– Нет. Следователя Буглеева. Недавно я имел честь быть у него на приеме… – Что вам надо? – перебила адвокат. – Вот газета, в ней заметка. Воронов достал номер «Тихоокеанской звезды» за прошлую неделю. – Прошу вас, не пытайтесь сожрать эту газету. В этом будет еще меньше смысла, чем в глупой выходке с протоколом. Протокол был в единственном экземпляре, а газета «Тихоокеанская звезда» во всех киосках «Союзпечать» продается. – Давайте сюда вашу мерзкую газетенку! Титова прочла статью о разоблачении лжеафганца Малькова, пожала плечами. – Ничего не понимаю! При чем здесь я? – Вика! – Воронов подпрыгнул к адвокату, выхватил газету. – Ты решила дурочкой прикинуться, сделать вид, что не понимаешь, о чем идет речь? Ты посмотри сюда и прочитай между строк. Видишь, что здесь написано? Здесь не про мошенника Малькова идет речь, а о свободе прессы! Табу отменены, публика жаждет жареных фактов, скандальных новостей. По городу рыщут десятки корреспондентов. Они готовы опубликовать любую пошлятину, лишь бы вышло позабористее и поскандальнее. В статейке о лжеафганце нет ничего такого, что могло бы затронуть интересы каждого хабаровчанина. Был такой Мальков, жульничал, и что с того? Он никого не обокрал и не обманул, кроме своих товарищей. Случай с ним – это курьез, эксцесс исполнителя. Плевать народу на этого Малькова. А твоя история всколыхнет весь город. Все юридическое сообщество будет ее обсуждать. Бомжи на помойках будут клочки газеты со статьей про тебя из рук в руки передавать и зубы скалить. Бомжам ведь приятно будет узнать, что на свете есть человек, которому руку при встрече подавать не стоит. Запачкаться можно. – Что вы себе позволяете… – Помолчи! – приказал Воронов. – Если мы не придем к согласию, то на этом наша встреча будет окончена. Завтра или послезавтра редакция «Тихоокеанской звезды» получит эксклюзивный материал, подтвержденный копиями из уголовного дела, объяснениями Долматова и комментариями Буглеева. Я был в зоне у Долматова, он мне про тебя такого рассказал! Весь город взахлеб читать будет, как ты его мамашу вокруг пальца обвела. Статеечку корреспонденты назовут «Мошенница из юридической консультации». Первый абзац будет выглядеть примерно так: «Некоторые будущие адвокаты начали заниматься мошенничеством еще на институтской скамье». Ну как, проняло? Поставь себя на место любого хабаровчанина. Ты хочешь получить правовую помощь по пустяковому вопросу, а в юридическую консультацию идти страшно – обворуют, без последних штанов оставят! Как можно адвокатам доверять, если они жульничать еще в институте учатся? Редакция, конечно, не станет публиковать непроверенные материалы… – Дальше – не надо, – мрачно заявила Титова. – Объясни толком, что ты хочешь от меня? – Я хочу, чтобы ты была моим проводником на пути познания истины. Не надо с таким изумлением смотреть на меня. Я просто называю вещи своими именами. Есть мутная история о похотливом морячке, который получил восемь лет за две недели беспробудного веселья. Я хочу разобраться в этой истории и понять, кто подтолкнул Долматова в жернова правосудия, кто сфальсифицировал его дело? – Не я, это точно, – заверила Титова. – Мне нравится, как прогрессируют наши отношения. Мы перешли на «ты» и потихоньку приступили к воспоминаниям о днях минувших. Здесь продолжим разговор или пойдем на улицу? Сегодня чудесная погода. Прогуляемся до горсада. Я тебя мороженым угощу. – Пошли! – Титова встала, одернула юбку, посмотрела Воронову в глаза: – Про тебя бы заметку написать! Кстати, ты кто такой? 22 Воронов и Титова спустились на Уссурийский бульвар, пошли в сторону набережной. – Объясни еще раз, зачем тебе все это надо? – спросила адвокат. – Если в двух словах, то из любви к искусству и из стремления познать мир. Представь: сидит некий художник и малюет картину, которую никто не купит. Мало того, увидев его творение, все будут смеяться, издеваться над художником, называть его полотно бездарной мазней. Быть может, это так и есть, но в процессе создания картины художник экспериментирует с красками и полутонами, учится отображать игру теней. Пройдут годы, и он создаст бесценное полотно, которое никогда бы не появилось на свет, если бы не экспериментальная мазня. В деле Долматова меня интересует движение жерновов правосудия. Жил-был безобидный человечишка: любил выпить, весело провести время в женском обществе. В какой-то момент его подтолкнули к жерновам, и от