Сейчас же муж ее жил своим домом в Питерсбурхе с молодой любовницей, а сама Софья, как и императрица, предпочитала проводить лето в окрестностях Питерсхоффа, для чего и принудила мужа выстроить дом на холме. Вернее, дом было одним из условий, выставленных Григорием своему зятю после долгого, ох, какого долгого разговора. Подъехав к крыльцу, Белов кликнул конюшего, отдал поводья, строго наказав хорошенько отшагать и растереть коня, и, поднявшись по ступеням меж двух каменных львов, постучал во входную дверь. Резные, украшенные перламутром, створки мгновенно распахнулась, и Семен, домовой лакей, одетый в ливрею, расплылся в щербатой улыбке: — Григорий Петрович, добро пожаловать! Софья Петровна в малой гостиной отдыхать изволят! — Хорошо, — Белов вручил лакею треуголку и перчатки, привычно одернул мундир, расправляя по фигуре, — Не докладывай, сам войду! Софья Петровна полулежала на новой козетке из голубого шелка, не далее как неделю назад доставленной из Франкии. Старшая из ее дочерей, приятная девочка десяти лет, обещавшая вырасти достаточно миловидной, чтобы составить хорошую партию, сидела в соседнем кресле, держа в руках книгу. Чтение не слишком увлекало, но девочка старательно всматривалась в строки, беззвучно, чтобы не потревожить матушку, проговаривая каждое слово. Младших видно не было, скорее всего, няня увела их на прогулку, пока не начался дождь. Войдя, Григорий остановился в дверях и с нежностью посмотрел на сестру. Замужество, не слишком мирный брак и многочисленные роды оставили свой след на ее лиц и фигуре. Софья выглядела гораздо старше, чем императрица и ее фрейлины. Морщины избороздили ее лицо, смерти детей оставили скорбную складку на лбу. Пополневшая и раздобревшая старшая сестра тем не менее была по-домашнему уютной и напоминала Гришеньке то время, когда он, расшибив коленку или напроказничав и получив от отца на орехи, бежал к милой Софьюшке за утешением. Почувствовав присутствие в комнате постороннего, девочка оторвалась от книги, при виде Григория, глаза племянницы весело блеснули. Гвардеец приложил палец ко рту, призывая к тишине, и стал за козеткой, заслоняя собой свет из окна. — Алекс, не балуй! — недовольно молвила Софья, открывая глаза, тут же лицо ее просветлело, она живо вскочила и тепло обняла брата, — Гришенька, братец, какими судьбами. Своими яркими голубыми глазами она пристально посмотрела на брата. От нее не укрылось ни хмурое лицо, ни настороженный блеск волчьих глаз. — Что у тебя стряслось? — Да так, некоторые неприятности на службе, — уклончиво ответил тот, все еще не решив, стоит ли рассказывать сестре о западне, в которую угодил. Софья понимающе кивнула, тотчас же вызвала слуг и распорядилась накрывать в столовой на стол и поставить для братца графинчик водки. Григорий лишь хмыкнул, но отказываться от обеда не стал. Сестра свято верила, что на сытый желудок неприятности кажутся не столь значительными. Еда у Софьи была исконно русской: наваристый борщ, пирожки с потрошками, да чай с сушеными ягодами, коего она всегда пила много. Во время обеда прибежали дети, с шумом окружив дядю, теребя его и пытаясь расспросить каждый о своем. Григорий миролюбиво отвечал, но голова была занята абсолютно другим и сестра, заметив это, отослала детей к няне. После их ухода в столовой повисла тишина. — Говорят, у тебя был новый адьюльтер? — прервала Софья затянувшееся молчание. — Был, — сухо ответил Григорий и потянулся за вареньем, которое так отменно готовилось в доме сестры. — И что? — А ничего, — под укоризненным взглядом хозяйки дома Белов облизнул пальцы. — А как же Головина? — О, и ты уже знаешь? — Да об этом весь Питерхофф гудел! — воскликнула Софья и невольно подалась вперед. — Гриша, правда, что когда ты Головину оставил, её сама императрица утешала? — Врут, — Григорий откусил большой кусок пирога с малиной и яростно задвигал челюстями, — Фрейлины ее утешали и Марфа. — А что государыня? Долго сердилась? — Софья тоже положила себе в блюдце варенье. — На Головину? Нет, простила. — А тебя? — допытывалась сестра. Белов откинулся на спинку стула и устало потер лоб. — А меня она женить хочет… О неожиданности сестра выронила ложку и недоверчиво посмотрела на брата. — Гриша… — Да, ты не ослышалась! — Белов уже не скрывал насмешки в голосе, — Наша милая матушка изволила в последнем своем визите при дворе в разговоре с государыней высказать опасения, что я никогда не женюсь, и Елисавета Петровна решила выступить свахой. — И кого же тебе сватают? — Некую девицу Анастасию Збышеву. Ныне фрейлину Ее Величества. Можешь даже не вспоминать, ты ее ранее никогда не встречала. Софья встала, и в волнении зашагала по комнате: — Но почему ее? Белов тяжело вздохнул, собираясь с духом, и начал пересказ событий сегодняшнего дня. После его рассказа сестра потрясенно молчала, с ужасом смотря на брата — Гринечка… — наконец прошептала она, невольно называя его, как в детстве, — Но как же… что скажет папенька? Белов обреченно махнул рукой. Гнева отца он не страшился, гораздо больше его беспокоило объяснение с матерью, которая