— Мама! На столе комиссар нашел записку, в которой после советов, касавшихся его зимней одежды (шарф, теплая шапка, шерстяные носки), было сказано: Не бойся за меня. Делай то, что должно. Стань таким, как прежде. Прощай, Огюст, я вернусь. Мама Комиссар Булар впился зубами в кулак, чтобы не заплакать, — прямо как тогда, сентябрьским утром 1879 года, когда мать оставила его в одиночестве у дверей пансиона в Клермон-Ферране. Булар старательно изорвал письмо в клочки и начал собирать вещи. И как только матушка все поняла? Он оделся перед зеркалом в столовой, натянул пальто. Да, теперь он сможет стать прежним, грозным комиссаром Буларом. Но в одиночку ему не справиться. И он знал человека, на которого можно положиться. Вернейшего из верных. Час спустя он уже звонил в дверь Огюстена Авиньона. 10 Богема Нью-Йорк, ноябрь 1936 г. У подножия самой высокой башни Манхэттена уже много дней стоял фургончик пекарни «Гордон» — красного цвета, с ярко-желтой надписью «Лучшие пончики Нового Света». Стрелка, изломанная под прямым углом, указывала путь к кондитерской за две улицы отсюда. Кондитерская «Гордон» прошлым летом едва не разорилась, но тут буквально за несколько дней покупателей стало вдвое больше обычного. Человек, оплативший рекламу, предпочел остаться неизвестным. Он же оплачивал стоянку фургона на Пятой авеню. Хозяева кондитерской, муж и жена, наняли троих подручных, чтобы обслуживать всех желающих полакомиться их пончиками. Зефиро слизал сахарную пудру с пальцев. Он съел уже третий пончик за вечер. — Ну, что там? — спросил он. Ванго и отец Зефиро скрывались в том самом красном фургоне напротив Эмпайр Стейт Билдинг. — Ничего. Ванго прильнул к круглому глазку, прорезанному во второй букве «о» слова «Гордон». Он наблюдал за входом в отель через улицу. Идея поставить здесь фургончик пришла им в голову после неудачной попытки проследить за одним из посетителей Виктора. Пока они спускались с недостроенной башни, тот исчез. Теперь половину времени они проводили в этом укрытии. На коленях у Зефиро лежала тетрадь, на лбу был закреплен фонарик. — Ванго, ты можешь подняться к нам и передохнуть. Ванго не ответил. — Я же знаю, что ты не спал всю ночь, — продолжал Зефиро. — Где ты бродил? — Да так, гулял. — Но тебе же известно, что человек, которого ты ищешь, мертв. Ванго оторвался от глазка. Несколько месяцев назад, когда он добрался до тюрьмы «Синг-Синг», ему сообщили, что Джованни Кафарелло только что казнен. Ванго попросил стул — у него подкосились ноги. Несколько минут он молча сидел напротив старого тюремного сторожа, который принес ему стакан воды. — Не повезло вам, мой мальчик. Мало-помалу Ванго пришел в себя. И сказал, что хотел бы получить вещи казненного — он приехал по просьбе отца, живущего на Сицилии. Ему отдали сверток с одеждой и пустой бумажник. С этим скорбным багажом Ванго и покинул тюрьму «Синг-Синг». Переходя улицу перед тюрьмой, он услышал, как его окликнули, и вернулся назад. Его звал низенький человечек с двойным подбородком, туго стянутым крахмальным воротником. Подойдя к Ванго, он взглянул на сверток с одеждой, который тот держал под мышкой. — Вы недаром потратили время, — сказал человек, жуя резинку. Заметив, что Ванго совсем помрачнел, он добавил: — По крайней мере вам достался костюм-тройка. Ради него стоило побеспокоиться. — Кто вы? — спросил Ванго. — Льюис Лоуз, директор тюрьмы «Синг-Синг». Простите, что не подаю руки. Никого из родных не было на суде. Никто не навещал его в тюрьме. А вот теперь, когда его казнили, у него объявилась куча родственников. Это вы приходили к нам вчера? — Нет. — Какой-то человек явился за его вещами. Ошибся днем казни. И даже не захотел с ним поговорить. Сказал, что еще вернется. — Возможно. — Есть же такие нетерпеливые люди… — Ну, я-то приехал по просьбе его отца, он живет на острове, около Сицилии. Лоуз процедил сквозь зубы: — Всем вам должно быть стыдно. Шесть месяцев тому назад вы ему были куда нужнее. Адвокат скверно защищал его. Самый паршивый адвокат на свете. — Я приехал с Сицилии, — повторил Ванго, стараясь говорить с итальянским акцентом. — Кафарелло ни слова не знал по-английски. И все время твердил одно и то же. Так вот, передайте своим братьям, дядьям и племянникам, что я больше не желаю их видеть в моей тюрьме. Ванго опустил глаза. Лоуз выплюнул жвачку. — Мне-то понятно, что он хотел сказать. Он от всех вас отрекался до последнего вздоха. Мир праху его. И позор вам, стервятникам. С этими словами Льюис Лоуз развернулся и зашагал к воротам. — Мистер Лоуз! Директор взглянул на Ванго, который шел следом. — Мистер Лоуз, скажите мне, что же он такое говорил о своей родне? Льюис Лоуз остановился. — Я не Джованни Кафарелло. Вот что он твердил. И добавил, пристально глядя на Ванго: — Он стыдился своего имени. В полутьме фургона Зефиро положил руку юноше на плечо. — Твой Кафарелло мертв. — Это не мой Кафарелло. Зефиро вздохнул. — Иди-ка отдохни, сейчас ты мне не нужен. Адвокат сегодня уже не выйдет. Но Ванго снова прильнул к глазку. Вот уже несколько недель тот, кого они прозвали адвокатом, был объектом их пристального внимания. Зефиро записывал время его приходов и уходов в черную тетрадь. Анализ этих перемещений дал странные результаты. Падре заметил, что, когда «адвокат» появлялся в гостиной Виктора Волка, они не видели его входящим в дверь-вертушку отеля. Зефиро сделал вывод, что в апартаменты Виктора ведет еще один — потайной — ход. Он хотел во что бы то ни стало его отыскать.