Долматова остались рожки да ножки. У него, кстати, ни одного здорового зуба во рту нет, одни гнилые пеньки. – Тебя точно не интересует квартира? Сразу предупреждаю: ни один суд не вернет ее ни Долматову, ни его представителям. Моя прописка в квартире и ее обмен были совершенно законными. – Долматов настроен биться за квартиру. Он выйдет осенью, вполне возможно, найдет тебя, и вы с ним обсудите нюансы прописки и выписки. Меня в истории с квартирой больше всего интересует фотография. Ничего не хочешь про нее рассказать? Опасности-то никакой нет. Я уверен, что оригинала фотографии больше не существует. – Так и быть! Уболтал, расскажу. Все началось с визита к матери Долматова. Он хотел пустить ей пыль в глаза, убедить, что нашел девушку, на которой хочет жениться. Дерябина категорически отказалась с ним поехать, так что пришлось изображать его невесту мне. Знакомство со старушкой прошло на удивление гладко. Она хлопотала вокруг меня, словно мы только что вернулись из ЗАГСа. Пока Долматов переодевался, пересчитывал деньги, что-то записывал, мы с его матерью попили чайку и даже нашли общие темы для разговора. Ну, как нашли… Она болтала без умолку, а я поддакивала в нужный момент. Долматову понравилось представление, и он решил меня отблагодарить. Когда мы вышли из подъезда, он протянул пятьдесят рублей и с ухмылкой сказал: «Держи, заработала!» Я взяла деньги и поклялась при случае отплатить ему за унижение. Я бы подстроила Долматову мелкую пакость, высмеяла бы его в кровати или еще что-нибудь в этом роде, но не так же, как получилось! Весть об изнасиловании младшей Дерябиной была для меня как гром среди ясного неба. Лену Дерябину насиловать было ни к чему, она и так была на все согласна, но против закона не попрешь! Кто-то тщательно поработал над инсценировкой преступления. – Когда ты поняла, что его подставили? – С самого начала. В любом преступлении есть сомнительные моменты, над которыми следователю надо поработать, а тут все ясно, все доказательства налицо. С юридической точки зрения задумка была осуществлена безупречно. Есть жертва, есть доказательства и мотив преступления. Зачем только это было сделано, трудно сказать. Если из-за денег и видеомагнитофона, то овчинка выделки не стоила. На сестер Дерябиных потом столько грязи вылилось, что не позавидуешь. Особенно не повезло Кате. Отец фактически выгнал ее из семьи, и она скатилась до уровня жизни обычной советской студентки. Обратное превращение – из князи в грязи! То она по ресторанам шиковала, а тут при мне в кулинарии полуфабрикаты выбирала. – Кто, по-твоему, все это устроил? – Скорее всего, сама Катя. Она, наверное, не разобралась в вопросе и думала, что заявление об изнасиловании можно забрать. Одно могу сказать точно: Нечаева действовала по ее инструкциям. Сама по себе Марина не рискнула бы в эту историю ввязываться и милицию вызывать. Хотя… кто его знает! – В смысле? – не понял Воронов. – Из Кати актриса никудышная. Если она врет, то по ней это видно. После изнасилования я увидела ее примерно дня через два. Она была ошарашенная, не знала, за что хвататься. Потом отошла и взялась действовать. Обобрала мою будущую свекровь. Все из нее вытянула, даже ношеные джинсы Долматова забрала. Но это было после, а в первые дни на нее было жалко смотреть. – Буглеев уверял меня, что Нечаева вызвала милицию по собственной инициативе. – Все может быть! Но маловероятно. Одно могу сказать точно: я к этой истории ни малейшего отношения не имею. – Верю. Давай про квартиру. – Пока шел суд, я присматривалась к матери Долматова и поняла, что ей нужна поддержка, что она чувствует себя одинокой, брошенной на произвол судьбы. Все участники процесса смотрели на нее как на мать насильника, как на женщину, породившую преступника. Я старалась держаться в стороне, а когда Долматова осудили, пришла к ней и напомнила о себе. Мне нужно было материальное доказательство моих отношений с Долматовым. Учитывая умственные способности старушки, это могла быть фотография или письмо от сына. Письмо подделать я не могла, а с фотографией помог случай. Нечаева, Катя и Долматов сфотографировались на память. Фотка валялась у Кати в гостиной. Я забрала ее еще до ареста Долматова, думала подшутить: нарисовать ему рожки и вернуть карточку на место. После суда я решила, что в этой фотографии – ключ к сердцу матери Долматова. Изготовить новую карточку было делом техники. Я отрезала Катю и