– То есть все говорит за то, что мистер Фарли совершил самоубийство? Инспектор Барнетт слегка улыбнулся. – В этом не было бы никаких сомнений, если б не одно маленькое «но». – И какое же? – Письмо, написанное вам. Тут сыщик тоже улыбнулся. – Я вас понял! Там, где появляется Пуаро, немедленно возникает подозрение в убийстве… – Вот именно, – сухо подтвердил инспектор. – Хотя после того, как вы прояснили ситуацию… – Момент, – прервал его детектив и повернулся к миссис Фарли: – Вашего мужа когда-нибудь гипнотизировали? – Никогда. – А он изучал гипноз? Интересовался этим вопросом? – Не думаю. – Женщина покачала головой. Неожиданно выдержка изменила ей. – Жуткий сон! Это совершенно необъяснимо! Необъяснимо, что ему каждую ночь снился этот сон, а потом… потом… все это выглядит так, как будто его довели до смерти! Пуаро вспомнил, как Бенедикт Фарли сказал ему: «Я делаю то, что действительно хочу сделать. Убиваю себя». – А вам никогда не приходило в голову, что ваш супруг, возможно, испытывает желание покончить с собой? – спросил детектив у вдовы. – Нет… хотя… иногда он бывал очень странным… В этот момент раздался ясный и насмешливый голос Джоанны Фарли: – Папа себя никогда не убил бы. Для этого он слишком любил себя. – Знаете ли, мисс Фарли, – вмешался в разговор доктор Стиллингфлит, – те, кто грозится совершить самоубийство, обычно его не совершают. Именно поэтому самоубийства бывает так трудно объяснить. – А мне будет позволено, – спросил Пуаро, вставая, – осмотреть комнату, где произошла трагедия? – Конечно. Доктор Стиллингфлит… Тот проводил Пуаро наверх. Кабинет Бенедикта Фарли был гораздо больше кабинета его секретаря, расположенного рядом. Он был роскошно обставлен глубокими креслами, обтянутыми кожей, громадных размеров письменным столом и толстым ковром на полу. Пуаро прошел мимо стола туда, где на ковре, прямо перед окном, виднелось темное пятно. Он вспомнил, как миллионер говорил ему: «В двадцать восемь минут четвертого я открываю второй ящик в правой тумбе моего письменного стола, достаю револьвер, который держу там, заряжаю его и подхожу к окну. А потом – потом я убиваю себя…» Пуаро, медленно кивнув, произнес: – Окно так и было открыто? – Да. Но через него никто не мог забраться. Пуаро высунул голову на улицу. Ни подоконника, ни парапета, ни труб рядом. Даже кошка сюда не забралась бы. Напротив возвышалась стена фабрики, глухая стена без каких-либо окон. – Смешно, что богач выбрал комнату с таким видом в качестве святая святых, – сказал Стиллингфлит. – Как будто смотришь на тюремную стену. – Да, – согласился Пуаро. Он втянул голову внутрь и стал изучать обширную стену из сплошного кирпича. – Мне кажется, эта кирпичная стена очень важна. – Вы хотите сказать – психологически? – Стиллингфлит с любопытством взглянул на детектива. Пуаро подошел к письменному столу. Казалось, совершенно бесцельно он взял с него то, что в обычной жизни называют телескопическим захватом, нажал на ручку, и захват выдвинулся на полную длину. Детектив осторожно взял им сгоревшую спичку, валявшуюся возле стула на довольно приличном расстоянии, и аккуратно положил ее в корзину для мусора. – Когда закончите играть с этой… – раздраженно начал Стиллингфлит. – Гениальное изобретение, – пробормотал Пуаро и аккуратно вернул захват на письменный стол. – А где находились в момент… смерти миссис Фарли и мисс Фарли? – Миссис Фарли отдыхала в своей комнате, расположенной этажом выше. Мисс Фарли рисовала в своей студии на крыше дома. Пуаро бездумно барабанил пальцами по столешнице. – Я хотел бы поговорить с мисс Фарли. Как вы думаете, вы сможете попросить ее зайти сюда на несколько минут? – Если вам будет угодно. Еще раз с любопытством взглянув на маленького бельгийца, Стиллингфлит вышел из комнаты. Через пару минут дверь открылась, и в кабинет вошла Джоанна. – Вы не будете возражать, мадемуазель, если я задам вам несколько вопросов? – Прошу вас, задавайте, – ответила девушка, холодно взглянув на Пуаро. – Вы знали, что ваш отец держит в столе револьвер? – Нет. – А где были вы и ваша мать… или, правильнее сказать, ваша мачеха? – Да, Луиза – вторая жена моего отца. Она всего на восемь лет старше меня. Так о чем вы хотели спросить? – Где вы были с ней в четверг на прошлой неделе? Точнее, вечером в четверг. Девушка задумалась. – В четверг? Дайте вспомнить… Ах да, мы были в театре. Пьеса называлась «Маленькая собачка засмеялась». – Ваш отец не предлагал вам сопроводить вас в театр? – Он никогда не ходил в театры. – А что он обычно делал по вечерам? – Сидел здесь и читал. – То есть он был не очень общительным человеком? Девушка посмотрела детективу прямо в глаза. – Мой отец, – сказала она, – был удивительно неприятной личностью. И никто из тех, кто жил с ним рядом, просто не мог его любить. – Это, мадемуазель, очень откровенное заявление. – Просто берегу ваше время, месье Пуаро. Я прекрасно понимаю, к чему вы клоните. Моя мачеха вышла замуж за отца из-за денег. Я живу здесь потому, что у меня нет средств, чтобы жить где-то еще. У меня есть молодой человек, за которого я хочу выйти замуж, – он беден, и отец проследил, чтобы он потерял работу. Он ведь хотел, чтобы я, видите ли, сделала «хорошую партию», что в принципе не сложно, потому что я – его единственная наследница. – Вы наследуете все состояние отца? – Да. То есть он оставил Луизе четверть миллиона фунтов, не облагаемых налогом, а все остальное достанется мне. – Неожиданно она улыбнулась. – Так что, как видите, месье Пуаро, у меня есть все причины желать смерти отца! – Я вижу, мадемуазель, что вы унаследовали ум своего отца. – Он был умен… – задумчиво произнесла Джоанна. – В нем ощущалась эта мощь, эта движущая сила, – но она превращала все вокруг в мрак и страдание, не оставляя ничего человеческого… – Grand Dieu[76], – негромко произнес Пуаро, – каким же идиотом я был… – Что-нибудь еще? – спросила девушка, поворачиваясь к двери. – Два коротких вопроса. Этот телескопический захват, – Пуаро поднял его со стола, – он всегда лежал здесь? – Да. Отец брал им всякие вещи. Он не любил сгибаться. – И еще один вопрос – ваш отец хорошо видел? Девушка удивленно уставилась на сыщика. – Нет, он вообще ничего не видел – я имею в виду, без очков. У него с самого детства было плохое зрение. – А с очками?