей сказали «давай помогу» еще в училище… Да, точно. Во взрослой жизни было только «ты должна». * * * Ирина вернулась домой с неприятным чувством, что, сделав все, что могла, она в то же время чего-то не доделала. Почти целый рабочий день провела в обществе убийцы, которому не вынесла приговор, а, наоборот, сделала его жизнь проще и комфортнее, освободив от последних обязательств перед женой. Противно, но придется смириться, ибо безнаказанные преступники – неизбежная цена, которую общество платит за гуманный и справедливый суд. От детей ей удалось скрыть подавленное настроение, но Гортензия Андреевна, приехавшая обновлять приданое малышу, сразу поняла, что Ирина не в своей тарелке. Весь вечер старушка бросала на нее встревоженные взгляды, а после ужина, когда Егор ушел к себе читать, а Ирина устроилась в кресле с полусонным Володей на руках, Гортензия Андреевна отложила вязанье, взяла ее за руку и внимательно посмотрела в глаза: – Что-то случилось, Ирочка? Ирина покачала головой: – Все в порядке, не волнуйтесь, Гортензия Андреевна. Процесс противный, только и всего. – Пора в декрет, Ира, и не спорьте! Пора, пора, рога трубят! – пропела старушка, снова заработав спицами с нечеловеческой скоростью. – Сейчас надо вам отдыхать, гулять, смотреть на все красивое, а не горы трупов разгребать, как вы это любите. – Не люблю. Володя мирно посапывал со строгим и сосредоточенным выражением на личике, как обычно спят маленькие дети, и Ирина осторожно отнесла его в кроватку. Сын был тяжеленький, но она была уверена, что своя ноша не тянет и беременности никак не повредит. – Да сегодня вообще и не было никаких трупов, – сказала она, вернувшись. – Чистая бюрократия. – Вы не уверены в своем решении? Ирина пожала плечами: – Трудно сказать. По букве я права, а по сути не знаю. Вы, случайно, не слышали о пропавшей жене главного партийца университета?