Марину, оставила одного Долматова. С фрагментом фотографии, где была Дерябина, пришла в фотоателье и попросила сделать мне точно такой же снимок. С третьей попытки у фотографа получилось подобрать и освещение, и размер. Он, кстати, не поинтересовался, зачем мне дублировать неизвестную девушку на фото. С двумя частями фотографии я пришла в художественную фотомастерскую и попросила сделать цветной портрет. Моя просьба вопросов не вызвала. Мастер совместил два фрагмента, перефотографировал их на один снимок, и с него сделал увеличенный портрет. При изменении размеров фотографии стык между мной и Долматовым стал размытым, и определить на глаз, что это фотомонтаж, стало невозможно. Фон общего снимка отретушировали, одежду раскрасили. Я, когда посмотрела, что получилось, сама обомлела – настолько правдоподобно мы смотрелись с Долматовым. Даже выражение лиц у нас было одинаково умиротворенным. Его мать, когда увидела портрет, заплакала и охотно поверила, что я его невеста и буду ждать невинно осужденного жениха восемь лет. Бред, конечно. Кто будет восемь лет молодости на ожидание тратить? Не всякая жена согласится столько лет в одиночестве провести, жизнь впустую потратить, а если сделает вид, что ждет, то будет по ночам тайных гостей принимать. Да и было бы для кого стараться! Долматов – мужичонка так себе, ничего выдающегося. Если бы он восемь лет назад предложил мне пойти за него замуж, я бы отказалась. – Так ты еще во время суда решила завладеть квартирой? – Зачем же так сразу – завладеть! Прописаться, обрести свой угол. Не век же мне с родителями жить и жениха с квартирой присматривать. Можно самой попробовать жилплощадью обзавестись. Знаешь, сколько я с его мамашей намучалась? Попробуй пожить в одной квартире со старухой, у которой едет крыша. День-два вынести можно, а на третий появляется желание собственными руками придушить старушонку и избавиться от ее бесконечного нытья. – Ты сразу к ней переехала или выждала время? – Прекрати со мной разговаривать, как с обвиняемой! – разозлилась Титова. – Если хочешь потренироваться в допросе, выбери другую жертву. С Жигулиной поговори или с Мариной, а на мне нечего отыгрываться. Если ты взял меня за горло, это еще не значит, что можешь издеваться, как вздумается. – Мир, дружба, жвачка! – предложил Воронов. – Не обращай внимания. Продолжай. – Вначале я приходила к ней по вечерам – просто так, посидеть, вспомнить, какой у нее хороший сын был. Потом стала бегать за продуктами, врача из поликлиники вызывать. Как-то раз засиделась допоздна и осталась ночевать. Через некоторое время перевезла к ней свои вещи и уговорила будущую «свекровь» прописать «невестку» у себя вместо осужденного сына. Письма в зону она писала под мою диктовку, у самой уже ума не хватало, как связно события изложить. Ответные письма я легко перехватывала. Как только почтальон принесет почту, так я тут же проверяла ящик и письма из зоны изымала. Сколько угроз и проклятий он на мою бедную голову обрушил! Я за его сумасшедшей мамашей ухаживала, а он обо мне ни единого хорошего словечка не написал. – Наверное, заслужила! – не удержался Воронов. – Ты опять начал? – О, нет! Я просто слышал эту историю с другой стороны, и мне есть с чем сравнивать. Долматов, кстати, о вашем свидании вспоминал как о самом ярком событии в жизни. – Вот где был ужас, прости господи! – воскликнула Титова. – Когда его мать стало невозможно оставить в квартире одну, я устроила ее в дом престарелых. Чего это мне стоило, одному богу известно! Ты в курсе, что старика просто так в дом престарелых не возьмут? Нужно направление от врача, согласие от органов опеки и попечительства и еще куча всяких бумаг. Я пришла в опеку и говорю: «Она включает газ и забывает поднести к конфорке спичку. Вы что, хотите, чтобы она весь подъезд взорвала?» Только тогда они зашевелились и направление дали. Чтобы Долматов раньше времени не стал мне палки в колеса вставлять, я поехала к нему на свидание. Думала, поговорим в отдельном кабинете и разбежимся, заверив друг друга в вечной любви. Не тут-то было! Начальник зоны решил проявить благородство и предоставил нам семейное свидание, как мужу с женой. Это была пытка! Долматов весь был какой-то шелудивый, изо рта у него несло, как из помойки. Он ко мне целоваться лез, а меня тошнило в прямом смысле слова. Я после этого свидания месяц отмывалась, чуть кожу до крови не стерла. Зато он успокоился. Дальнейшее