будет заливаться слезами и по-бабьи заунывно причитать над судьбой любимого сына, будто отправляет его на каторгу. Впрочем, в данном случае его женитьба была сродни каторги или воинской повинности, которую обычно несли крестьяне. Только лямку ему придется тянуть всю жизнь, если не сподобиться отправить неугодную жену в монастырь. Но, памятуя все переживания и слезы Софьи по этому поводу, Григорий сомневался, что у него хватит духу на подобный шаг. Он взглянул на сестру, та выглядела настолько несчастной, что преображенец уже пожалел, что по привычке рассказал ей все. — А что папенька? — произнес Григорий, хорохорясь, — Ну вытянет по старой памяти нагайкой по хребту, как в прошлый раз, делов-то! Софья усмехнулась, заметив, как брат украдкой передернул плечами: весть о последнем визите в родные пенаты и бегстве Гринечки через окно разнеслось по всем домочадцам. Затем сестра снова погрустнела. — А коли откажет тебе в наследстве? Григорий фыркнул. Наследство волновало его меньше всего. — Откажет, так не беда! Он мне денег и так не дает, с тех пор как я… — он махнул рукой. — Служба у меня есть, жалование исправно платят, чай не пропаду! — Господи, срам то какой… Ведь весть Питерсбурх смеяться будет! — Да уж, — преображенец поднялся и в задумчивости подошел к окну. Там как раз пошел дождь, дробно стуча по стеклам, поставленным мелким переплетом — на голландский манер. Где-то за деревьями катил свои свинцово-серые воды залив. Григорий с тоской посмотрел на мокрые поля, по которым ему придется возвращаться обратно, в казармы. Унылое серое небо и мелкая морось дождя, буквально висевшая в воздухе, как никогда соответствовали настроению гвардейца. Вся жизнь казалась мрачной и бесцельной. Особенно Белова потрясло предательство обожаемой им со всем пылом юности императрицы Елизаветы Петровны, коей он со своими товарищами два года назад помог вернуть престол, принадлежащий ей по праву, освобождая тем самым Россию-матушку от засилья пруссаков и временщиков. Как сейчас Григорий помнил ту промозглую ноябрьскую ночь, слова Елисаветы: «Со мной ли вы, мои волки?» и эйфорию, когда они ворвались во дворец регентши незаконной, верша тем самым справедливость и исполняя истинное завещание Петра Великого. До той поры преображенцы всегда были на особом счету у Елисаветы Петровны: с ними она справляла все праздники, их детей она крестила, на их свадьбах она гуляла. Она даже лично варила им щи на праздники, что вызвало неудовольствие посланника франков, надменного маркиза Ле Шертреди. — MonDiue! Вы же им не мать и не жена!» — восклицал надменный посол. Елисавета лишь смеялась в ответ — Мой дорогой маркиз, вам никогда не понять русских! Как и все друзья в полку, Белов по первости был влюблен в красавицу-цесаревну. Приятная, обходительная, воспитанная учителями-европейцами она разительно отличалась от безмолвных тихих невест, которые постоянно сватали ему родители. Григорий даже желал вызвать на дуэль Алексея Рассумовского и лишь настойчивость друзей удержала юного гвардейца от столь опрометчивого поступка. Лишь потом Григорий понял, что влюбленность в покровительницу полка была одним из последствий инициации, превратившей его в оборотня. Некогда колдун Сухаревской башни, Яков Брюс изобрел обряд, позволявшиий людям преображаться в волков, но при этом не терять свой разум. Царь Петр сию затею одобрил и учредил полк преображенский, офицеры которого проходили инициацию и становились самыми верными защитниками царской семьи. Влюбленность в Елисавету Петровну, тогда еще просто царевну, прошла через год после вступления в полк, потом свершился переворот. Обласканный Елисаветой, как и остальные друзья по полку, Григорий, к неудовольствию отца, закружился в радостном вихре дворцовых ассамблей, балов и маскарадов, на кои так была щедра придворная жизнь. Молодость и знатность делали свое дело, дамы при дворе сами искали его внимания. Белов уже и не помышлял о женитьбе, и вот императрица сыграла с ним злую шутку. С досады он стукнул кулаком по подоконнику. Софья подошла и успокаивающе положила руки брату на плечи. — Ну будет тебе, Гринечка, глядишь, все и сладится… как там говорят, стерпится, слюбиться… — в голосе женщины слышалась тоска. Григорий грустно улыбнулся, обнимая Софью. Молча стояли они, как когда-то в детстве, только если раньше Гриша вжимался в мягкую пышную грудь, то теперь макушка сестры едва доставала ему до плеча. Почему-то вспомнилось, что сегодня вот так же в объятиях Белова стояла и другая, ставшая теперь по царской прихоти его невестой, только та была еще меньше и совсем хрупкой… При воспоминаниях о девушке волк внутри заскулил и вильнул хвостом. — Спасибо тебе, Софьюшка, — вдруг сказал Григорий. Женщина подняла голову и посмотрела на него своими печальными глазами: — Спасибо-то за что? — Приютила, покормила, утешила… будто у тебя своих проблем мало! — Гриша, Гриша, — тяжко вздохнула его сестра и внезапно спросила, — А какая она? — Кто? — Девица эта, — Софья избегала называть ее невестой. Григорий пожал плечами: — Обыкновенная. Я и не разглядел особо.