ты, наверное, знаешь? – Объясни, почему ты хотела съесть свой протокол допроса? – Необъяснимый порыв души. Я же помню, как Буглеев допрашивал. Я ему намекнула, что он своими бесцеремонными вопросами превышает должностные полномочия и вторгается в мою личную жизнь. Для расследования уголовного дела подробности моего интимного времяпровождения значения не имели. Буглеев в ответ пригрозил, что напишет информационное сообщение в институт, и я буду долго-долго преподавателям и однокурсникам объяснять, что я не проститутка, а просто шлюха, похотливая девка. Последний допрос проходил вечером, когда из прокуратуры уже все ушли. Я решила взять реванш. Расстегнула верхние пуговички на блузке, подошла к нему и говорю: «Здесь будем или ко мне поедем? Давай здесь, прямо на столе». Он испугался, побледнел, забормотал: «Что ты себе позволяешь? Здесь прокуратура, а не публичный дом». Я взяла протокол допроса, порвала его на четыре части и говорю: «Еще раз меня вызовешь и будешь расспрашивать, как и с кем я спала, я напишу заявление, что ты понуждал меня сексом заниматься». Буглеев пришел в себя, усмехнулся: «Пиши! Тебе никто не поверит». Тут я посмеялась от души: «Не поверит, говоришь? Сейчас я спущусь на вахту. Там сидит старушка божий одуванчик, контору вашу от воров охраняет. У ее стойки я всхлипну и начну дрожащими руками пуговички на блузке застегивать. Могу трусики для правдоподобности уронить. Дома мне сестра грудь ногтями исцарапает, и тогда посмотрим, как ты запоешь». Буглеев взял меня за руку, вывел на улицу и больше к себе не приглашал. – Он почувствовал, как жернова правосудия скрипнули рядом с ним! – мстительно заметил Воронов. – У тебя, Вика, ничего бы не получилось. У Буглеева папаша – солидный туз, сыночка в обиду бы не дал, но сам скрежет жерновов кого угодно на место поставит. – Есть такая категория мужчин, которые на словах на любое безумство готовы, а как дело коснется – так сразу сотня отговорок появляется. Буглеев из этой породы. Пока он мне нервы трепал, я поняла, что он – закомплексованный молодой человек, способный только на бумаге свои эротические фантазии реализовывать. Тут он мастер, ничего не скажешь! – Если не секрет, тебе-то зачем эти посиделки у Дерябиных были нужны? – Просто так. Хотя нет, вру. Я была замужем и уличила супруга в неверности. Мне было обидно до слез, и я не знала, как ему отомстить. Наверное, чувство мести подтолкнуло к интрижке с Долматовым. Титова помолчала, остановилась, посмотрела собеседнику в глаза: – Перед тем как осуждать меня, ответь на один вопрос, только ответь честно. Ты женат? Впрочем, это неважно. Сейчас представь, что мы пойдем в ресторан, будем есть самые изысканные блюда, пить хорошее марочное вино, или коньяк, или водку – что пожелаешь. Потом мы поедем в одно уютное гнездышко, где предадимся разнузданной любви, такой страстной, что ты этот вечер до конца своих дней не забудешь… – Дальше не надо, – прервал Воронов. – Я не соглашусь ни на ресторан, ни на интим. – Почему? Я не нравлюсь тебе как женщина? – Не хочу играть по чужим правилам. Титова достала ключи из дамской сумочки: – Я не шучу. Ресторан на соседней улице. Квартира есть. – Вика, я никуда не пойду. Если мы уединимся, я буду думать не о тебе, а о жерновах. История Долматова учит, что если тебя женщина куда-то приглашает, трижды подумай, перед тем как согласиться. – Как знаешь! – Адвокат спрятала ключи обратно в сумочку. Наступила неловкая пауза. Воронов решил, что самое время расстаться. – Надеюсь, это наша последняя встреча? – спросила Титова. Воронов молча кивнул, пожал руку девушке и пошел на набережную. По пути ему встретились две старшеклассницы в коротких юбках. Девчонки весело болтали о чем-то, демонстративно не замечая пристальных взглядов прогуливающихся по бульвару мужчин. «Если бы эти хохотушки позвали меня в самую дешевую столовую в городе, я бы пошел, не задумываясь. Вечерком бы целовался с одной из них у подъезда и был бы счастлив, полон предвкушения интересного продолжения знакомства. С Титовой же – нет! Она для меня не женщина, а часть жерновов. Интересно, она действительно хотела пригласить меня в ресторан или пошутила? Скорее всего, проверяла, клюну или нет. Кто про Дерябиных информацию в партийные органы слил? Буглеев? Да хоть кто! Могла та же Титова анонимку накатать». Вернувшись в школу, Воронов решил, что до окончания сессии Делом Долматова заниматься не будет. 23